тилеток. А очерковая литература пятидесятых годов, которую определяют такие имена, как Валентин Овечкин, Гавриил Троепольский? Их выступления непосредственно связаны с нашей политикой в области сельского хозяйства. Тут ярко сказалась «дальнобойность» очерковой литературы, та дальнобойность, в которой и заключается одно из главных ее предназначений. Чрезвычайно характерно, что в годы войны и после к публицистике обратились все наши крупные писатели. Героями ленинградской обороны стали в числе других и писатели-публицисты. Прежде всего Ольга Берггольц и Всеволод Вишневский. Сила их была не только в том, что они обладали собственным знанием факта. Это немаловажно для очеркиста. Знать факт он должен основательно. И все-таки дело еще в том, что и Ольга Берггольц, и Всеволод Вишневский были незаурядными людьми, мыслителями, умели стереоскопически видеть жизнь. Это еще более ценно, чем знание самого факта. Чтобы осмыслить его, необходимо четко представлять движение нашей сложной и многообразной жизни, те сдвиги, которые в ней происходят. Если не понимать истинных, глубинных причин происходящего, можно остаться лишь на поверхности факта, даже если он и «раскаленный».
Главная задача публицистики связана с выработкой мировоззрения, характера. И думается, что характером, который ему присущ, советский человек немало обязан публицистике. Даже недостатки, промахи в его воспитании в известной мере связаны со слабым нашим проникновением в жизнь. Сейчас, когда интенсифицируются и темпы жизни, и производство, особенно важно предупреждать нравственное нездоровье, нравственные болезни. Пренебрежение духовными ценностями свойственно ограниченной, потребительской философии. Нам сейчас как никогда важно привлечь внимание к тем, кто сегодня в повседневном своем поведении воплощает подлинно коммунистические нравственные нормы.
Мы много пишем и говорим о таких сторонах человеческого характера, как стремление к творчеству, о гуманности. И в то же время не очень-то часто вспоминаем о трудолюбии, трудоспособности, полагая, видно, что, коли все у нас трудятся, значит, беспокоиться особенно нечего. Формирование нового отношения к труду как первой потребности и главной ценности нашей жизни — одна из магистральных тем настоящей литературы.
Когда Карл Маркс кончал гимназию, он выбрал для своего выпускного сочинения такую тему: «Размышления молодого человека перед выбором профессии». Обратите внимание: писал он не о каких-то конкретных профессиях, специальностях. Его волновало другое. Он писал, что молодой человек должен все сделать для того, чтобы принести счастье человечеству.
Но труд никогда не превратится в некое подобие игры, труд — это всегда трудность, испытание человеческой совести. Значит, нам — литераторам, публицистам — прежде всего и нужно заниматься формированием таких нравственных основ человеческого характера, как любовь и уважение к труду.
В объединении «Невский завод» имени В. И. Ленина много прекрасных специалистов, которым присуще общее качество — влюбленность в свой труд, уважение к нему. И это, на мой взгляд, один из самых важных факторов, которые делают советских людей внутренне богатыми, сильными, яркими личностями. Ведь человек нигде и ничем не выражает себя так полно, как в работе.
«Именно в труде и только в труде, — говорил А. М. Горький, — велик человек, и чем горячей его любовь к труду, тем более величественен сам он…»
Наше государство в этом отношении добилось замечательных успехов. Недавно мне довелось прочитать любопытную книжку американца Стадса Теркела «Работа». В ней люди рассказывают о своем каждодневном труде и о том, как они к этому труду относятся. Казалось бы, скучная проза буден, но прислушаемся к голосам героев Теркела.
Фил Столлинг, электросварщик:
«Когда попадаешь к Форду, тебя первым делом стараются сломить. Я сам видел, как ставят высокого человека туда, где рост — помеха. А то поставят коротышку на место, где только великану впору работать. Вот вчера ночью привели пятидесятивосьмилетнего старика и поставили на мою операцию. А он моему отцу ровесник. И я знаю, что моему отцу такая работа уже не по силам. По-моему, это бесчеловечно. Работа должна быть работой, а не смертным приговором».
Другой электросварщик, Джим Грейсон:
«Как-то ночью один парень стукнулся головой о сварочный аппарат. Он даже на колени упал, а кровь так и хлещет. Ну, я остановил конвейер на секунду и побежал к нему, чтобы помочь. А мастер опять включил конвейер и чуть не наступил на этого парня. Ни о чем другом не думают. Даже скорую помощь не вызвали… Включил конвейер, и все. Ты для них — пустое место. Вот почему я ненавижу завод».
Возражает электросварщикам Энтони Руджиеро, детектив:
«Нравится или нет, но у нас капиталистическое общество. Это тебе не богадельня. Тут нужно работать из последних сил…»
Молодой профсоюзный деятель Гэри Брайнер сражается с Фордом, и на каждый хронометраж отвечает одно: «Вы забываете, что мы не машины, а люди», потому что знает: на каждой операции по секундочке, глядишь, хозяину за год набежит лишний миллион долларов. И Гэри Брайнер с горькой уверенностью заключает:
«Счастливыми наших рабочих не назовешь. Чтобы кто-то пришел домой и сказал: «Сегодня я поработал на славу, скорее бы снова на работу», — такого и в помине нет. Они напрочь забывают о работе, как только за ними закрывается дверь проходной. Им все равно, что вышло из рук: хорошая продукция или брак».
