— Знаешь, кто там жил? — и мужчина показал через дорогу.
Мальчик покачал головой.
— Давно, когда мой дед был таким, как ты, Вася, в том розовом доме жил один человек. Он много работал, лечил людей, а вообще-то он стал великим писателем. Он работал здесь год, но и позже иногда приезжал сюда: он любил Подмосковье. Вечерами, когда солнце садилось, а плотва играла на реке, выходил из дома и шел сюда, под липу. Он отдыхал здесь, Вася. Вот под этой липой. А если спуститься в овраг и пойти по песку к реке, то справа, на вершине холма, стоит церковь: белая-белая, с луковичками-куполами. Он поднимался к стенам церкви. Оттуда, с высоты, видна далеко Москва-река, в верховьях которой построен монастырь с галереями и кельями, дозорными вышками и просторным монастырским двором. Там сейчас музей. Тихое место, когда кино не снимают. И если хочешь — мы туда сходим… Только не сегодня! — поспешил опередить мальчика мужчина.
— Хочу! — крикнул мальчик. Ему почудились кирпичные с зелеными щербинами стены, серые подвалы и камеры пыток, дозорная вышка, откуда издали замечали приближение кочевников, и колокольный звон, поднимавшийся при этом, черный дым над чанами с закипающей смолой, бряцанье оружия… Мальчик перевел дух и снова повторил: — Очень хочу! А когда?
— Ух ты! — улыбнулся мужчина. — Может, завтра… Да, о чем я говорил?.. А… У этого человека была аккуратная бородка, добрые глаза, очки на шнурочке…
— Пенсне, — вставил мальчик.
— Верно, — подтвердил мужчина. — Видал?
— На картинке.
— И это был в будущем знаменитый писатель Антон Павлович Чехов.
— Вспомнил! Вспомнил! — закричал мальчик. — Мне мама рассказывала. Мама говорила, что он был замечательный человек, а еще большущий интеллигент. Дядь Вась, а что такое интеллигент?.. И он умер от чахотки. Так раньше туберкулез называли, это когда кровью кашляют, — выпалил мальчик.
— Постой, постой!.. Откуда ты знаешь? — спросил мужчина.
— У мамы в больнице висит портрет на стенке. Я ее еще маленький спрашивал.
— Да, Вася, болел. Однажды он собрался и уехал на Сахалин. На поезде, лошадях, пароходе, пешком… Он смотрел, как живут люди, лечил их, делал перепись населения на острове, а вот сам не уберегся… Вот здесь на скамье он, возможно, и составил план этой поездки, размышлял, писал письма, писал рассказы…
Мальчику опять стало стыдно. Он представил, как резал скамью, и покраснел. «Еще старался, как дурак. Наверно, язык высунул». Он знал, что в школе на уроке рисования всегда высовывает язык, когда рисует, о чем регулярно напоминает Маргарита Яковлевна. «Отчего это? Может, от удовольствия: я люблю рисовать. Ну а здесь? Здесь совсем другое дело, здесь не только язык. Здесь…»
— Пойдем? — спросил мужчина.
Они спустились в овраг.
— Я хочу к реке, — вдруг вспомнил мальчик.
Шли по оврагу. Потом по тропинке, которая, если проходила у подножия сосен, то была вся переплетена жгутами корневищ, и, чтобы не спотыкаться, мужчина и мальчик взялись за руки. Стволы сосен были смолистые и желтые в лучах заходящего солнца, как отваренная кукуруза. Навстречу то и дело попадались загорелые парни и девушки с турбазы. Все в шортах и босиком. Мальчик снял сандалеты и тоже пошел босиком. Так они вышли к шоссе, которое еще не остыло после жаркого дня.
— Приятное… Оно теплое, постоим немного? — предложил мальчик.
