Это неверно. Мы советуем всем многочисленным боевым группам нашей партии прекратить свою бездеятельность и предпринять ряд партизанских действий… с наименьшим нарушением личной безопасности мирных граждан и с наибольшим нарушением безопасности шпионов, активных черносотенцев, начальствующих полиции, войска, флота и так далее, и тому подобное (там же, стр.45–47, последние слова выделены Лениным — А.А.).
Принципиальной разницы между "Воззванием" Гапона развернуть по стране террор и призывом Ленина к тому же террору — нет, только Ленин, как юрист, выражается более отвлеченно в столь деликатном для него вопросе (ведь большевизм против индивидуального террора, он только за коллективный террор), чем священник. Бывали случаи, когда Ленин предпочитал пользоваться языком толпы, если разговаривал с интеллигенцией, которую ненавидел всю жизнь, сам будучи интеллигентом. В "Воззвании" Гапона были изложены (не участвовал ли Максим Горький в его составлении?) те идеи бунта и вооруженного восстания, которые изложены в решениях III съезда большевистской партии, происходившего в то же самое время, когда Талон выпустил свое "Воззвание" (апрель 1905 г.). В решении III съезда об организации в России повсеместного вооруженного восстания говорилось, что "задача организовать пролетариат для непосредственной борьбы с самодержавием путем вооруженного восстания является одной из самых важных и неотложных задач партии в настоящий революционный момент". О том же восстании говорили, конечно, и меньшевики, и эсеры, и даже иные буржуазные радикалы, но действительно планировал и организовывал его только один Ленин, для которого знаменитая формула "гегемония пролетари-атам была просто кодом для выражения его собственной гегемонии. Важнейшими документами первой русской революции, которые умело используют грозную атмосферу в России после расстрела петербургских рабочих 9-го января 1905 г., как раз и являются "Воззвание" Гапона и деловая программа III съезда партии Ленина, находящиеся в идейной связи между собой. Оба документа били в "болевые точки" анархической России, всегда склонной к бунту "бессмысленному и беспощадному". Не сила философских идей, а сила провокации в события 9-го января 1905 г. со стороны Гапона и властей и сила демагогии со стороны революционеров, — вот что погрузило Россию в море крови первой революции. Даже окончание русско-японской войны (август 1905) с довольно почетным для России миром, заключенным благодаря энергичному посредничеству американского президента Теодора Рузвельта и высокому дипломатическому искусству С.Ю.Витте, не привело к успокоению. Ведь одно из требований революции "долой войну" было выполнено, но тогда только и началась общероссийская революция — забастовки, демонстрации, террор, поджоги помещичьих имений, волнения и восстания, в том числе и в рядах армии и флота. Участвуют в ней все слои населения: рабочие, крестьяне, интеллигенция, студенты, гимназисты и инородцы на окраинах империи. Впервые организуется и контрреволюция, которая ничего более умного выдумать не могла, как устраивать погромы под лозунгом "Бей жидов — спасай Россию!" Надо было быть очень низкого мнения о русском народе, допуская, что его могли поднять на революцию во всех уголках империи иноверцы, запертые в "черту оседлости” на ее окраине.
В первой половине октября революция достигла своей кульминации. Страной правил не царь, а царство анархии. Всеобщая октябрьская забастовка на всех предприятиях, железных дорогах, на почте и телеграфе, в типографиях и издательствах превратила страну во всероссийский митинг с требованием свободы. Правящий слой раскололся: одни требовали репрессий, другие предлагали дать народу "разумные свободы". Тогдашние газеты выражали в своих публикациях этот раскол. Правые "Московские ведомости" требовали назначения "военного диктатора", словно царь был демократом. Более трезвое "Новое время" писало: "Идея царской власти гораздо больше может быть потрясена репрессиями, чем узаконением свободы". Умеренно либеральное "Слово" предупреждало: "Мы медлим, мы медлили, пока накрапывал дождь, полагая, что тучи разойдутся; мы медлили, когда уже начинался ливень, и медлим теперь под глухой гул надвигающейся бури". Столыпин в том же "Новом времени" от 14-го октября лаконично сказал то, о чем правительство до сих пор боялось заявить вслух: "Вот она — началась революция!" Дальновидный, но хитроумный Витте отважился сказать царю всю правду и подал ему программную записку, как решить политический кризис империи. В ней говорилось:
"Цель поставлена обществом, значение ее велико, ибо в этой цели есть правда. Правительство поэтому должно ее принять. Лозунг "Свобода” должен стать лозунгом правительственной деятельности. Другого исхода для спасения государства нет… Ход исторического прогресса неудержим… Выбора нет: или встать во главе охватившего страну движения, или отдать ее на растерзание стихийных сил. Казни и потоки крови только ускорят взрыв". Конкретно граф предлагал: отмену всех исключительных положений, введение свобод и равноправие всех граждан, дать "Конституцию в смысле общения царя с народом на почве разделения законодательной власти, бюджетного права и контроля за действиями администрации".
