Съезд кадетской партии осудил закон 3 июня, но бойкотировать выборы кадеты отказались. Утонченным пустословием отреагировали октябристы, вполне естественным в их положении, ибо закон был так сформулирован, чтобы способствовать их победе на выборах. ЦК октябристов после долгих споров вынес резолюцию: "Мы с грустью должны признать, что возвещенное манифестом 3 июня изменение избирательного закона осуществлено не тем путем, который предусмотрен Основными законами, но оценку этого факта мы считаем преждевременной, а его необходимость прискорбной". Монархический историк подвел итоги первой русской революции в таких выражениях: "Революция была побеждена не только в материальном, внешнем смысле. Былая коалиция оппозиционных сил, объединившая земства, города, интеллигенцию и торгово-промышленную среду с революционными партиями, — распалась, и даже интеллигенция, впервые после долгих десятилетий, усомнилась в своих традиционных верованиях" (С.Ольденбург, стр.395).
Выборы в Третью Думу оправдали ожидания царя и Столыпина. Из 442 депутатов правых было — 50, националистов — 26, умеренно-правых — 71, октябристов — 154, прогрессистов ("мирнообновленцев") — 28, кадетов — 54, трудовиков — 14, с.-д. — 19, Польское коло — 11, польско-литовская группа — 7, мусульман — 8. Таким образом, правые (147) и центр (154) составляли абсолютное большинство депутатов, а левых, включая сюда кадетов, c.-д., трудовиков и инородцев, оказалось всего 141 депутат. Однако, правые и центр не составляли сплоченного большинства с единой программой. Это сразу выявилось, когда 1 ноября открылась Дума и начали обсуждать адрес на имя царя. Правые требовали начать обращение к царю со слов "Его Величеству Государю Императору, Самодержцу Всероссийскому”. Кадеты потребовали вычеркнуть слово "самодержец", вместо него где-то в тексте напомнить царю, что он монарх конституционный. Лидер октябристов Гучков, хотя и был согласен с кадетами насчет конституции, но стоял за компромисс, а именно, предлагал вычеркнуть оба слова: "самоде-жец" и "конституция". При голосовании кадеты присоединились к октябристам — прошло предложение Гучкова (212, против 146). Правые подняли невообразимую бучу, особенно неистовствовали Пуришкевич и Марков. Русский Демосфен, хитроумный адвокат Ф.Н.Плевако стал стыдить правых: "Сам Государь дал вам законодательные права. Он скажет вам: "Вы — дети. Я дал вам тогу мужа, а вы снова просите детскую рубашку!" Удивительно, какой наивной и легкомысленной была мучительнорождающаяся русская демократия. Мишуру она принимает за действительность, совещательную говорильню — за конституционный форум, а вычеркнутое слово "самодержец" в адресе царю — за гражданский подвиг.
Восторгам демократической печати (тогда ее называли "левой" печатью) не было конца. Кадетская "Речь" писала: "Дума положила грань межеумочному состоянию великой страны и на 25-м месяце Россий-ской конституции объявила, что конституция на Руси действительно существует”. Газета "Товарищ” выражалась еще определеннее: "Самодержавие погибло на Руси бесповоротно". Только правое "Новое время" А.С.Суворина, которое Троцкий называл "заслуженной рептилией русской бюрократии", знало цену всему этому спектаклю, когда утверждало: "Первая победа левых (то есть октябристов и кадетов — А.А.) — неожиданная и громовая… Взамен неудачной осады власти начнут японский обход ее, обход как будто совершенно мирный — только позвольте связать вас по рукам и ногам!"
Трагическая история четырех русских Дум, в которых наряду с политическими недоносками вроде Пу-ришкевича, заседали и первоклассные умы русской интеллектуальной элиты, есть история борьбы двух ведущих начал государственно-правовой мысли России: царская камарилья дерзко напоминает Думе: "Позвольте связать вас по рукам и ногам", а Дума, возомнив себя парламентом, меланхолически ответствует: "Позвольте нам это не позволить". Ведь и на самом деле. Русская Государственная Дума — феномен в истории правовой мысли и парламентских учреждений. Все законы должны пройти через Думу, но ни один из них не вступит в силу, если его не подпишет царь. Причем в отношении этой подписи речь не идет о формальности, как при парламентском строе, когда президенты и короли обязаны подписывать, если закон принят парламентом. Но и с другой стороны, сам царь не может издать закон, кроме как распустив Думу. Самая важкая прерогатива Думы — принятие закона о бюджете, в отношении которого бывали частые и серьезные столкновения между правительством и Думой. Но и ее, при упорстве Думы обходили тем, что, согласно закону, в этом случае принимали за основу прошлогодний бюджет. Тогда Дума, чтобы доказать, что закон — это она, а не царь, сокращала многомиллиардный бюджет на один рубль! Думские депутаты могли делать запрос министрам, но не имели права выражать им недоверия, не имели права даже делать замечания министрам. Думские депутаты имели право обратить внимание на те или иные упущения властей, но не смели создавать Думские комиссии по их расследованию. Вот два характерных случая. Когда Милюков, рассказывая о разных упущениях и злоупотреблениях на железных дорогах, потребовал создания парламентской следственной комиссии, министр финансов В.Н.Коковцев воскликнул: "У нас, слава Богу, нет парламента!" Председатель Думы октябрист Н.А.Хомяков нашел необходимым сделать замечание, что он считает эти слова министра "неудачными". На министерской скамье поднялся вопль негодования: "Никто не смеет делать замечания министрам Его величества!" Даже умнейший Столыпин пригрозил отставкой, если Хомяков не возьмет обратно свои слова. Инцидент был ликвидирован, когда Хомяков извинился перед министром и покаялся перед Думой.
