Где-то в Румынии колонна машин, перевозившая раненых, была атакована с воздуха. И долго еще в ушах тех, кому посчастливилось уцелеть, стояли крики тяжелораненых, которых не удалось вынести из горящих машин.
С войсками фронта Напалков закончил войну. Он не видел, как взлетели, рассыпаясь, разноцветные ракеты над Невой, как люди, выигравшие самую тяжелую в истории войну, обнимались и плакали в День Победы, — 9 мая 1945 года Коля Напалков встретил в Германии. Он видел имперскую канцелярию, ворохи бумаг, некогда бывших документами, развалины фашистской столицы, он видел красный флаг, развевающийся над рейхстагом, видел немцев, выбирающихся из-под развалин, и других, которые лежали повсюду в черных и зеленых мундирах, с оружием, которому не дано было больше стрелять.
Тогда ли, позже ли родилось решение стать врачом? Теперь можно говорить об этом лишь гипотетически, — теперь, когда медицине отдана большая часть жизни, когда иное и не мыслится. И даже высказанное когда-то намерение посвятить себя журналистике воспринимается сегодня просто как известное всем нам сожаление о невозможности объять необъятное, хотя четкий, даже хлесткий стиль, которым написаны некоторые напалковские работы, позволяет предположить, что намерение это было вовсе не лишено оснований. А впрочем, что ж: стиль — вовсе не последняя вещь и для ученого, которому приходится обращаться к аудитории самого разного уровня подготовленности, и для автора нескольких десятков крупных работ и едва ли не сотни журнальных публикаций.
Тогда, в 1945 году, тринадцатилетнему парню, вернувшемуся из освобожденной Европы, пришлось — и от этого никуда было не деться — идти в пятый класс вместе с одиннадцатилетней мелюзгой.
И он пошел. Он отстал за годы войны на несколько классов, но получил взамен такой жизненный опыт, какого не дала бы ему никакая школа и который может дать только сама жизнь. Он не жаловался и не просил поблажек, заканчивал один класс со всеми, а за каникулы, за лето, наверстывал пропущенные годы. Он был еще мальчишкой, но опыт жизни у него был, как у взрослого, и, как всякий взрослый, он понимал, что упущенного времени вернуть нельзя и ссылаться на войну тоже нельзя, именно потому, что с этим посчитались бы всюду и везде. Он догонял, своих сверстников, ушедших вперед, и он догнал их, окончил школу, а потом пошел в медицинский.
Не знаю, не могу сказать, долго ли думал Напалков о неосуществленной карьере журналиста, но свою первую научную работу в медицине он написал уже на втором курсе. Она была посвящена отнюдь не онкологии, — о том, что он станет онкологом, Напалков тогда и не думал, он собирался стать хирургом, как его отец и дед. Случай, как всегда, вмешался в намерения и повернул его жизнь по другому руслу: прежнего руководителя научной работы перевели в Москву… И тут на пути Напалкова оказалась онкология. А может быть, он, Напалков, оказался на пути онкологии, возможно, он все равно пришел бы туда, где решаются одни из самых животрепещущих вопросов современного здравоохранения — вопросы борьбы со злокачественными новообразованиями (в просторечье называемыми раком), — так или иначе вся дальнейшая жизнь Николая Напалкова связана с тех пор с онкологией.
Его кандидатская диссертация, написанная в 1959 году, называется «Экспериментальный рак щитовидной железы».
Его докторская диссертация, защищенная десять лет спустя, называется «Бластомогенное действие тиреостатических веществ» и исследует канцерогенные свойства таких веществ, как некоторые гербициды, лекарства, различные пищевые добавки, промышленные продукты и т. д.
Этим же вопросам посвящены десятки и десятки научных работ.
Ему повезло с характером — без упорства в науке сейчас нечего делать. Ему повезло со здоровьем — далеко не всегда и далеко не каждый может выдерживать напряжение, длящееся неделями и месяцами.
Ему повезло с учителями — он учился и работал бок о бок с корифеями советской онкологии — Н. Н. Петровым, А. И. Серебровым, Л. М. Шабадом.
Ему повезло, как повезло всем, кто занимается любимым делом, вне зависимости, как это дело называется — онкология, химия, физика, музыка, селекция, выплавка стали или прокладка дорог; для таких людей существует только одна проблема — проблема времени, которого им всегда не хватает.
В медицине все это, правильное вообще, трижды и четырежды усугубляется самим предметом исследований, предметом, связанным с надеждами тысяч и тысяч людей.
Нет, пожалуй, человека, оставившего свое имя в медицине, который так или иначе не задумывался бы над тайной перерождения здоровой клетки в злокачественную, тайной, разрешению которой уже столько лет противится природа.
Но задача эта столь обширна и столь сложна, что одному, даже самому развитому государству она не под силу — так фантастически велика сегодня стоимость исследований по всему фронту и всем направлениям онкологии. И нет страны, из тех даже, где борьба с раком в силу объективных условий не входит пока в число первоочередных задач, которая отказалась бы внести посильную лепту в общее наступление на рак, болезнь, к последней четверти двадцатого столетия занявшую второе после сердечно-сосудистых место среди причин смертности.
