немедленно, убедительно доносить новые задачи! Запоздать нельзя – бой проиграешь.
Прения подходят к концу. К шести часам я сделал краткое заключение:
«Учтем советы и установки Военного совета и Политического управления. Рад единодушию совещания. Завтра специальная комиссия запишет по протоколу все предложения и замечания… Совещание бодрое, значительное, дало нам зарядку».
(Пахнуло писательскими съездами, пленумами…)
Ни в Пубалте, ни некоторые товарищи из группы и на местах не ожидали такого размаха, тона и масштаба нашего писательского совещания-конференции.
Я доволен, горд. Мы продолжили традиции литературного движения Балтийского флота. Он первый – в нашей стране – положил начало морской литературе: Марлинский, плавание Гончарова, Станюкович, Новиков-Прибой, деятели «Морского сборника», наша группа флотских писателей (1917–1942 годы).
Завтра на линкоре «Октябрьская революция» встреча с командирами, политработниками и краснофлотцами. Сделаю доклад об обстановке на фронтах, о ходе войны.
Вечером – часовой концерт театра КБФ: все походное, оперативное.
До глубины души взволновал отрывок «Первый морской полк» – музыкально-литературный монтаж из моей пьесы «Оптимистическая трагедия». Пьесе – десять лет, она живет, действует!.. Вспомнились дни 1918 года, вспомнилось Черное море, где в 1932 году я написал эту пьесу.
Флот, родной, тебе наша молодость, наша жизнь!
8 февраля 1942 года.
(232-й день войны.)
Сводка (радио Москвы). Продолжение активных действий Красной армии…
Днем идем на корабли… Стреляет крейсер «Максим Горький»… Застывшая хмурая Нева, несколько ледоколов, военные суда… Трубы заводов не дымят, тихо. У Горного института – спуск на Неву. На ближней тумбе висит афиша – «Большое гулянье 22 июня»… Как застывшее время! Хотели содрать афишу на память, но не удалось, она примерзла… Дома на набережной безлюдны: зияют разбитые окна, кое-где зашитые фанерой; вздыбились развороченные углы крыш…
Не покидает ощущение оцепенения, омертвелости пейзажа.
«Город всегда дышит людской жизнью…» (кажется, у Верхарна), но она порой иссякает, свертывается, как кровь, – в эту годину в Ленинграде.
Корабли… Темный в дыму линкор, вдали «Максим Горький», рядом новые эсминцы… Обледенелые берега, пристани, старые кирпичные корпуса Балтийского завода; по снегу на салазках краснофлотцы тянут какие-то бидоны…
На линкоре идет ремонт. Кладут листы дополнительной брони на палубу, ставят дополнительные зенитки… Весной надо ждать удара!
15 часов 10 минут. Начинаем литературную встречу. Я делаю доклад об обстановке… Слушают хорошо. Лица краснофлотцев бледнее, чем обычно. Внимательно прослушали рассказ Амурского. Рассказ написан крепко и просто (а Крону эта простота не нравится).
Возвращались с С. К. в сумерки… Вмерзшие в лед корабли…
Оперативная группа писателей при Политуправлении КБФ.
Вс. Вишневский – «Правда», «Красная звезда».
С. Вишневецкая – «Правда».
Н. Михайловский – «Правда».
Вс. Азаров – поэма – «Известия».
А. Крон – пьеса – «Комсомольская правда».
И. Амурский – на кораблях – «Красный флот».
А. Зонин – соединения катеров, подводных лодок – «Красный флот».
A. Тарасенков – соединение катеров – «Правда», ТАСС.
Г. Мирошниченко – ВВС КБФ – «Известия».
B. Рудный (пока в Москве) – «Вечерняя Москва».
9 февраля 1942 года.
(233-й день войны.)
Сводка сообщает о продолжении нашего наступления. Людей остро интересует: что же происходит? Все засекречено. Борьба достигает высшего напряжения… Февраль – месяц решающих событий.
Днем узнал о сильном ударе армии генерала Мерецкова. У немцев осталась лишь коммуникация через Псков. Начали удар армия генерала Федюнинского (к ней пришли пополнения – сибиряки, кавказцы и пр.) и Н-ская армия. В Пубалте положение считают вполне благоприятным, пишут тексты приветствий генералам Мерецкову и Федюнинскому по поводу прорыва блокады. Слушаю об этом с внутренним волнением.
Сегодня днем, в четыре часа, бил линкор «Октябрьская революция», как говорят, по району Тосно.
…Хочется верить, что февральский удар увенчается успехом. Мы, со своей стороны, работаем напряженно.
В городе упорная борьба за порядок, восстановлен водопровод (моряками и рабочими)… Часть сил дана на хлебозаводы.
У одного умершего нашли на груди четыре с половиной тысячи рублей… Одинокий… К чему он берег деньги?..
В армейском госпитале зарегистрированы случаи спекуляции хлебом. Некоторые дистрофики продают сто граммов хлеба за сто двадцать рублей. Один такой спекулянт доторговался до смерти…
10 февраля 1942 года.
(234-й день войны.)
Десять часов утра. Провел деловой сбор группы. Объявил новую дислокацию; план на февраль – март – апрель (сделать до двадцати брошюр помимо намеченных книг).
Наступление продолжается. Для завершения операции под Ленинградом нужно, как говорят, десять дней (?). Я твердо верю, что к 24-й годовщине Красной армии будут по фронтам итоговые успешные сводки. Этого ждут все.
В два часа дня иду в город. Есть признаки некоторого оздоровления… Весенние голубые просветы в небе, солнечные лучи… Люди идут, упорные, что-то несут, везут, тянут… Молчаливые… Сегодня теплее. Январские стужи и оцепенение города – в инее, тишине, в белом ледяном параличе – уже позади…
Местами дали воду. Есть решение горкома открыть двадцать пять бань. Хлеб дают без перебоев, и завтра новая прибавка. В горячих цехах – 600 граммов, рабочим – 500 граммов, служащим – 400, иждивенцам – 300. «Жить можно…»
В ноябре – декабре давали 150 граммов черной массы с дурандой, целлюлозой и пр. Ни единого протеста… Поговорят женщины, посудачат, поохают – и все.
Шел через весь город… Читал новые объявления на углах: «Меняю на хлеб и продукты кабинет, гостиную красного дерева и два одеяла» и т. п. Эвакуируемые меняют обстановку, личные вещи и книги на продукты…
Ледовая дорога стала работать лучше: ежедневно выполняется 120–137 процентов плана. Водителям дают премии – водку и хлеб. Нужно до весны скопить резервы продовольствия и боезапаса. (Если блокада продлится, будет трудный период оттепелей, порчи ладожского льда и т. п.)
…Вечером были у Кетлинской: Крон, Зонин, С. К., Азаров и я. Ужин (на низком столике, у дивана, при свете керосиновой лампы): студень из столярного клея – гадость, полутерпимая, если есть с уксусом и горчицей; флотская каша; неопределенный бурый кисель из столовой Ленинградского союза советских писателей; спирт из лака – пол-литра, и бутылка шампанского! (Из «подвалов» Ленинградского союза советских писателей – по рецепту врача!) Суррогатный кофе с черными гренками (квадратный дюйм на человека) и по квадратному сантиметру сыра… Совсем роскошно! Болтали, несколько оживились, атмосфера – «в гостях». Вспоминали писательские дела.
Жизнь идет поверх сложившихся форм, крушит их, создает нечто новое, в чем мы еще не можем разобраться… Идут глубочайшие изменения психики, духа; люди приходят сквозь страдания к чему-то новому; откристаллизуется нечто высшее – наше русское и международное…
В городе двести – двести двадцать писателей, литераторов. Может быть, даже их совместных усилий не хватит описать оборону Ленинграда, а может быть, один, неведомый, опишет… Война даст толчок искусству и литературе; повернет нашу так называемую литературную критику, этих схоластов… Жизнь всеобъемлюща и необозрима. Она шагает мимо, поверх их «норм», «иллюзий», «прогнозов», сочетая и разъединяя разные стили, образуя сложные взаимодействия, отталкивания…
После всемирной войны люди не смогут читать отцеженные, «благополучные» книги… Да, ведь все мы тосковали о книгах правдивых, бесстрашных, глубоких… Лучшее, что мы, писатели, сказали, – это о Гражданской войне…
11 февраля 1942 года.
Я и С.К. остались ночевать у Кетлинской… Утром выпили кофе, съели черные лепешки из кофейной гущи. Маленький сын Кетлинской, белобрысенький полуторагодовалый карапузик – «участник обороны»; при воздушной тревоге показывал ручкой на небо и говорил: «У-у…»
Деревянный забор на канале Грибоедова сломан на дрова. У подъезда, на сером матрасике, лежит труп, завернутый в светло-зеленое одеяло…
Сломано на дрова дерево на аллее у Марсова поля… Осмотрел район Моховой улицы – сильные разрушения… Один дом выпотрошен весь, а фасад цел. Старик и старуха с трудом тянут саночки с покойником. Сын или дочь?..
Зашел доктор из госпиталя, где я лежал.
Его рассказ:
«Две молодые неопытные сиделки ночью, при свечах, переливали из бочки бензин. Вспышка – взрыв… Огненный факел… Раненых и больных перевели на соседнюю фабрику-кухню. Огонь тушили как могли… Приехали пожарные и стали… взламывать буфеты, таскать хлеб, сахар и т. д. Служащие госпиталя бросились на них… Около трех часов длилась эта «пожарно-мародерская» канитель.
Госпиталь отстояли – и от огня, и от пожарных!»
Вечером написал отчет о совещании писателей для армейского комиссара Рогова. Собрал рукописи для Москвы (шесть рукописей).
Один из флотских литработников «обтяпал» за моей спиной отъезд в Москву якобы для проталкивания книг и рукописей. Все это комбинаторство, мелкий репортерский стиль. Объяснительные его письма противны… Явно хочет застрять в Москве, уехать к жене и т. д. Я не подал ему руки. Я дал ему урок, когда он в октябре не хотел являться в Кронштадт. Потом он уклонился от поездки в морскую бригаду, а теперь новая комбинация.
Я думал, что в человеке возьмет верх боевое партийное начало.
12 февраля 1942 года.
Сегодня двадцать четыре года Красного флота…
В 12 часов пошел на корабли. День почти весенний, погода мягкая. Стоят ледоколы на Неве, катера вытащили на стенку… Линкор закамуфлирован под цвет старых зданий завода. На миноносце заделывают пробоину от шестидюймового снаряда. Корабль в ремонтном виде, на палубе доски, шлак, материалы… В каюте командира чисто, приятно – комфорт, по которому можно скучать. Выпил чаю, перелистал некоторые книги из библиотеки, посмотрел хорошие рисунки краснофлотцев-художников.