Вопрос — будет ли в России новая революция, упирался по-прежнему в ликвидацию земельного голода крестьян. Аграрные реформы, объявленные Столыпиным законом от 9 ноября 1906 г., после роспуска Второй Думы, вызвали острые столкновения между партийными фракциями в Третьей Думе. Социалисты-революционеры саботировали их по соображениям догматического порядка: столыпинские реформы, созданием отрубов, хуторов и вообще частного владения землею, подрывали основы общины, их единственной надежды построить социализм, а социал-демократы ленинского направления были против столыпинских реформ, потому что их цель тоже социализм, а крестьянин-собственник для социализма навсегда потерян. Правый депутат граф Бобринский, критикуя позиции социалистов, процитировал статью Ленина из журнала "Заря", где Ленин доказывал, что нельзя передавать землю в частную собственность крестьянам. Ленинская цитата гласила: "Землю следует отобрать (у помещиков), но не для передачи крестьянам: это противоречило бы обострению классовой борьбы". Октябристы считали закон 9 ноября возвращением к либеральным реформам Александра II, с пути которого власть сошла во время реакции. Кадеты отвергали закон, потому, что он был принят в условиях военно-полевых судов. Прогрессисты (группировка левее октябристов, но правее кадетов) устами своего лидера Н.Н.Львова доказывали: "Нужно, чтобы наш крестьянин почувствовал, что он хозяин и господин… внушить ему твердые основы частной собственности, заставить его уважать и чужое и свое право". Правый депутат, член "Союза русского народа", помещик В.А.Образцов под аплодисменты социалистов сказал, что если действовать по закону Столыпина, то крестьянство, получив возможность распоряжаться своей землею, распродаст и пропьет свои участки и что Столыпин хочет развести миллионы новых пролетариев. Так как все Думские фракции, по разным мотивам, как справа, так и слева, стали в оппозицию к Столыпину, правительство решило защитить свои реформы новыми аргументами. Товарищ министра внутренних дел сказал, что "говорить будто крестьяне, если только им будет дано право распоряжаться своими наделами, чуть ли не обратятся в пьяниц и пропойц и продадут свои земли за грош, за косушку водки, это клевета на русский народ".
Столыпин заявил в речи от 5 декабря 1908 г.:
"Для уродливых исключительных явлений надо создавать исключительные законы… Главное, что необходимо, это — когда мы пишем закон для всей страны, надо иметь ввиду разумных и сильных, а не пьяных и слабых… Господа, нужна вера… Неужели не ясно, что кабала общины и гнет семейной собственности является для 90 миллионов населения горькой неволей… Нельзя, господа, идти в бой, надевши на всех воинов броню, или заговорив всех от поражений… Нельзя составлять закон, исключительно имея в виду слабых и немощных… В мировой борьбе, в соревновании народов, почетные места могут занять только те из нас, которые достигнут полного напряжения материальной и нравственной мощи".
Поразительно, что прошло более 80 лет, а Россия все еще стоит перед той же проблемой, над которой бился и из-за которой погиб Столыпин: перед казенной общинной собственностью колхозов и совхозов, превратившихся в оковы для развития сельского хозяйства страны. Одинаково саботируемые и справа и слева столыпинские реформы не удались. К маю 1916 г. из общин выделились 1.358.000 домохозяев с землей — это около восьми процентов всей площади крестьянской земли. Русские помещики и русские социалисты победили, как побеждают советские помещики — председатели колхозов и директора совхозов при поддержке просталинских догматиков.
При Столыпине произошли и два значительных события, оба сенсационные — история с Азефом, которая стала предметом обсуждения в Думе, и появление знаменитых "Вех” разочаровавшихся в революции русских интеллектуалов, которые духовно готовили русскую революцию, как французские энциклопедисты и материалисты подготовили Великую французскую революцию.
Сначала о деле Азефа. Евгений Филиппович Азеф был и остался самой страшной и загадочной фигурой в тогдашнем революционно-полицейском подполье. Он служил одновременно обеим террористическим организациям: Департаменту полиции за деньги и социалистам по убеждению. Он убивал вместе с другими членами возглавляемой им "Боевой организации" эсеров, виднейших представителей власти, как, например, Великого князя Сергея Александровича и заодно выдавал этой власти своих соучастников. Странно также, что разоблачили его не сами эсеры, а бывший шеф Департамента полиции А.А.Лопухин, за что и был арестован. В Думу были внесены запросы левых фракций, почему правительство прибегает в борьбе с революцией к уголовным провокационным методам. Столыпин заявил в ответ на запросы, что правительство считает термин "провокация" в данном случае неприемлимым. "Не странно ли говорить о провоцировании кем-либо таких лиц, как Гершуни, Гоц, Савинков, Каляев, Швейцер?" — спрашивал Столыпин. И под аплодисменты правых добавлял, что разговорами и легендами о "провокациях" правительства, социалисты хотят "переложить ответственность за