Впрочем, командующий не сильно рисковал. К 1942 году Сталин понял: Русская православная церковь — его союзник в борьбе с фашизмом. В идеологии надо опираться не столько на классовое, сколько на общенациональное.
Тем не менее, Говоров ярко выделялся на фоне других советских полководцев. Классический советский командующий фронтом обычно сквернословил, рукоприкладствовал, пьянствовал и посещал общество прекрасных медсестер и связисток. Сталин на подобные вещи смотрел сквозь пальцы, — боевые успехи важнее. Говоров был, напротив, необычайно формален, застегнут на все пуговицы, бытовых слабостей не имел. Однако в войсках появление нового командующего встретили без энтузиазма. Очень скоро Говорову присвоили обидные прозвища: бирюк и аптекарь. Он мало говорил, почти никого не хвалил, на рассказы о подвигах, жертвах и героических усилиях лишь болезненно морщился. От каждого требовал точности и досконального знания обстановки. Боевые командиры чувствовали себя перед командующим, как студенты на экзаменах. А требовательность проявлял крайнюю. У Говорова самое страшное ругательство было — «бездельники».
Новым командующим были недовольны не только командиры, но и рядовой состав. На передовой обессиленных голодом и боями людей Говоров заставил взяться за лопаты и строить новые укрепления, за счет которых можно было держать линию обороны меньшим числом солдат. Усиливая противотанковую защиту на южном фасаде обороны Ленинграда, командующий начал снимать части и отправлять их в тыл. Говоров страшно рисковал, но в результате, впервые за всю историю, Ленинградский фронт стал располагать резервом для наступления.
ВОСПОМИНАНИЯ:
Басистов Юрий
На Ленинградский фронт в начале 1942 года прибыл, наверное, самый правильный командующий. Нужен был человек спокойный, методичный. Человек, не бросающийся в прорыв, а умеющий подготовить почву для своих действий. Вот таким и был Говоров: умный, интеллигентный военный. Отличался он своей сосредоточенностью, лаконичностью формулировок. Не был матершинником, в отличие от многих других наших больших начальников.
Самым резким выражением, которым он пользовался, были слова: «Вы бездельник». Если на то пошло, самое возмутительное — быть бездельником, особенно на войне. Я думаю, что в этом сказался, прежде всего, его характер. И то образование, которое укрепило его как человека дела и человека слова. Он всю жизнь был человеком дела и слова.
Я не могу сказать, что встречал кого-либо, кто бы отнесся к Говорову с сомнением. Это военный трудяга, который выкладывался полностью. Недаром он рано заболел и рано, в общем-то, ушел из жизни. Ни парикмахерши особой, ни личной коровы, как у некоторых блокадных деятелей, никаких «походно-полевых жен» у него не было. Никогда он не пользовался какими-то особыми привилегиями. Он был исключительно светлый и чистый человек.
Приезд Говорова во многом изменил обстановку на фронте. Он сумел тогда обратить внимание на укрепление обороноспособности города, сумел создать идеальную систему контрбатарейной борьбы.
А вместе с тем, Говоров методично готовил первую свою крупную операцию по прорыву блокады города. И во всем этом сказался, безусловно, его военный талант и очень тщательный подход ко всему, что он делал, его высокая требовательность, ум и опыт предыдущей сложной жизни.
Куприн Семен
Самым популярным начальником у нас был Маршал Советского Союза Говоров Леонид Александрович. Мне трудно давать полную характеристику маршалу с позиции красноармейца. Но я помню, какое к нему было отношение простых солдат. Они считали, что маршал относится к ним по-отечески.
Куприн Семен
Смирнов Юрий
Меня направили в 90-ю дивизию[26], которая в то время дислоцировалась в Московской Славянке и Понтонном. В зиму 1942-го я занимался на курсах младшего начсостава. В свободное время мы помогали жителям убирать дворовую территорию. Вам трудно, наверное, представить, как было чисто в городе, а я помню это отчетливо. В период блокады паек у солдат был, конечно, больше, чем у гражданских. Нам давали, по-моему, 150 граммов хлеба и сухари дополнительно. Более или менее, на передовой кормили. Терпимо по сравнению с жителями Ленинграда.
После окончания курсов меня выпустили заместителем старшины, а когда пришел в часть, меня назначили замполитрука. Первоочередная задача части была — укрепить оборону. Уже в июне мы начали ставить рогатки на берегу Ижоры. Сколачивали их, обматывали колючей проволокой и, когда стемнеет, устанавливали.
И мы, и немцы стояли там тихонечко. Мы не трогали их, и они нас не трогали. Потом, в 1942 году, начали действовать немецкие истребители. А наши снайперы выходили на нейтральную полосу и оттуда из бесшумных винтовок стреляли немцев.
Когда мы были в Московской Славянке, напротив нас стояла испанская Голубая дивизия. Один их боец ночью перебрался к нам и подошел к спящему в ячейке солдату. Тот испугался, а испанец говорит: «Веди меня к командиру». Как он объяснил, трудно понять, но его привели. Испанский солдат сказал, что в 19-м полку существовала полковая передвижка — подходил танк, и оттуда рассказывали немцам, что делается на фронтах.
