…И хотя я уже ждал этого, был готов к этому, все же грохот реактивных двигателей ворвался в пространство над полигоном словно бы неожиданно. Самолет сделал разворот, круто пошел вверх, почти совсем пропал из виду, потом резко обрушился вниз. Теперь он был отчетливо виден на фоне бледного вечернего неба. Он шел вниз словно по невидимой струне так ровно и стремительно, что вдруг начинало казаться, будто он неподвижно висит в воздухе, высматривая цель на подернутой сумерками земле.
Внезапно точно мгновенная струя огня прошила его — это отделилась, пошла вниз ракета. Полыхнуло на земле пламя, а самолет уже уходил прочь так же стремительно, как появился.
— Цель поражена, — ровным голосом сказал в микрофон Швырев и не удержался, добавил: — Молодец, восемьсот первый! Молодец, командир!
Жизни военного человека не присуща оседлость. Нынче Чесноченко несет свою службу уже в иных краях, далеко от Ленинграда. Но я убежден: куда бы ни закинула его армейская судьба, те годы, которые провел он в ордена Ленина Ленинградском военном округе, округе, столь богатом славными боевыми традициями, навсегда останутся в его сердце и памяти…
Валерий ВоскобойниковРУКОВОДИТЕЛЬ
Десять лет назад об этих местах с уважением говорили грибники.
Торфяные болота, прозрачные леса тонконогих осин да берез, — даже после самого знойного лета отсюда увозили полные корзины подосиновиков, а уж для солонух требовались кузова особой емкости, кузова эти с трудом подтаскивали к электричке.
Маленькая деревушка по имени Нурма, около которой редкие поезда, идущие по ветке от Тосна к Шапкам, задерживались лишь на полминуты, жила сонно, по законам быта, установившегося еще в прошлые века. Два-три десятка домов с убывающим и стареющим населением, часто отключающееся электричество, радио, рассказывающее о новостях большого мира, да возможность переехать в этот мир — вот, пожалуй, и все приметы нашего века, которые отличали быт жителя Нурмы конца пятидесятых годов от быта деревенского жителя начала столетия. Молодым не хватало воздуха, и они рвались из деревни вон. А пожилые стареющие женщины (мужей у них выбила война), законсервировав свою жизнь, менять ее не хотели.
Эти социальные процессы уже подробно описаны в романах и очерках, отзвуки тех процессов сохранились и до сегодняшнего дня в опустевших «неперспективных» деревнях, где среди полусотни заколоченных на зиму домов доживают жизнь пять-шесть старух, упрямо цепляющихся за свою такую родную буренку да шустрых, говорливых кур.
Похожая судьба, видимо, ждала и Нурму. Но все чаще над одним и тем же участком мшистого леса стал зависать вертолет. Все чаще появлялись веселые городские люди с измерительными рейками и теодолитами. И среди деревенских жителей поползли неясные слухи о том, что будут тут что-то такое строить.
В это время уже был подписан договор о закупке оборудования для крупнейшего промышленного свиноводческого комплекса, уже в Ленинградском областном комитете партии определили место строительства комплекса и даже дали ему имя — «Восточный». Уже председатель Шапкинского сельского совета Леонид Михайлович Гавриленко, нынешний секретарь партбюро «Восточного», ломал голову над тем, где и как разместить строителей.
Интерьер деревенского дома, сложившийся за века, экономен, свободных углов нет. И все же русский крестьянин всегда находил место для ночлега и гостю и пришедшему из ночи путнику. Первых строителей приютили деревенские жители.
Сначала были построены два пятиэтажных дома, подъездные пути, коммуникации. Параллельно на площади, отведенной для комплекса, вырубали лес, вывозили торф, а обратным рейсом завозили песок, закладывали ровные ряды фундаментов корпусов.
Ход строительства «Восточного» контролировали и Тосненский горком и Ленинградский областной комитет партии, о стройке то с тревогой, то с радостным удовлетворением писала «Ленинградская правда».
Первые два пятиэтажных дома по соседству с лесом и деревенькой выглядели нелепо. Они казались чуждым дополнением к сельскому пейзажу. Но когда построили третий, четвертый и пятый — образовался поселок, городской микрорайон, и теперь уже он формировал весь пейзаж, и деревня стала как бы его пригородом.
В четырех километрах от жилого поселка заканчивалось строительство самого комплекса — ряды длинных, в несколько сот метров одноэтажных кирпичных строений, соединенных километровой центральной галереей. Чуть дальше строились очистные сооружения. А на дороге между комплексом и поселком — завод комбинированных кормов, красивое светлое здание, созданное с пониманием вкусов современной архитектуры.
…Итак, последний строитель через месяц-два должен был покинуть комплекс и пора было думать об эксплуатационниках — о людях, которые должны были сдавать стране каждый год проектные 10 800 тонн мяса. Подумать, начиная с обычного оператора-животновода и кончая самим директором.
