После разговора с Виктором Бычков написал сопроводительное письмо, в котором дал свою характеристику заключенному — отметил его способности слесаря, заслуживающие внимания человеческие качества и просил особо присмотреться к нему. Работал Виктор на Беломорско-Балтийском канале. Работал отлично. При освобождении ему вручили грамоту и сняли судимости.
Он появился у Виктора Павловича чуть ли не на следующий день, сияющий, гордый от сознания, что входит к нему в кабинет один, открыто, свободно, без сопровождения конвойного. Бычков тоже обрадовался его появлению.
Поговорили, рассмотрели грамоту, потом Бычков, не ожидая, пока Виктор начнет рисовать свое будущее, спросил, что думает теперь делать.
— Отдохну недельку, а там надо устраиваться на работу, — ответил он и выразительно посмотрел на Бычкова.
— Это хорошо. Помогу, как говорил тогда, но на твоем месте стал бы сразу устраиваться. Зачем тянуть? Отдых, он… — Бычков повертел неопределенно руками. — В общем, всяко может обернуться.
— Нет, не бойтесь, Виктор Павлович, не обернется… А отдохнуть надо, мы там вкалывали знаете как? Сверхурочные, часто без выходных.
— Ну, смотри, тебе виднее, не мальчик. Деньги-то есть на первое время?
— Есть, — похлопал самодовольно по карману Виктор. — Честно заработанные… Я к вам скоро приду…
«Взялся наконец парень за ум», — с удовлетворением подумал Бычков. За неделю он переговорил с кем нужно. Обещали прописать. Подготовил приличное место на заводе.
Но Виктор не пришел. Ни через неделю, ни через месяц… Бычкову не требовалось объяснения, что с ним случилось, все было ясно и так.
А еще через какой-нибудь месяц или полтора Виктор снова очутился в кабинете Бычкова, но на сей раз не как гость. Неприятной была встреча для обоих.
— Наотдыхался? — спросил его колко Бычков. — Молодец! Вот и поручайся за тебя головой. Мигом слетит. Не думал я…
— Так уж получилось, Виктор Павлович. Встретил Шурика, «Короля», вы его знаете…
— Я тебе не Виктор Павлович, а гражданин начальник, — оборвал его Бычков и передразнил: — «Встретил Шурика»… Не мужик ты, а баба, тряпка, слякоть, воли никакой… Сегодня одно, завтра другое, только помани, — вздохнул, подписал бумаги. — Ну, делать нечего. Получишь, что заслужил. Пеняй на себя.
Больно вытравливать из сердца веру в человека. Долго саднит оно. Выходит, ошибся в оценке, недоучел чего-то. Чего же?..
Объявился Виктор в самом начале войны, в сентябре. Бычков не смог встретиться с ним, не до встреч было, но прослышал о нем. И вот каким образом.
Виктор отбывал наказание в Усть-Луге на строительстве береговой обороны. До окончания срока оставалось ему что-то около трех месяцев. Фронт стремительно приближался к Ленинграду. Немецкие фашисты без устали бомбили строительство. Охрана поредела. Бежать было несложно, и кое-кто бежал. Подумывали смотаться все сразу, используя сложность и неясность прифронтовой обстановки. И тут у Виктора проклюнулись организаторские способности; в тяжелый момент вылилось наружу то здоровое, не поддавшееся порче, что было заложено в нем. Это нечто Бычков видел в Викторе раньше, а если и не видел, то по крайней мере чувствовал подспудно. И не ошибся-таки! Виктор собрал группу, большую, человек в двести, и произнес зажигательную речь. Суть ее сводилась к тому, что бежать в такое время — предательство, что они — преступники, но советские люди, а не предатели. Потом от философии перешел к земной прозе: за побег — увеличение срока минимум на пять лет. Не бежать — можно угодить к врагу. Что же делать? Выход есть: пойти всем организованно в военкомат, попроситься на фронт. Пошумели, помахали руками, но согласились с Виктором.
И вот нестройная колонна серых ватников запылила к Ленинграду.
В военкомате слушать не стали. Где паспорта? Паспортов нет, сгорели. Отправили всех своим ходом, как пришли, в милицию на Дворцовую площадь. Тут-то и доложили Бычкову, что какой-то Виктор Ш. привел колонну заключенных и упоминает фамилию его, Бычкова. Узнав, в чем дело, Виктор Павлович срочно связался с начальником управления внутренних дел И. А. Аверкиевым, и тот немедля дал команду выдать людям временные паспорта и направить в Куйбышевский райвоенкомат…
Зимой сорок второго года дежурный доложил Бычкову, что два каких-то человека, один военный, старший сержант, другой — штатский, просят принять их.
— Виктор? — удивленно спросил Бычков, никак не ожидавший увидеть его. И покосился с не меньшим удивлением на худого, изможденного подростка в рваном свитере, державшего под мышкой не что иное, как пишущую машинку «ундервуд». — Проходите. Какими судьбами?
Парень безучастно поставил машинку на стол и прилип всем телом к теплой печке. Виктор сказал бодро:
— Прибыл в командировку для закупки канцпринадлежностей и решил навестить. — Достал из кармана командировочное предписание, протянул Бычкову, — Чтобы не подумали чего-нибудь.