Книжку Теркела я подарил известному в стране фрезеровщику объединения «Ленполиграфмаш» Геннадию Александровичу Богомолову. Он спросил: «Зачем?» Я ответил: «Для обмена впечатлениями».
— США — наш культурный антипод, — такими словами отвечал позже Богомолов на мой вопрос о прочитанной им книге «Работа». — Несмотря на большие заработки, американские рабочие втиснуты в жесткие рамки требований работодателя. Истинная-то свобода начинается в действительности лишь там, где прекращается работа, диктуемая нуждой и внешней целесообразностью. Дело — в любви к тому, чем занят, и в понимании, что результаты труда необходимы людям, а не хозяину, получающему от присвоения чужого трудолюбия баснословные прибыли. Да, свобода, сколько бы о ней ни говорили, начинается в своем истинном смысле с исчезновением в человеке своекорыстных интересов, с любви и уважения к своему каждодневному делу. Это — факт. А им творчество даже противопоказано. Это — большой минус. Герои Теркела не любят своей работы, они от нее отчуждены. За исключением лишь одной секретарши, недалекой, судя по всему, особы, которой нравится быть на виду у состоятельных мужчин. У остальных же, особенно заводских рабочих, — жизнь как рабство. А ведь краеугольный-то камень человеческой жизни — это влюбленность в работу. Она должна по меньшей мере хотя бы нравиться. В эпоху НТР, — я это чувствую не только по себе, но и по горькой неудовлетворенности героев Теркела, — возрастает потребность более глубоко выразить свое «я». И вот тут желанная работа светлее солнца становится. И ты тревожишься ночами, когда дело не ладится. Тогда ничто не мило, ничто другое не лезет в голову…
Это новое, более глубокое выражение своего «я» можно наблюдать прежде всего в работе самого Богомолова, лауреата Государственной премии СССР, закончившего выполнение десятой пятилетки 23 февраля 1978 года. Одно удовольствие смотреть, как он трудится: каждое движение предельно рассчитано и экономно; ничего лишнего, никакой суеты. На моих глазах овеществлялась классическая рациональность движений, такая их размеренность и четкость, что мне припомнились отцовские слова о красивой работе: «Надо лучше, да нельзя».
Без любви к труду такого уровня мастерства не достигнуть. Золотые руки и равнодушное сердце никогда не уживались.
В буржуазной литературе давно прижились и сейчас бытуют суждения, будто бы человеку изначально, по самому его естеству, свойственно отвращение к труду. В действительности же труд всегда и при всех обстоятельствах был органической потребностью людей. И сам по себе никогда отвращения не вызывал. Рабочий человек неизменно уважал свое дело, свое мастерство. Неприемлемы были те принудительные, бесчеловечные формы осуществления труда, которые, возникнув вместе с рождением классового антагонистического общества, приобрели наиболее законченный вид при капитализме. Присвоение продукта труда власть имущими и вызывает у пролетариев, как правило, безразличие к тому, что они изготовляют. Предметный мир, создаваемый их трудом, является для них чужим. Они утверждают в труде не себя, а работодателя, силу его и богатство. Только с установлением нового социального строя разрешается это противоречие, и человек, по словам К. Маркса, возвращается к самому себе как человеку общественному.
Социализм действительно вернул человека к самому себе. Избавил его от работы, диктуемой чуждой, враждебной ему волей. Раскрыл могучую силу труда как двигателя прогресса, как единственного источника богатства общества, благосостояния всех его членов.
«Никто, кроме народа, не может у нас воспользоваться результатами общественного труда, но и трудиться за нас тоже некому, — говорил товарищ Л. И. Брежнев на XVI съезде профсоюзов СССР. — Это значит, что каждый должен работать так, чтобы не было стыдно перед самим собой, чтобы можно было со спокойной совестью смотреть в глаза товарищам».
Именно в работе идейно одухотворенной, в работе с полной отдачей сил и открывается для советских людей широкое поприще для самоутверждения, саморазвития, формирования высокого чувства собственного достоинства, рабочей чести и гордости. И не случайно уважение, любовь к труду определяются у нас не узко профессионально, а с гражданских позиций, как важнейшая черта морального облика строителей коммунизма.
…Работал расточником в объединении «Кировский завод» Евгений Андрианович Белецкий. Он, правда, был не только расточник. Автор нескольких книг, знаток и ценитель художественной литературы, заслуженный мастер спорта и заслуженный тренер СССР, один из самых известных альпинистов страны. Как альпинист Белецкий был приглашен в Англию на торжества по случаю столетия Королевского альпинистского общества. Супруга президента этого общества леди Хант сказала расточнику Белецкому после его доклада: