Я помню, в карты резался с советскими офицерами, все — молодые ребята. Обыгрывал их постоянно. Так им понравился, что они предложили мне с ними ехать, стать сыном полка. Но дед мой сказал: «Отец родной с войны вернется и его заберет. Нечего ему в сыновьях полка делать».
Глава 9Освобождение
После победы на Курской дуге Ставка разработала амбициозный план кампании 1944 года. Он предусматривал наступление по всей полосе фронта: от Черного до Баренцева морей. Этот план получил впоследствии название «10 сталинских ударов». И первый из них был нанесен под Ленинградом.
Немцы ожидали наступления там, где много раз атаки захлебывались в крови: в районе Мги, Пулкова, Колпина. Между тем, Говоров и Мерецков предложили Ставке операцию «Нева-2», согласно которой главный удар наносился с Ораниенбаумского пятачка. Ставка 12 октября 1943 года одобрила этот план, назначив ориентировочный срок наступления на начало января 1944 года.
С 5 ноября 1943 года по Финскому заливу через Кронштадт из Ленинграда на Ораниенбаумский плацдарм было скрытно переправлено 211 танков, 700 пушек и 50 тысяч солдат и офицеров. 2-я ударная и 42-я армии должны были прорвать оборону немцев на восточном фланге Ораниенбаумского плацдарма и юго-западнее Пулкова, соединиться в Ропше, окружить и уничтожить немецкие войска в районе Красного Села, Ропши и Стрельны. Главный удар операции «Нева-2» планировалось совершить силами 2-й ударной армии. Затем с Пулковских высот встречный удар должна была нанести 42-я армия. Одновременно в направлении на Новгород переходил в наступление Волховский фронт.
Операция готовилась долго, удалось создать мощную ударную группировку. Наши войска превосходили немцев в живой силе в 3 раза, по числу артиллерийских орудий — в 4 раза, а по числу танков и самоходных орудий — в 6 раз.
ВОСПОМИНАНИЯ:
Ипатов Валентин
Осенью 1943 года нас погрузили в эшелон и привезли в Лисий Нос, а оттуда на баржах переправили в Ораниенбаум. Мы сосредоточились в Таменгонтском лесу[44]. Там стояли танковые бригады. Радиостанции танков все опечатали для маскировки.
В Ораниенбауме местность лесисто-болотистая, там даже проехать и пройти тяжело, а решили оттуда наступать. Это было стратегически разумно. Заготовили много деревянных щитов для проезда танков и сопровождающих машин.
Немцы воевать тоже умели, они танкопроходимые места заминировали и подготовились к обороне. Саперы почти каждую ночь перед этой операцией ползали в глубоком снегу с миноискателями, делали проходы почти до самых немецких окопов. Нейтральная полоса обычно — 200–300 метров. А там она до километра в отдельных местах доходила.
Каждый наш командир, даже низшего звена, побывал на наблюдательном пункте, изучил линию фронта.
Обычно перед наступлением танки подъезжают вплотную к нейтральной полосе, въезжают в специальные углубления с накатом и ждут сигнал к атаке. Здесь же танки стояли за 5 километров от линии фронта.
Казаев Петр
Готовилась операция по снятию блокады Ленинграда. Мы перебрасывали 2-ю ударную армию из Лисьего Носа в Ораниенбаум. Ходили только по ночам. Переброс начался чуть ли не в сентябре. У нас привыкли к такому распорядку: с темнотой выходим, с рассветом уходим, потому что мы находились в поле зрении немцев. Немцы располагались в Старом Петергофе, петергофская церковь была их наблюдательным пунктом[45], а у нас наблюдательный пункт — на Морском соборе[46], так что мы друг друга видели.
В Ораниенбаум приходили туда, где сейчас паром швартуется, место называлось «угольная стенка». Там раньше был просто пирс большой, вместо досок — бревна настелены. И туда каждое лето привозили большое количество угля для кораблей. К этой угольной стенке пришвартовался, смотрю: там войск много — боже мой. Посадили кого-то на борт. Я даже не знал, что там сам Говоров. На мостик поднялся генерал-лейтенант, представился: «Начальник особого отдела Ленинградского военного округа». Потом спрашивает: «Командир, дорогу знаешь?» Я ему: «У нас дорог нет, есть фарватеры. Я все эти дороги по-пластунски прополз». Из гавани выходим, подходим к Кронштадту. Мне приказ: «Командир, в Ленинграде, не доходя Тучкова моста — канатная фабрика, там пирс есть, вот к тому пирсу надо подойти в 3 часа ночи». Я говорю: «Мне тут час-полтора идти. А куда я два часа с половиной буду девать?» Он так посмотрел: «Не знаю, куда хочешь девай, но быть там в 3 часа ночи ровно». Я на рейде кружусь, время выжидаю. А корабли перевозят войска и вооружение из Лисьего Носа, и каждый спрашивает: «Что случилось, нужна ли помощь?» А мне по плану операции были запрещены всякие средства связи. Считалось, что моего корабля нет в море. Я взял фонарик, лампа Ратьера называется. На нем можно открывать и закрывать шторки и передавать световые сигналы морзянкой. И каждому кораблю отвечал этим фонарем: «Нет, не нуждаюсь».