Бычков подошел ближе, оглядел Виктора оценивающе. Не смог скрыть радости:
— Смотри-ка ты, старший сержант! За какие такие заслуги?
— Значит, есть, — серьезно ответил Виктор. — Так просто не дают, сами знаете. Да я уже старшина, треугольник прикрепить не успел.
— А командир части знает, кто ты… был?
Виктор засмеялся:
— Как же, конечно знает! Сказал: вот ты-то и будешь хорошим старшиной — черта лысого у тебя украдут.
— А это кто с тобой? Откуда машинка? — кивнул Бычков в сторону печки.
Виктор поманил пальцем Бычкова, и они отошли в дальний угол кабинета. Сказал вполголоса:
— Украл он машинку. Но, прошу вас, не заводите на него дело, пропадет парень. Ей-богу, пропадет. Помогите ему.
— Что значит, «не заводите дела»? Я обязан его допросить.
— Я уже допросил его на лестнице… — тихо сказал Виктор. (Ну и хваткий, подумал Бычков, — «допросил»). — Помирает мальчишка с голода, один остался. Вы уж устройте его куда-нибудь на работу. Я знаю, вы поможете, иначе бы не пришел… А мне пора…
— Иди, а с этим разберемся, что смогу, сделаю, — сказал Бычков, прощаясь. — Но смотри, сам после войны не вздумай запускать руку…
Виктор улыбнулся, показав два ряда белых зубов:
— Да уж хватит…
Он провоевал всю войну, вернулся с медалями на груди — «За отвагу», «За боевые заслуги», не считая — за взятие городов. В сорок четвертом его ранило, не слишком тяжело, но полежать в госпитале пришлось. Этот эпизод не прошел для него бесследно. Там он познакомился с Лидой, молоденькой санитаркой. При нем она получила с фронта похоронку на мужа, и он оказался свидетелем ее горя. Осталась Лида двадцатилетней вдовой с крохотным ребенком на руках, девочкой.
Демобилизовавшись, Виктор вернулся в Ленинград. Пришел к Бычкову. Целый вечер проговорили они, вспоминая минувшее. Выпили за победу. Рассказал Виктор и о Лиде, не утаил своих колебаний: время прошло, переписки не было, да и ребенок… Бычков запротестовал. Раз зацепило сердце, не дает покоя, нечего сомневаться, действовать надо, и решительно! А девочка?.. Это хорошо, что девочка, с парнями мороки больше…
Разыскав Лиду, Виктор женился на ней, перетащил в Ленинград и стал воспитывать дочку. Своих детей у него не было.
Вот что произошло с Виктором Ш. Со Степой дело обстояло и сложнее, и проще. Иной совсем Степа, и подход к нему требовался иной. Но о Степане — в другой раз…
— Все-таки, может быть, поедете с нами, Виктор Павлович? Хоть ненадолго? За внучку не беспокойтесь, нас много, будем с ней по очереди… — теперь наступали на Бычкова со всех сторон.
— Нет, не могу, но считайте, что я с вами.
Пока разговаривали, мимо проходил председатель исполкома, недавно избранный на сессии. Бычкова он знал. Остановился, поздоровался за руку со всеми, сказал что-то шутливое и направился дальше.
Через день, когда Бычков зашел к нему по делам дружины, он сказал:
— А штаб у вас, я смотрю, крепкий, солидные люди…
— Где вы видели штаб? — удивился Бычков.
— А тогда, на Измайловском, разве вы не со своим штабом были?
Бычков покачал головой, улыбаясь:
— Нет, это не штаб… Просто мои старые знакомые…
Знал бы председатель, кем раньше были эти знакомые! Но Бычков не стал уточнять. Зачем?..
Существует расхожее выражение: «На таких земля держится». Земля держится на массе, множестве. Иначе бы не держалась. Под словом «земля» можно подразумевать весь земной шар, но можно и не размахиваться на такие масштабы, а взять что-нибудь поменьше, скажем, завод, министерство или ту же милицию. И везде есть такие люди. Люди, на которых можно положиться, которые знают свое дело, живут им, имеют свой стиль, рабочий почерк что ли, свой взгляд на вещи. Словом, крепкий, надежный народ. Оба героя этого очерка — Михаил Александрович Соколов и Виктор Павлович Бычков[2] — представляются мне именно такими. Двое из многих.
И не так уж важно, что один действовал в прошлом, а другой находится на своем посту сейчас. Для меня важно как раз другое. В деяниях этих людей, не знавших друг друга и служивших в разное время, прослеживается тот гуманный подход к человеку, который обязателен для социалистической милиции, как части социалистического государства.
Не нужно думать, что все считали взгляды Бычкова правильными, а стиль его работы — разумным. Были люди, которые видели в преступнике только лишь преступника, врага общества и больше ничего. А раз враг, то нечего с ним цацкаться. Милиция должна ловить, вникать в его душу незачем, пускай этим занимаются другие, кому положено. Бычков же стоял на своем и не изменял своей идее, как иной раз ни приходилось туго: вчера — преступник, завтра — не завтра, так послезавтра — он будет человеком, обязательно будет! Для государства это далеко не безразлично. Надо лишь бороться за человека и верить в него.
…А я снова еду в трамвае к Обводному каналу. Выхожу. На этот раз дождя нет, вёдро. Поднимаюсь по лестнице. В кабинете у Соколова молодой человек.