то всегда свято… Вы только представьте себе, закройте глаза и представьте…
— Да закрывала я, Арсений Иванович.
Меня рассмешил его совет. Пришлось честно признаться в одинаковости нашего с ним творческого метода.
Но он не смеялся и велел мне все-таки представить тундру, замкнутое пространство в горах, где ни души вокруг, и только кучка людей, каких-то странников, чудаков — они завязают в грязи, мерзнут, мокнут, страдают физически и нервно… Во имя чего? Что их ведет — все дальше, все глубже?
Он был прав. Увы, я столкнулась в Норильске с этаким арифметическим подходом к переоценке ценностей: если-де подсчитать заслуги, то были и работали здесь геологи, у которых этих заслуг больше, чем у Урванцева. Сам этот подход никакого отношения к делам Урванцева и к личности Урванцева, разумеется, не имеет. Николай Николаевич не ставит себя ни выше, ни ниже коллег. Он лучше других знает, сколько с Норильском связано замечательных судеб ученых, исследователей, строителей города и комбината…
Правда и скромность — вот два основных условия, которым он следовал в жизни, следует и теперь, работая над книгой воспоминаний. Ему важно оставить молодым геологам, географам, путешественникам, полярным исследователям свое понимание долга перед Родиной, ее богатствами, природой, недрами.
Мы договорились с Башкировым съездить вечером в домик Урванцева, в тот самый первый дом на нулевом пикете.
К вечеру появилось наконец солнце, и город стал, конечно, совсем другим. Нарядные люди прогуливались по его главному проспекту. Но дело было не только в солнце. «Норильск надо узнавать, отталкиваясь от истории», — догадывалась я и волновалась в ожидании встречи с прошлым.
Автобус выехал за черту города. И тут вскоре качался д р у г о й город — старый. Его не сломали, не перестроили, и не нужны старые кадры кинохроники, чтобы войти в прошлое Норильска. Вот оно. Первые улицы — Октябрьская, Заводская… Дома, дома, голые дворы — ни единой краски пейзажа, его нет. Но если всмотреться, то увидишь, как преодолевали свое архитектурное однообразие эти «простые» дома: наличники у окон — то белые, то красные, какая-то декоративная малость, но она есть почти в каждом здании, вот плоская крыша, а вот ее приподнял над центральной осью треугольник, вот ритм колонн перебивает резкая асимметрия…
С Заводской сворачиваем на Горную: маленький отросток, самая первая улица, которая начиналась от дома Урванцева. Он стоит на обочине дороги и напоминает магазин, лавку, чуть вдали от другого жилья, рядом с автобусной остановкой. Кто-то заглядывает в окошки.
Мы нарочно тянем время, чтобы войти в дом не сразу, — надо вжиться, попривыкнуть к месту, оглядеться.
Рыжим ворсистым ковром окутана гора Рудная, — все сегодня в фокусе, ясный вечер, не заволоченный дымом, и видны ее складочки, прожилки, — и рядом в крепях и в арматуре гора Шмидта, как бы спеленутая для прочности железом.
Поднимаемся на ступеньки. Арсений Иванович открывает дверь с в о и м ключом. Он — хранитель дома. Для всеобщего обозрения музей еще не был открыт, только что утвердили штатное расписание. Но стоит Арсения Ивановича попросить, и он с удовольствием, как бы ни был занят другими делами, приводит сюда и гостей Норильска, и норильчан.
Сени… Дверь из них в само жилище обита оленьими шкурами, как и было, — для тепла. Остро пахнет прохладой и смолой. Капельки смолы выходят на поверхность бревен. Здешняя лиственница… Ох, и помучились с ней первые строители! Растет она медленно и потому отличается мелкослойностью и смолистостью. Эта несчастная смола то и дело забивала зубья пил, спасибо, что у запасливого завхоза экспедиции Андрея Ивановича Левковича нашлась банка с керосином, и спасибо, что лиственничная смола растворялась в нем.
Да, сегодня нам легко сказать: «Ах, как хорошо здесь дышится!»
Мы только что прочли у Арсения Ивановича в кабинете воспоминания, присланные на его имя из Куйбышева восьмидесятипятилетним Николаем Валентиновичем Умовым. В 1921 году, когда он был студентом Томского технологического института, Урванцев пригласил его с собой на Таймыр — строить и зимовать. Николай Валентинович прислал и фотографию тех лет — ежиком стриженные волосы, густые брови, усики. Лицо волевого и умного человека. На светлой рубашке — галстук-чулок, прикрепленный к воротничку запонками. Таков портрет строителя дома Урванцева, который и теперь, спустя столько лет, вспоминает то трудное время с волнением.
Тем же волнением наполнена сегодня атмосфера в домике-музее. Три комнаты, маленький коридор, кухня… Тут мало вещей и предметов — только самое необходимое. Кровать, стол, чугунный камелек, керосиновая лампа под потолком… Ружье, накомарник, кайло, ковш… Документы и фотографии рассказывают обо всех норильских экспедициях, которыми руководил и в которых участвовал Урванцев. Камни, карты, справочники…
Комната Николая Николаевича и Елизаветы Ивановны. Пусть простят мне будущие хранители, но такое настроение — и Арсений Иванович разрешает мне посидеть на кровати, покрытой шкурами, той самой, под которой хранился динамит. «Ну как?» — спрашивает. «Прекрасно». Мы любуемся портретом Николая Николаевича на бревенчатой стене. Как нигде, он здесь похож на себя, удивительно точно передан характер, напряжение мысли, он сидит, подперев рукой подбородок, — излюбленная поза. Картина в бликах желтого света — от костра или зарева. Арсений Иванович не может скрыть радости, когда видит лица людей, потрясенных маленькой экскурсией. Так счастливы люди, исполнившие дело. Именно его руками тут все отмерено, выпилено, отшлифовано, проявлено, приклеено, вымыто…
Полчаса, как мы здесь, однако очень свежо, и лукавый Арсений Иванович приглашает меня к камельку. Протягиваю руки к открытой дверце — тепло… Идем на кухню, он поднимает затворку русской печи — опять тепло. Уже нагрелись первые кирпичи. Теперь э т о достигнуто чудо-электричеством, а тогда топили углем — все, кроме единственной этой печи: хлеба пекутся на дровах.
В кухне, в уголке, стоят старые бревна, те самые-самые первые. Арсений Иванович берет одно из них, потом ножовку, выскакивает на улицу и возвращается с двумя чурбашками: один — Николаю Николаевичу, второй — мне. Пишет на каждом: «Первый дом Норильска. 1921—1978 годы».
У человека должно быть развито чувство истории. Мне кажется, что без этого домика, — а он был реставрирован Норильской геологической экспедицией только в начале 1978 года, — понять по-настоящему судьбу такого города, как Норильск, нельзя до конца. В процесс постижения жизни должно быть обязательно включено чувство. Дом-музей Урванцева в этом смысле — редкий подарок городу, его молодежи.
Если бы могла, я бы переписала все записи в Книге отзывов, которую завел Арсений Иванович Башкиров. «В самый счастливый день своей жизни» сюда пришли молодожены К. У них ведь тоже — первый шаг, и их поступок понятен. Благодарят за счастливую возможность увидеть все это актеры Московского театра сатиры во главе с Валентином Плучеком… Бригадир, геолог, зарубежный гость, норильские экскурсоводы выпуска 1977/78 года, — все потрясены: прямо тайна какая-то скрыта в этом доме. Вот что такое чувство.
«Самый трудный и порой потерянный в истории — первый шаг, шаг и мужество первооткрывателя. Но грешно забыть зерно, из которого выросло могучее дерево Норильска… Мы склоняем головы перед мужеством Николая Николаевича Урванцева и благодарим всех, кто восстановил уникальную реликвию освоения Таймыра — избу Н. Н. Урванцева. С благодарностью и восхищением члены экспедиции «Таймыр-78»…»
Тут все и сказано.
Возвращаясь к себе в гостиницу, я вышла у въезда в город. Он был светел и огромен. Красивая Октябрьская площадь несла на себе отпечаток какой-то знакомой и близкой «петербургской» гармонии. Выходило, что в Норильске два ярких архитектурных центра — эта площадь и вторая, круглая, у гостиницы. От нее, прямая, как на чертеже, и длинная — без единого препятствия для глаза — уходила главная улица Ленина.
Незакатное солнце до ночи сходило с ума и не отпускало ко сну.
В полярную зимнюю ночь, когда и день — тоже ночь, город, одетый в снег и горящий немыслимо яркими электрическими огнями, говорят, неотразим и величествен более, чем в любую другую пору…
Надо было обладать талантом, профессиональной страстью, чтобы 60 лет назад в этот город поверить.
…Урванцевы прожили в Норильске до 1956 года. И все это время — после норильских экспедиций — Николай Николаевич совершал одно открытие за другим: Хантайка, река Таймыра и горы Бырранга, Северная Земля, нефтяное месторождение на Хатанге…
Первым орденом Ленина его наградили за Северную Землю.
Вторым орденом Ленина — за исследования полезных ископаемых Таймыра.
Есть у Николая Николаевича и Большая золотая медаль Географического общества СССР.
Есть научные труды и популярные книги. Имя ленинградского ученого, доктора геолого-минералогических наук, заслуженного деятеля науки и техники РСФСР Урванцева известно далеко за пределами нашей страны.
Есть редкий минерал «урванцевит»…
Не занимая уже по здоровью административных должностей, Николай Николаевич каждый день, как на работу, ходит в родной НИГА. Его научные консультации высоко ценят молодые исследователи, в свою очередь питая своими идеями неистощимый ум старого ученого.
Дома он очень много пишет. Как и всю жизнь, самое большое удовольствие находит в чтении. У него громадная библиотека по геологии, минералогии, петрографии… Он собирал ее с юности.
Елизавета Ивановна ухаживает за ним, как прежде, и больше, чем прежде. Она говорит, что к старости характер Николая Николаевича стал много мягче, уступчивее.
Елизавета Ивановна и Николай Николаевич уже давно сыграли золотую свадьбу.
Живут они хлебосольно. Рады друзьям и в любую минуту готовы прийти на помощь.
Они берегут друг друга, хотя и болеют временами.
Решительно ни на что они не жалуются и мечтают только о том, чтобы как можно дольше прожить вместе.