"Съезд в то же время требует от ЦИК (Советов), в целях резоблачения гнусных клеветников, образования следственной комиссии из представителей всех революционных партий, которой только и может доверять пролетариат" (там же, стр.270).
Когда ЦИК согласился на образование подобной комиссии, Ленин вновь отказался дать устные или письменные показания и перед этой комиссией ЦИК Советов.
Склонный к мистицизму наблюдатель будет очень озадачен тем, как революционеру Ленину и уголовнику Сталину в самых опасных и рискованных ситуациях в их карьере на помощь приходило сцепление иррациональных событий и непредсказуемых случайностей. Мистик, вероятно, так и рассудил бы: чтобы вывести своих подзащитных из-под удара судьбы, их падший ангел-хранитель — сам сатана — названный "князем мира сего", провоцирует иррациональные события и трагические случайности. Но мне кажется, что объяснение их триумфальных успехов в политике лежит не столько в созвучности большевистских лозунгов эпохе, сколько в незадачливости их политических противников, а именно в недооценке ими внутренней динамики ленинско-троцкистко-сталинской стратегии захвата власти и способности самих этих лидеров идти на любое насилие, чтобы удержать захваченную власть. Помните, как смеялся почти весь зал заседания Первого съезда Советов в июне 1917 г., когда Ленин сказал, что его партия готова одна взять власть и одна способна управлять Россией. Бедующие небольшевистские лидеры продолжали смеяться над "легкомыслием" Ленина до самого октября 1917 г., но когда захват власти стал фактом, то эти же политики пророчили большевикам гибель через недели, месяцы, максимум через пару лет. Но пророки приходили и уходили, а большевизм остается и побеждает — кроме всего прочего еще в силу трагического непонимания его феноменального психологического мира, в центре которого обитает всепронизывающее, всепреодолевающее влечение большевизма, словно магнитное тяготение, к одному объекту — к магниту власти. И все-таки для Ленина и его идейных соратников, власть не самоцель, а средство к конечной цели — к коммунистической утопии (среди них только один Сталин был исключением, от коммунистической утопии он был совершенно свободен — поэтому его первая и конечная цель была пожизненное самовластие).
Непонимание психологии большевизма и его потенциальных возможностей способствовали такому роковому стратегическому просчету Керенского, как переоценка опасности справа и недооценка ее слева, со стороны Ленина, что привело к тотальному параличу России, в конвульсиях которого она мучается вот уже скоро три четверти века. Я имею в виду события, связанные с выступлением Верховного главнокомандующего генерала Корнилова. Сначала послушаем самого Керенского, как он рисует ситуацию и оценивает Корнилова. Керенский писал:
"Безумный мятеж Верховного главнокомандующего генерала Корнилова, мятеж, открывший двери большевикам в Кремль, а Гинденбургу в Б реет-Литовок, является лишь заключительным звеном в истории заговоров справа против Временного правительства. Обычно за границей движению генерала Корнилова придается характер почти неожиданного для него самого и его соратников прорыва негодующего патриотизма. Соответственно обычному представлению, рисующему историю России с марта по ноябрь 1917 г., как историю постепенного разложения, советизации и большевизации государства, — мятежный акт генерала Корнилова представляется героическим подвигом самоотверженного патриота, пытавшегося тщетно освободить Россию от "безвольного" правительства и остановить гибнущую Родину на самом краю пропасти" ("Современные записки", т. 50–52, 1932 г.).
Керенский удивительно точно сформулировал суть проблемы и взгляды Корнилова насчет спасения России от большевизма, но Керенский до конца жизни так и не понял, что для предупреждения большевизма от прихода к власти в тот период единственной альтернативой была военная диктатура Корнилова, генерала признавшего февральскую революцию и ее демократический порядок, но решительного врага большевиков, которые открыто заявляли, что их священная цель — это свержение демократии и установление "диктатуры пролетариата и беднейшего крестьянства", то бишь диктатуры большевистской партии. Еще более бессмысленно утверждение Керенского, что двери большевикам в Кремль, а Гинденбургу в Брест-Литовск, открыл Корнилов, а не он, Керенский. Все документы и факты того времени свидетельствуют об этом. Все таки рассмотрим аргументы, которые он приводит в подтверждение своего тезиса. Назначенный после июльских дней министром-председателем, 21-го июля Керенский подал в отставку со всем своим кабинетом, но совместное совещание лидеров кадетов и партий советского большинства от 22-го июля не нашло другой альтернативной кандидатуры на пост главы правительства и поэтому поручило тому же Керенскому составить новый кабинет. То, что Керенский считал достоинством новой коалиции кадетов, эсеров и меньшевиков, оказалось на практике ее недостатком. Преимущество нового кабинета Керенскому рисовалось в том, факте, что в отличие от первых месяцев революции, теперь новое правительство не зависело от разных партий и организаций, как и от разных комитетов, в том числе и от