— Хорошо, — согласился мужчина. Здесь было красиво, и он понял, что мальчик хочет посмотреть кругом, и, не дожидаясь вопроса, сказал: — Во-он туда мы завтра пойдем… Видишь? — И он повел рукой в сторону далеких куполов, едва тлеющих в вечерней синеве.
Река была внизу — шоссе шло по самому берегу. На той стороне тянулся узкий пляж. Он был пуст, лишь несколько ребят играли в футбол на песке. На них никто не кричал, игра получалась, и мальчику, само собой, захотелось туда, но он подумал, что уже поздно, да его бы, пожалуй, и не приняли. И, поправив майку, сказал:
— На ту сторону не пойдем.
И они двинулись по краю шоссе. Опять дядьки махали удочками. Некоторые сидели, смотрели на поблескивающие колокольчики, подвешенные к леске, а в клеенчатых пакетах, еще живая, билась пойманная рыба.
— Зайдем ко мне? — спросил мужчина. — А потом я посажу тебя на автобус, и поедешь домой.
— Зайдем, — взросло ответил мальчик.
Свернули с шоссе, поднялись по узкой улочке.
— Вот сюда…
По бокам дорожки до самого крыльца росли цветы, и они сильно пахли.
— Как много цветов! Это розы, да, дядь Вась?.. Я никогда не видел, как они растут!
— Хозяйка любит цветы. Ну а мы?.. Мы… — мужчина вдруг задумался. — А мы в ладонях заскорузлых все держим нежные цветы… — чуть хрипловато прочитал он. — Хорошо сказано, а, Вась?
— Да. А кто это сказал, Чехов, да?
— Нет, один поэт…
Они сидели за столом и ели грецкие орехи. Мужчина сдавливал орех в кулаке, пока не раздавался глухой хруст.
— Ого! — восхищался мальчик.
— Вот подрастешь, — ответил мужчина.
Наступали сумерки. Мальчик чувствовал себя свободно и просто. Они о многом друг друга расспрашивали, обсуждали завтрашнюю прогулку. Между ними возникло то мгновенное, беспричинное, но крепкое и дружественное влечение, которое так понятно и естественно лишь между взрослым и ребенком.
— Спасибо, — поблагодарил мальчик и поднялся. — Мне пора.
Они вышли.
— Дай-ка ножик. — Мужчина наклонился и осторожно срезал розу. — Держи!..
Цветок был холодный с капельками вечерней росы. Мальчик поднес его к лицу, потом ближе, и нос стал холодным и тоже мокрым.
— Хорошая и колючая… — сказал мальчик. — Правильно же, дядь Вась, хорошая и колючая…
— Остановку знаешь?
— Ага, больница.
— Третья отсюда, — уточнил мужчина. — Завтра у той же липы, часов в десять… А мама отпустит?
— Я ей все расскажу, и она отпустит.
— Ну ладно. Вот и автобус.
Двери задвинулись, и мальчик помахал рукой. В автобусе уже горел свет. Пассажиров почти не было, и от пустоты казалось как-то особенно чисто и светло. Мальчик вдыхал запах цветка, по временам дул на розу, и лепестки едва-едва шевелились.
…Вася через силу пил кипяченое молоко. Нужно было выпить все: полную кружку. Мама сидела рядом и смотрела, как Вася жевал поджаренный с яичком хлеб и запивал молоком. С трудом проглотив пенку, он сказал:
— Вкусно, — и подумал: «Вот сейчас я и спрошу». Он открыл было рот, но мама поднялась и стала убирать со стола. На террасу влетел мотылек и кружился у настольной лампы. Мальчик смотрел, как он тыкается и, точно слепой замерзший щенок, упрямо жмется к абажуру, часто махая крылышками. «Вот сейчас я ей расскажу, и она отпустит».
— Мама!