Когда 11 ноября 1973 года директор совхоза «Ленсоветовский» Владимир Адамович Флейшман был вызван в Ленинградский областной комитет партии для личной беседы и пока он ехал по вызову, в душе его не раз всплывало острое беспокойство.
Флейшман был к тому времени человеком известным не только в области, но и в стране. Одно то, что за три года работы в совхозе он дважды был награжден орденом Ленина, говорит о многом. И в то же время людям, возродившим после войны поголовье свиней в Ленинградской области (война истребила в области свиней начисто), имя Владимира Адамовича не говорило ни о чем. Потому что Владимир Адамович до 11 ноября 1973 года выращивал свиней разве что в своем личном подсобном хозяйстве.
А здесь — огромное промышленное производство, откармливающее в год по проекту около ста тысяч животных, здесь и наука — генетика, ветеринария, и сложнейшая техника, до отказа нагруженная электроникой. И все это ему, неживотноводу, мало знакомо.
Но в обкоме партии свойства характера Владимира Адамовича знали не только лучше, чем свиноводы области, но, может быть, и получше, чем он сам. И не ошиблись.
Владимир Адамович во всем любит точность. Поэтому и рассказ о своей жизни он предпочитает начинать с точных цифр.
— Я родился четвертого сентября двадцать второго года в деревне Третья колония под Колпином в семье простого крестьянина, — говорит он.
И тут невольно думаешь, что даже эта первая фраза о «семье простого крестьянина» не так-то уж и проста. Многое в ней требует разъяснения.
Действительно, и дед и отец Владимира Адамовича занимались обычной крестьянской работой — летом трудились на поле, держали небогатый домашний скот; зимой отправлялись в тяжелый извоз — перевозили в город соль, уголь. Когда-то их предки жили в Германии, отсюда и фамилия немецкая. А потом сразу несколько крестьянских семей, обезземеливших на родине, двинулись со знакомых мест, чтобы поселиться на пустующих пространствах России. Им нашли такое пространство — полулес-полуболото недалеко от столицы. Другие бы тут же перемерли с голоду, но у них были руки и головы — в результате скоро в реестре селений Российской империи появилась деревня 3-я колония.
Отец Владимира Адамовича, Адам Флейшман, был человеком крупного роста и могучего сложения. У них в роду все мужики такие. В первую мировую войну получил три Георгия и четыре медали. Как известно, Георгиевские кресты солдатам за так не давали. Адам Флейшман участвовал в знаменитом Брусиловском прорыве. Но Георгии свои он носить стеснялся, потому что получалось, что наградил его как бы царь за верную царскому дому службу. А царя Адам Флейшман презирал, точнее — ненавидел, потому что уже с 1916 года был большевиком. Родной брат Адама Флейшмана вступил в большевистскую партию еще раньше — в 1913 году, несколько лет был на подпольной работе.
Вместе с революционными солдатами, матросами и рабочими Петрограда отец Владимира Адамовича брал Зимний, а потом прошел через всю гражданскую войну и, наведя в нашей жизни порядок, вернулся в родную деревню, снова стал хозяйствовать. Тут как раз и родился Владимир Адамович.
Оба брата не случайно стали большевиками. Вся их семья состояла из людей, которых теперь назвали бы прогрессивными. Соседи были в основном религиозные, дед же терпеть не мог церковников.
— У тебя, антихриста, время, чтобы книжки почитывать, есть, а в церковь дорогу забыл?! — ругалась какая-нибудь проходящая мимо соседка.
— Ты зато божьи слова говоришь, а чертовы задумки в голове держишь, — беззлобно смеялся ей в ответ дед.
В 1930 году Адам Флейшман с несколькими коммунистами организовал на селе колхоз, стал бригадиром полеводческой бригады и был им до начала войны.
Когда вырабатывается человеческий характер? Ученые считают, что с самого раннего детского возраста.
Владимир Адамович ходил в школу ежедневно. Школа была в Колпине. От деревни до Колпина — пять километров. Такова была в те годы жизнь многих деревенских детей. Нет в своей деревне школы — ходи пешком в дальнюю. В любую погоду, в ветер, дождь и снег. Школ не хватало, занятия были двухсменные, начинались в восемь утра. Следовательно, выходить из дома надо было не позже семи, значит, вставать ежедневно — в шесть. А вернувшись с уроков и наскоро поев, полагалось, пока не стемнело, сделать кой-какую домашнюю работу: навоз выбросить от коровы да свиней, наносить воду с реки. Осенью воды требовалось меньше — ведер 10—15. Летом на один огород уходило 30 ведер.
Кончался учебный год, начиналось рабочее лето. Первые годы — прополка на колхозном поле, с 12 лет он мог уже самостоятельно пахать. Трудовому детству тогда никто не удивлялся — жизнь любого деревенского подростка была почти такая же.
Отец любил Владимира Адамовича, — единственный все-таки в семье сын. Если в выходные случалась поездка в город, сажал на телегу рядом, укутывал брезентом, и они распевали по дороге развеселые песни.