Объявить благодарность с записью в дневник ребятам, оказавшим помощь в подготовке кабинета химии к открытому уроку.
Разве неощутим за всеми этими записями характер человека? Веселый, быстрый подросток с большой заинтересованностью и чувством долга осуществляет свое командное дело.
А вот еще характер, это Миша Семенченко, тот самый, с которым в кабинете химии ожидали мы Людмилу Михайловну.
Вахта первой бригады. Бригадир Михаил Семенченко.
Понедельник.
Бригадир не знал до четвертого урока, что он должен дежурить, поэтому класс после уроков не убирался. Первая и шестая бригады пришли (вернее, должны были прийти) в восемь утра. Заместитель старосты Зайкина Света, несмотря на то, что дежурная бригада не должна была дежурить и по школе и по классу, заставляла меня дежурить и по классу и по школе, причем в приказном порядке. Бригадир дежурной бригады (заметьте, Миша говорит о себе в третьем лице, как бы объективизируя рассказ! — С. Л.) до сих пор не понял, где он должен и где не должен дежурить и почему он несет ответственность за Полякова и остатки бригады. Таборенкова, подчиняется тому же Полякову, последний же приходит и уходит с дежурства, когда захочет. Бригадир первой бригады просит Свету объяснить ему спокойно создавшуюся ситуацию хотя бы в письменном виде, если устно она этого не может сделать.
P. S. Причина моей неявки на утреннюю линейку в белой рубашке тоже заключается в неправильном понимании ситуации.
Вторник.
Никаких происшествий.
После уроков убирали класс следующие ребята: Шитов Миша, Семенченко Миша, Лейкин Миша. Во время уборки класса в него неожиданно ворвались Голованова и Борисова. Целью их набега было стащить швабры из кабинета химии.
Мне пришлось отвечать военно-оборонительными действиями. Плацдармом кровопролитных боев служила кафедра в кабинете химии. (Последняя после уборки осталась грязной, и из-за нее пришлось перемывать все заново.) Николаев тем временем сидел в раздевалке! (Увы!!)
Обращает на себя внимание то, что в журнале почти нет пометок классного руководителя. Людмила Михайловна как бы в стороне. На полях не встретишь восклицаний, упреков, директивных советов.
И все же присутствие учителя можно предположить. То здесь, то там ее карандаш исправляет грамматические ошибки — в этом, как говорится, Людмила Михайловна отказать себе не может. Впрочем, виден только ее росчерк, палочка, вписанная буква.
Но один раз в журнале я все же нашел короткую запись. Там, где бригадир заклеймил всех не явившихся на генеральную уборку гневными, непрощающими словами, фамилия одного мальчика была дважды подчеркнута красными чернилами, а рядом аккуратным взрослым почерком написано: «Был болен!»
Несправедливости допускать нельзя, тут требуется учительское вмешательство и авторитет. Это и есть то, что должно называться педагогическим прикосновением.
И все же правомочен вопрос: ну и что — вахтенный журнал, зачем он классу, если воспитатель в стороне, если его рука не видна ни провинившимся, ни тем, кто ожидает поощрений? Если это только детская игра, то достигает ли она педагогических целей?
Это не так. Ребята, конечно, знают, что Людмила Михайловна следит за журналом, что ни одна их запись не остается без внимания. И все же действия Людмилы Михайловны не прямые, она не торопится вызвать того, о ком пишут. Ей нельзя ошибиться, иначе можно надолго потерять человека.
Вот Саша Одарченко, неоднократно «заклейменный» журналом. Что с ним?
Он умен, талантлив, хороший музыкант, и вдруг что-то случилось с подростком: грубит, бросил занятия в оркестре, не стал ходить на уроки литературы.
Почему? Не всегда такое можно понять, да и сам подросток словно бы этого понять не может. Говорят, это результат быстрого роста, взросления, «неуправляемых гормональных бурь». То, что в быту называют «трудный период». Значит, в это время учитель должен быть и врачом, от него требуется такт, терпение, внимание к юноше и некоторая даже, может быть, хитрость. Кричать, одергивать, прорабатывать, вызывать родителей, как правило, бесполезно.
Впрочем, даже на обычном уроке, когда Людмила Михайловна видит разыгравшегося ученика, она не кричит, не призывает стать внимательнее, она постепенно втягивает ученика в урок, нагружая заданиями, организуя его внимание. И только добившись своего, обращается ко всему классу.
— Как было с Одарченко? Учитель труда и руководитель оркестра Павел Дмитриевич стал жаловаться, что Саша больше не ходит на репетиции, заявляет, что он, мол, без оркестра легко обойдется, пусть оркестр попробует обойтись без него. Тогда я сама стала ходить на репетиции и однажды сказала Саше, что хотела бы и его послушать. И исчезла. А Саша стал предупреждать, что он уже играет, и не раз, и не два, а постоянно. Вот тогда я и пошла снова, чтобы похвалить, поддержать, закрепить достигнутое. Впрочем, с ним-то не все еще просто, не все легко…
Трудное дело — педагогика.