Басистов Юрий
Когда пришли холода и линия фронта замерла, немцы у нас хлебнули… Климат наш трудный, и их фронтовая жизнь стала совсем несладкой. И настроение упало. Это было понятно по прослушке переговоров. А мы это их состояние стремились развивать: обращались к ним в листовках, в звукопередачах.
Офицер и оператор вдвоем за плечами тащили аккумулятор и маленькую окопную звукостанцию на передний край. Быстро обустраивались и — в эфир: «Ахтунг, ахтунг иэр шприхт дер зенд дер рут арме». В переводе: Внимание! Здесь говорит передатчик Красной армии.
В нашей армии были станции на 150, 300 и 500 ватт. «Пятисотка» имела несъемный рупор, а нужно было как можно ближе подъехать к линии фронта, найти укромное место, замаскироваться, провести передачу и быстро уехать. Немцы засекали такую станцию и могли начать артобстрел. В 55-й армии Ленинградского фронта придумали разместить звукостанцию на танке. Танкисты выделили старенький Т-26, и на него смонтировали устройство. Мне приходилось на этом танке вещать несколько раз, правда, не очень удачно. Когда шла передача, рядом разорвался снаряд, нас осыпало осколками, и один горячий осколок попал мне под глаз. Позже выяснилось, что глаз цел, а вот танк подбили.
Когда под Ленинград переправилась тяжелая немецкая артиллерия, Говоров усилил артиллерийскую разведку, выдвинул свои орудия на передовую и построил для них укрытия. Он полностью поменял тактику контрбатарейной борьбы.
Как только начинался обстрел Ленинграда, наши контрбатарейные подразделения открывали огонь по штабам, тылам противника, по железнодорожным узлам и прочим важным объектам. Это вынуждало немецкую артиллерию переносить огонь на позиции наших контрбатарейных частей. При методе вызова огня на себя наши контрбатарейщики должны были нести огромные потери, но этого не случилось, потому что орудия были тщательно укрыты инженерными сооружениями.
Уже летом 1942-го Ленинград успешно противостоял немецкой артиллерии. 9 августа система контрбатарейной борьбы прошла необычную проверку. В Ленинградской филармонии исполняли 7-ю симфонию Шостаковича. Из осажденного города концерт транслировали по радио. Его слышали немцы. Но ничего не могли поделать.
На протяжении всего концерта работала контрбатарейная артиллерия. Было высчитано, что на исполнение симфонии с антрактом потребуется 1 час 20 минут, плюс 30 минут на то, чтобы доехать до филармонии, плюс 30 минут на то, чтоб от филармонии разъехаться по домам. И ровно 2 часа 20 минут все стволы контрбатарейной артиллерии Ленинградского фронта вели огонь по противнику. Ни одно немецкое орудие не выстрелило по городу.
ВОСПОМИНАНИЯ:
Морозов Михаил
Немец подвез под Питер крупную артиллерию из Германии. Стал обстреливать нас 13-дюймовыми снарядами. У нас, на линкоре «Марат», снаряды 12 дюймов, а у них — 13. Один раз попал такой снаряд в наш «Марат». Пробил все сопротивление и в среднем турбинном отделении прошел над головой Юры Чупруна, да так близко, что ему волосы сожгло — спалило подчистую. Снаряд прошел через переборку в правый холодильник, а там не взорвался, а просто раскололся. После этого командование сразу приняло решение: везти облицовочные гранитные плиты со стенок и покрывать ими всю палубу на линкоре. Снаряды падали и на этих гранитных плитах разрывались, а палубу не пробивали.
Хомивко Иван
Пока не очистили Финский залив от мин, большие корабли в море не выходили. В феврале 1942 года я попал на эскадренный миноносец «Сторожевой», который стоял на позиции и обстреливал немецкую передовую. Мы били по районам Пушкина и Колпина. Наши корректировщики находились на передовых позициях в окопах. Предельная дистанция для наших «стотридцаток» — 28 километров, а уж орудия линкоров и на 37 километров доставали. На корабле бытовые условия неплохие, есть отопление кубриков, хотя, с другой стороны, в «Сторожевой» было 3 прямых попадания.
Устиновский Юрий
На Ленинградский фронт я попал в июне 1943 года сразу после выпуска из училища, в 30-ю воздушную армию. Я был назначен в 140-й бомбардировочный авиационный полк[27], который базировался на аэродроме Плеханово, под Волховом. Этот полк переформировали после Сталинграда. На аэродроме Плеханово началась моя служба на самолетах П-2.
Все знают, что блокированный Ленинград и фронт подвергались жесточайшим авиационным бомбардировкам и обстрелу из дальнобойных орудий. Наши самолеты П-2 летали на подавление дальнобойных батарей. Летали в район Мги, Синявино. Потом, когда перебазировались на аэродром в Левашово, летали в Финляндию, опять-таки во Мгу, на Ораниенбаумский пятачок и еще много куда.