Я понимал, какая ответственность лежит на мне, если корабль утонет или немец его обнаружит. Это весь Ленинградский фронт будет обезглавлен. Но все обошлось благополучно. Говоров вызвал меня в каюту, спросил: «Как дела, командир?» Я говорю: «Все в порядке, товарищ командующий». Генерал-лейтенант проводил военный совет фронта. Присутствовало все начальство Ленинграда и Ленинградской области, Кузнецов был, еще человек 7–8, в кают-компании все сидели.
Я точно рассчитал, ровно в 3 часа ночи подал трап. Говоров сошел. Потом Трибуц[47] возвращается, меня вызывает: «Командир, командующий фронтом всему кораблю за отличное выполнение операции дает трое суток отдыха». Представляете, во время войны, да еще когда идет большая переброска, вдруг всему кораблю трое суток — это самая большая награда была!
Я говорю: «Товарищ адмирал, разрешите к мосту лейтенанта Шмидта подойти?» Он: «Пожалуйста. Трое суток в твоем распоряжении, весь корабль отдыхает». Перешел, отпустил личный состав. У нас много было ленинградских. Кто-то возвращался веселый, что все живы, квартира цела. А кто-то грустный: никого не осталось и квартиры не осталось. Служил у меня еще радистом Марк Фрадкин. Он вернулся из города и говорит: «Товарищ командир, а я достал такую скрипку, каких в мире мало». Потом он развлекал нас игрой на ней в кают-компании в свободное время. После службы уже читаю: знаменитый композитор, песенник, стал руководителем большого хора.
Второй раз я встретился с Говоровым в первых числах января 1944 года. Уже была тяжелая ледовая обстановка, но переброска 2-й ударной армии продолжалась. Мне дали распоряжение: никого из личного состава не принимать, пассажиров и грузы на борт не брать. Только в самом конце, когда уже машины подъехали, мне сказали, что будет Говоров с военным советом Ленинградского фронта.
Началась передвижка льда. А дамбы там не было — открытые воды. Если дул ветер с юго-запада, в это время начиналось наводнение, а когда наводнение заканчивалось, весь лед от Ленинграда уходил в море. Вот здесь меня немножко затерло. Задержался. Средствами связи я опять не имел права пользоваться. Говоров слышит, что машина работает то вперед, то назад, вызвал меня: «Командир, что-то на этот раз долго». Я ему доложил, что обстановка тяжелая. Если большая льдина нагрянет, пока ее пробьешь, расколешь… Задержались мы на полчаса, может, на час. Я благополучно высадил генерала в Ораниенбауме. Он очень торопился, и уже трое суток отдыха моему кораблю не дал.
Говоров сдержанный был, на вид суровый, неразговорчивый, но когда с ним поговоришь, совершенно мнение менялось. Он говорил вежливо и со мной, и с другими. Все очень положительного мнения о нем были.
Вот Федюнинский, командующий 2-й ударной армией — человек более веселого характера. Я ему предоставил каюту свою, так он в ней не сидел — пришел в кают-компанию, начал анекдоты травить. Человек он более общительный, по сравнению с Говоровым, но тоже в военном отношении грамотный.
Муштаков Порфирий
В сентябре 1943 года я получил приказ прибыть на командный пункт армии, к генералу Мерецкову. Командный пункт размещался в лесу, в районе деревни Некрасово, километров 10–11 от берега Волхова. Мне дали задание произвести полную разведку оборонительных сооружений, артиллерийских батарей, минометных батарей, наблюдательных пунктов и других объектов у немцев. Я сразу понял, что готовится крупная наступательная операция.
Я руководил подразделениями артиллерийской инструментальной разведки. В нее входили батареи звуковой разведки, оптической, топографической, взводы метеорологической разведки, потому что нам нужно было знать влажность, температуру, давление воздуха и направление ветра. Для этого запускались аэростаты и радиозонды. У нас очень грамотные были офицеры и сержанты. Например, при выстреле противника у нас бежала лента на звукометрической станции и записывала колебания. А мы по колебаниям отличали одно орудие от другого. Офицер смотрит на ленту и говорит: «Цель номер 12». Мы занимались разведкой в районе Новгорода и Чудово.
Мы очень основательно готовились к операции по освобождению Ленинграда от блокады. Верховное командование и страна в целом большие усилия прилагали к решению этой задачи. 2-я ударная армия перебрасывалась с октября на Ораниенбаумский плацдарм. А ведь это не так просто. 44 тысячи воинов перебросили! 700 вагонов с боеприпасами! 190 танков! Орудий — сотни! Причем, все это — не нарушая установившегося транспортного режима на Финском заливе. Да еще так, что немцы мало что заметили.
У нас был разведчик, лейтенант пограничных войск, который закончил шпионскую школу в Германии. Когда немцы его забросили, он перешел к нам и сказал: «Я все что угодно буду делать, только чтоб служить Красной армии». И он несколько раз переходил к немцам и убеждал их в штабе, который находился напротив Ораниенбаумского плацдарма, что русские готовят наступление на запад, на Нарву.