— Ты что-то хочешь сказать, Вася? — спросила мама и подошла к столу. Она улыбалась, у нее, видимо, было хорошее настроение. И мальчик вдруг представил себе, как ему придется объяснять сейчас, а мама сначала не поймет никак, о чем он просит, а поняв, перестанет улыбаться и примется отчитывать Васю, будет говорить о том, что Вася… Вот этого-то ему и не хотелось, и вообще, ведь они были у дедушки, были там, где родилась мама, а сейчас такой чудесный вечер. Пусть все сегодня таким же и останется. Он взглянул на мотылька и сказал:
— Мам, я хочу почитать книжку. Любую, которую написал Чехов. Помнишь, ты про него рассказывала?..
Стояла августовская ночь. Он лежал на террасе, где постелила ему мама. Лампу поставил на старый табурет в изголовье дивана. Желтоватый свет падал на постель и плечи мальчика, на голову, бросая тень, как бы отползавшую от подушки. На террасе чуть пахло керосином, жареным хлебом. А еще ранними яблоками, этот тонкий душистый запах всегда вызывал слюну у него, даже когда он и не был голоден. Из неплотно прикрытых окон тянуло свежестью и садом; было слышно, как где-то попискивала летучая мышь.
Вася ничего этого не замечал. Он читал про собаку, которая потеряла хозяина. Она бежала по улице, а кругом толкались все незнакомые ботинки и галоши. Шел снег, собака была мокрая, усталая и голодная. Она скулила, и она была без хозяина… Мальчик перенесся в мыслях туда, на сырую холодную улицу. Он не заметил сползшего одеяла и дрожал. Казалось, что снег засыпает и его. И когда голодная Каштанка, прижавшись к подъезду, стала горько плакать, он тоже ощутил сильный голод. Мальчик машинально нашарил под подушкой яблоко и сочно захрустел.
Было слишком поздно, один раз приходила мама, и он еле-еле уговорил. И уже немного резало глаза…
Он уснул за полночь, когда дочитал до конца. Это была его первая книга после «Родной речи». И засыпая, он еще раз представил себе светлый круг арены и собаку. И как она услышала свое настоящее имя. Вначале не поверила, а потом услышала снова и ринулась на знакомые, родные голоса. Она прыгала через кресла, плечи и радостно повизгивала от счастья. От хозяев привычно пахло столярным клеем. «Здорово!» — подумал мальчик и стал засыпать, мечтая о завтрашней прогулке. Она стала для него такой явной и определенной, что он на миг испугался: «А вдруг просплю?» Но вспомнил, что мама утром будет готовить завтрак здесь, на террасе, и он-то уж обязательно услышит! И, вздохнув с облегчением, он уснул под сонно-далекое бряцанье алебард и щитов, копий и мечей.
Солнечным звонким утром, приготовив завтрак, мама подошла к Васе.
Мальчик спал. На табурете лежала книга. Мать взяла ее. Она была раскрыта на последней странице. И там детским почерком написано: «Книга очень хорошая. Вася».
Мать улыбнулась и тронула сына за плечо…
ПОЕЗДКА
Он ехал к другу детства. Поезд медленно въезжал в заснеженный приморский город, и слева, в окно вагона, было видно море. Он сидел уже одетый в пальто, и в ногах была старая спортивная сумка. Он смотрел в окно на зимнее оловянное море, к которому привык за последние годы, и слушал хлопотливую болтовню соседей, готовившихся к высадке.
Когда люди начинают вспоминать друзей детства?.. Когда появляется сладкая грусть по минувшим дням и хочется вернуться туда, где все это было, — увидеть дом, который наверняка покосился, двор, где слышишь зовущий крик матери?.. Когда начинаешь терзаться мыслью, что делал раньше, почему не мог сюда прийти и не видел, как во дворе роняет сережки береза?.. Когда он об этом впервые думал? Может, когда неумело еще надел форму морского пехотинца в учебной роте и круглая колючая голова напомнила о деревенском лете, жарком и душистом: они стриглись наголо, чтобы лучше нырять под корягами в капризной колобродливой речке. Легенды о водяном, который хватает за волосы. Когда это было?