Я оказался невольным свидетелем разговора Людмилы Михайловны с молодой интеллигентной мамой, взволнованной чем-то случившимся с ее сыном.
Все каникулы мальчик увлеченно писал реферат о космосе. О чем только они не переговорили с отцом! И вот готова рукопись — тетрадь вдохновенного творчества! Теперь ему предстоит прочитать это в классе.
И что же? Учитель ставит пятерку, даже не спросив ученика.
Где же проблема? Справедливость вроде бы восторжествовала. Но именно «вроде бы». Почему же не дал выступить? Для чего юноша трудился, писал, горел идеей? Изучал уйму книг за пределами школьной программы, мучился и страдал?
Нет, ему нужно быть оцененным. Дома он говорит, что такую же «пятерку» он мог бы получить проще, без труда, на обычном уроке. Это оскорбительная для него «пятерка».
Людмила Михайловна слушает маму с тревогой. Потом мы обсуждаем вдвоем это событие в классе. Нужно действовать. Получен сигнал бедствия. Следует сегодня же идти к коллеге, исправлять ошибку. На ближайшем уроке учительница должна будет оценить работу, вызвать к ней серьезное внимание ребят. Последствия безразличия страшны. Безразличие учителя порождает цинизм ученика…
Девочка, у которой дома пьяный отец, бежит за помощью к педагогу, а педагог — депутат, у кого же еще ей искать избавления? Как хочется сразу же броситься на помощь! Но и здесь нужно все взвесить, обдумать…
— Помогите, Людмила Михайловна! Вы можете!
Да, может. А что будет завтра? Хорошо ли станет завтра ребенку? Не осложнит ли это домашней жизни?
Нет, и тут осторожность и педагогический такт должны контролировать эмоции. Не торопись действовать. Ты должен выиграть и этот спор за ребенка. Что поймет пьяный отец? Лучше забрать девочку с собой, а завтра, завтра у тебя найдется нужное для этого человека слово.
Людмила Михайловна не забывает горьких минут учительской жизни. Конечно, учитель может отчаиваться, но он не имеет права сдаваться.
Если учитель — авторитет для ученика, это на всю жизнь, в любое время ученик может прийти к такому человеку за жизненно важным советом. Всего один год учился я в павловской школе, но и сейчас со старой своей учительницей литературы чувствую себя школьником. Я помню, как много дала эта сердечная женщина мне, мудро поддерживая, но и мудро ругая. Учительское, нет, материнское неизбывно.
Учитель только тогда достигает успеха, когда он живет чужой болью, радостями и бедами своих воспитанников.
В прошлом году Людмила Михайловна встречала свой день рождения одна, грустный получился день в ее жизни. Так уж завелось, что в апреле ребята прошлого выпуска приходили в школу поздравить Людмилу Михайловну. И вдруг — никого.
Долго она не уходила из кабинета. Стояла у окна, не могла поверить, что забыли. Дома ее ждали. Она знала, что дома все будет иначе, но как, оказывается, важна для учителя такая память!
На следующий день после занятий она прибиралась в лаборантской и неожиданно в окно увидела девочку, бывшую свою ученицу.
Девочка медленно пересекла школьный двор, шла она в черном, вся ее сломанная фигура выражала скорбь. «Я сразу поняла: что-то случилось ужасное, — говорила Людмила Михайловна. — Ко мне направлялась женщина, вдова».
Людмила Михайловна выскочила навстречу, обняла ученицу.
— Кто? Что случилось?
— Муж.
В это было невозможно поверить. Всего полгода назад она, Людмила Михайловна, сидела на веселой свадьбе недалеко от мальчика-жениха в строгом костюме, от счастливой невесты…
Первая беда, первое горе! Чем ты можешь помочь, как утешишь, учитель?
Класс узнал о беде в день рождения Людмилы Михайловны и принял решение: не идти. Не портить праздник учительнице общей скорбью. Галя тогда сказала: «Вам, ребята, не нужно. Я сама к ней пойду завтра. Так лучше».
Были и другие беды, не из легких. Первый ребенок у девочки из того же выпуска, у будущей учительницы химии, родился с вывихом тазобедренных суставов. Куда идти? К кому?
Никто из ребят, учившихся у Людмилы Михайловны, не предполагал, что их учительница перенесла такое же горе. Ее Ольга пять лет не ходила, это нужно было преодолеть.
— «Вы героиня как мать», — говорили мне учителя. А когда муж стал учить Олю ездить на двухколесном велосипеде, я чуть не кричала от страха.
Нет, не только слова утешения нашлись у Людмилы Михайловны для своей ученицы. Слов мало. С рентгеновскими снимками она поехала в институт имени Турнера, нашла врачей, которые лечили ее дочь, положила ребенка в больницу. И вот девочка уже давно здорова.
Да, учителю бессмысленно говорить о доброте, если он злой, о смелости, если он трусливый, если у него не хватало мужества посмотреть правде в глаза, если он не высказал своего мнения, когда ребята ждали защиты, учитель не может требовать принципиальности от других, если сам суетлив перед начальством. Чтобы рассчитывать на доверие класса, учитель всегда и во всем обязан быть требовательным к себе и честным.