В этом случае должна, очевидно, существовать какая-то главная, первоочередная задача, которой должно быть отдано, на решении которой должно быть сконцентрировано наибольшее внимание исследователей. Я задаю этот вопрос Николаю Павловичу Напалкову, и он в обычной своей, чуть склонной к парадоксальности манере говорит:
— Самой важной задачей, стоящей сегодня перед онкологами, вернее, перед людьми, ответственными за направление и развитие исследований, является согласованное определение того, какая задача является для онкологии важнейшей…
И это — не парадокс, нет, — это признание, лишний раз признание того, сколь сложна проблема. Сейчас уже ясно, что дальнейший успех в борьбе с раковыми заболеваниями может прийти лишь при сознательном ограничении направлений поисков, грозящих иначе раствориться в необозримых возможностях неконтролируемых исследований. Да, надо прежде всего решить, что исследовать вообще и что — в частности; на каком направлении наиболее вероятен успех, куда направлять концентрированные усилия коллективов и отдельных исследователей, что финансировать в первую очередь — поиски ли возбудителя рака или исследования по ранней превентивной диагностике опухолей, обследования ли факторов внешней среды и их связи с онкологическими заболеваниями (эта огромная, общечеловеческого значения тема вплотную смыкается с борьбой за сохранение природы) или следует все силы бросить на разработку новых, более радикальных способов лечения, на создание новых лекарств, совершенствование старых, уже апробированных способов, на расширение коечного фонда, открытие новых онкологических пунктов, подготовку высокопрофессиональных кадров.
Это десятки и десятки проблем, требующих ответа сегодня, сейчас, поскольку уже сейчас тысячи больных ждут помощи и сотни тысяч тех, кого своевременно проведенный осмотр может спасти от возникновения самой болезни; и вместе с тем это вопрос будущего, ибо каждое непродуманное решение может изменить весь ход развития онкологии, а это так или иначе скажется на судьбах других тысяч и тысяч — тех, кто, может быть, еще только делает по земле самые первые шаги.
Возбудитель рака? Похоже, что в ближайшее время ожидать каких-либо кардинальных открытий в этом направлении не приходится.
Из существующих (правильнее было бы сказать — сосуществующих) сейчас теорий возникновения злокачественных опухолей наибольшее число приверженцев имеют вирусно-генетическая и созданная Н. Н. Петровым полиэтиологическая. Но, дополняя в чем-то друг друга, они все же не дают представления о единой причине, вызывающей заболевание.
Вполне может со временем оказаться, что ее нет вовсе и что заболевание действительно возникает под влиянием нескольких факторов, действующих одновременно или в какой-то последовательности. Более того, говорит Напалков, не исключено, что даже появление всеобъемлющей теории или выделение и обнаружение возбудителя рака не даст еще гарантированного и безоговорочного успеха в борьбе с ним. Вот ведь, говорит он, мы знаем, каков возбудитель гриппа, но едва ли не каждый год, а то и дважды в году вспыхивают новые и новые эпидемии, уносящие сотни жизней. Впрочем, при том, что о раке мы знаем далеко не все, — очень многое о нем мы уже знаем. Онкологи уже умеют бороться со многими опухолями, умеют их рано распознавать, и часто — много чаще, чем об этом принято говорить, — они выходят из этой борьбы победителями. Нет, пожалуй, такой области онкологии, в которой с каждым годом не появлялись бы обнадеживающие тенденции. Разрабатываются и после тщательнейших испытаний уходят в производство — одно, к слову сказать, из самых дорогих производств в мире — новые противораковые лекарства, появляются все более прогрессивные методы лечения тех или иных форм злокачественных новообразований, их раннего выявления.
А борьба — она ведется в общегосударственных масштабах — с загрязнением атмосферы, почвы, водоемов, контроль за качеством пищевых продуктов, а также за изделиями других отраслей промышленности, с которыми соприкасается население, борьба с курением и т. д.
Мы все, подозреваю, знаем об этом очень немного. Да и кто по доброй воле, не чувствуя к тому никакого побудительного мотива и не будучи профессионально связан с медициной, станет искать новые сведения о достижениях онкологии? Разве до того, как судьба свела с Николаем Павловичем Напалковым, знал я о тех поистине гигантских усилиях, которые прилагаются во всем мире и в нашей стране для борьбы с раком? О том, во сколько обходятся эти поиски? Или о том, что зачастую мы, сами того не замечая и не желая замечать, готовим свои собственные несчастья? И тут я снова сошлюсь на Напалкова. Он сказал, что у человека, который изо дня в день выкуривает свою пачку сигарет, столько же шансов уберечься от рака легких — одного из самых трудноизлечимых на сегодняшний день заболеваний, — сколько их у человека, который в час «пик» стал бы переходить Невский с завязанными глазами, надеясь не попасть под колеса автомобиля; заядлые курильщики заболевают раком легких чуть ли не в сорок раз чаще тех, кто не курит.