Советов, а только от лиц, входящих в состав правительства. Но эти лица все же выражали мнение и чаяния определенных общественных групп, организаций, партий. Керенский признается, что его новые министры-кадеты (Юренев, Кокошкин) мечтали об однородно-буржуазном правительстве, а министры-социалисты (Чернов) о правительстве однородно-социалистическом. Опираясь на такой кабинет, а не на общественно-политические силы, которые за ним стояли, Керенский лишил себя организованной и прямой поддержки этих сил, к тому же получивших свободу критики нового правительства, поскольку его члены не являются их официальными представителями. Сюда прибавляется еще один трагический момент: все либеральные и социалистические партии как в организациях кадетов, так и в Советах, были заняты не заботой спасения демократии от большевиков, а чисто внутрипартийными раздорами. Хуже того: большевикам, лидеры которых либо в бегах, либо сидят уже в тюрьме, выпала весьма выгодная роль "мучеников" свободы, справедливости и "миротворцов". На этой почве обострились отношения и внутри социалистических партий, входящих в Советы. Петроградский Совет явно симпатизировал большевикам, ЦИК Советов двуличествовал по отношению к ним. Сами советские партии — меньшевики и эсеры — фактически раскололись на разные партии как раз по вопросу об отношении к большевикам и Временному правительству. "Интернационалисты" Мартова открыто поддерживали большевиков, а эсеры как раз по вопросу об отношении к большевикам раскололись на две партии: правые эсеры во главе с Черновым поддерживают правительство, левые эсеры во главе со Спиридоновой — решительные враги Временного правительства по тем же мотивам, что большевики, и с той же стратегией, направленной на свержение Временного правительства, какую преследовали и большевики. В Советах образовался не формально, но фактически новый большевистско-левоэсеровско-интернационалистско-меньшевистский блок или блок Ленина — Спиридоновой — Мартова против Временного правительства, о котором Керенский даже не подозревал, но которому своим бездействием потворствовал. Все интенсивнее становится и разлагающая антивоенная пропаганда этого блока не только в тылу, но и на фронте. Бездействие Керенского против блока Ленина — Спиридоновой — Мартова, который начал задавать тон в Советах, вызвало совершенно естественную реакцию в патриотическо-либеральной части общества. Эта реакция в тылу скоро передалась и в Ставку Верховного главнокомандования в Могилеве. Генералы пришли к выводу, что они не могут вести войну на два фронта — на Западе против немцев, а в тылу против их вольных или невольных пособников в лице интенсивно большевизирую-щихся Советов. Обозначилась всем, кроме Керенского, очевидная конфронтация трех силовых центров страны: Временного правительства, Советов и генералитета. Однако, сам Керенский был слеп и глух в своем заблуждении об истинном положении в стране, о надвигающейся опасности нового восстания большевиков, когда думал:
"До конца военной кампании 1917 г. оставалось уже не так долго. Общесоюзническая задача нашего фронта уже выполнена. Ленин в бегах (и его никто не ищет — А.А.); Советы отошли на задний план национальной жизни. Власть государственная окрепла. До Учредительного Собрания осталось только три месяца… Все это было совершенно очевидно…"
Увы, это не было очевидно. Как раз все было наоборот. Зыбкая власть Керенского держалась на тонкой ниточке, которая оборвется, как только Советы окажутся в руках большевиков и левых эсеров (что и хотел предупредить русский генералитет). Трагическое недоразумение происходит, когда Керенский наиболее выдающимся вождям этого генералитета, выходцам из простого народа — Корнилову, Алексееву, Деникину — непростительным образом приписывает, как и большевики, абсолютно чуждые им намерения — реставрацию старого режима. Керенский писал, что в основе выступления Корнилова лежала идея правых групп и классов: "Затевалась борьба не с теми или иными эксцессами" революции или с "безволием правительства Керенского", а с революцией как таковой, с новым порядком вещей. Конспиративная работа… подлинных реакционеров — заговорщиков мало известна”. Керенский приписывает Корнилову тот самый план, который с поразительной скрупулезностью осуществит через два месяца сам Ленин. В самом деле, сравните мнимый план Корнилова в трактовке Керенского с реальным планом захвата власти Ленина в октябре 1917 года. Керенский писал:
"Обстановка большевистского июльского восстания показала руководителям (корниловского) заговора:
1) слабость раздираемых внутренней борьбой Советов, 2) неустойчивость анархически настроенных "революционных полков" Петроградского гарнизона, и, наконец, 3) те нечаянные возможности, которые открываются перед предприимчивым, смелым дерзающим меньшинством. Тайно, по-большевистски (!) подготовить захват стратегических пунктов в Петрограде (правительственных зданий, телефонов, почты, самих Советов и т. д.); насытить столицу верными отрядами своих людей, подготовить агитацией в "своей" печати общественное мнение, и затем в удобный момент совершить быструю хирургическую операцию на верхах власти. Таков был внушенный июльским опытом деловой п