Витте предлагал также "расширение избирательного права, земельные реформы вплоть до экспроприации частной земельной собственности", а также дать автономию Польше и Грузии. Витте указал, что есть и другой выход: "идти против течения", добавив, что за выполнение такого плана сам он не возьмется.
Царь Николай II, человек образованный, но воспитанный Победоносцевым в консервативных традициях династии, правил империей в бурном и переломном XX веке, а духовно жил в ΧΙΧ-ом, близко к своему прадеду Николаю I, и очень далеко от своего либерального деда Александра II. Тем более знаменательно, что царь пересилил самого себя, когда, признав либеральную альтернативу графа разумной, предложил ему найти путь к проведению в жизнь предложенной им программы реформ. Однако, царь решил застраховать себя по принципу: на Витте надейся, но и сам не плошай! Этим объясняется, что в критический момент, когда решались судьбы России, царь решил опираться одновременно на двух деятелей, исключающих один другого — на сильного и решительного организатора порядка нового генерал-губернатора Петербурга Д.Ф.Трепова и на мягкого и либерального премьер-министра графа Витте. Трепов, которому царь подчинил и войска московского военного округа, должен был восстановить гражданский порядок, а Витте обязывался искать политическое успокоение страны. Для этой цели царь предложил графу Витте "объединить деятельность министров" (тогда в России еще не было должности пресе дате ля Совета министров). Однако, Витте не спешил с принятием нового назначения, настаивая, чтобы царь сначала одобрил изложенную в его "записке" программу реформ. Тем временем участились шествия делегаций бастующих рабочих и служащих к Городской думе Петербурга с требованиями: "Нам нужны средства для продолжения стачки — ассигнуйте городские средства на это", "Нам нужно оружие для завоевания и отстаивания свободы — отпустите средства на организацию пролетарской милиции" (Ольденбург, стр.313). Делегации возглавлял Совет рабочих депутатов Петербурга, впервые созданный меньшевиками. Петербургский Совет возглавлял в начале меньшевик Хрусталев-Носарь, расстрелянный Чека в 1919 г., потом Троцкий, после его ареста, Парвус, будущий интендант и финансист Октябрьской революции.
После продолжительных совещаний со своими ближайшими советниками царь вечером 17-го октября 1905 г. принял историческое решение, о котором он сказал: "Почти все, к кому я обращался с вопросом, отвечали мне так же, как Витте, и находили, что другого выхода нет… Страшное решение… тем не менее принял совершенно сознательно… После такого дня голова стала тяжелой и мысли стали путаться. Господи, помоги нам, усмири Россию". То был знаменитый "Манифест 17-го октября 1905 г.". Если бы Россия пошла по пути этого "Манифеста", Ленин кончил бы свою карьеру главарем революционной секты фанатиков, меньшевики и эсеры делили бы власть со своими либеральными коллегами в правительстве его Величества, главы парламентской монархии России, как в Англии, а о существовании Кобы-Сталина никто бы не знал, кроме бандитов из Тифлиса и Баку.
"Манифест 17-го октября" особенно актуален сегодня, когда партократия ищет путей и методов продлить свое господство под лозунгом "демократизации" и "гласности”. Как раз для сравнения с нынешними реформами советской политической системы стоит привести из "Манифеста" некоторые выдержки:
"На обязанность правительства возлагаем Мы выполнение непреклонной Нашей воли: 1) Даровать населению незыблемые основы гражданской свободы на началах действительной неприкосновенности личности, свободы совести, слова, собраний и союзов. 2) Не останавливая предназначенных выборов в Государственную Думу (речь идет о совещательной Думе Булыгина — А.А.), привлечь теперь же к участию в Думе, в мере возможности, соответствующей краткости остающегося до созыва Думы срока, те классы населения, которые ныне совсем лишены избирательных прав, предоставив засим дальнейшее развитие начала общего избирательного права вновь установленному законодательному порядку, и 3) установить как незыблемое правило, чтобы никакой закон не мог восприять силу без одобрения Государственной Думы, и чтобы выборным от народа обеспечена была возможность действительного участия в надзоре за закономерностью действий поставленных от Нас властей" (Ольденбург, стр.314–315).
Как реагировали политические партии на "Манифест"? В обращении "К русскому народу" от 18-го октября 1905 г. ЦК РСДРП, а так же большевистские листовки Ленина призывали народ продолжать всеобщую забастовку и начать вооруженное восстание. В "Известиях" Совета рабочих Л.Троцкий писал:
"Дан Витте, но оставлен Трепов. Пролетариат не хочет ни полицейского хулигана Трепова, ни либерального маклера Витте, ни волчьей пасти, ни лисьего хвоста. Он не желает нагайки, завернутой в пергамент конституции".