А в двадцать четвертом году на всю страну, на весь рабочий мир обрушилось страшное горе.
Умер Владимир Ильич Ленин.
В лютый январский день над Питером заревели фабричные гудки, остановились станки и трансмиссии, затихло движение на улицах. Замерли, обнажив головы, прохожие.
Девятнадцатилетний рабочий парень Петр Миронов пришел в цеховую партячейку, положил на стол заявление: «Прошу принять меня в партию большевиков».
Приняли. Вручили партбилет. На всю жизнь.
Как и прежде, по утрам Петр спешил на завод, а после смены допоздна задерживался по делам общественным. Старшие товарищи-партийцы, видевшие, как он отдавался работе в боевой, кипучей комсомольской буче, поручали ему что-нибудь посерьезней, поответственней, и он никогда не подводил.
Когда райком комсомола перевел Миронова на фабрику «Красный Октябрь» и он стал работать столяром-фортепьянщиком, его выбрали там вожаком фабричных комсомольцев.
Страна в те годы набирала силу, готовясь к старту пятилеток.
Страна, первенец мировой революции, крушила старое и созидала новое.
Окруженная кольцом мирового капитала, страна укрепляла свою оборонную мощь.
Петра Миронова призвали в Красную Армию.
Отдельный железнодорожный артдивизион, в котором он служил батарейцем, располагался в городе, за Московской заставой. Неподалеку от казарм высились кирпичные корпуса обувной фабрики «Пролетарская победа». Когда выпадала увольнительная, красноармейцы начищали ваксой сапоги и спешили в клуб, где обычно собирались фабричные девчата.
Иной раз и не скажешь, кто кого первый замечает — парень девушку или она его. Бывает, пройдут мимо суженые — голову не повернут друг к другу, так и потеряются навсегда. А бывает, вдруг проскочит меж двоих какая-то невидимая искорка, ударит каждого, как током, и — спаяет обоих на всю жизнь.
Так вот и получилось, что они встретились здесь, в клубе, — Петр и эта девушка с мягким украинским говорком. Была она бойка и весела, а уж хохотунья такая, что вокруг нее никогда не смолкал смех.
Познакомились, стали встречаться чаще, ждали этих встреч.
Звали ее Зоей, работала она заготовщицей на обувной фабрике. Узнал Петр, что Зоя и вправду родом с Украины. Малой девчонкой осталась сиротой и, чтобы прокормиться, ходила нянчить чужих детей. Потом тетка увезла ее в Ленинград. Тут, в городе, прибавив себе пару годков, Зоя устроилась на «Пролетарскую победу», стала самостоятельной.
Жизнь фабрики сделалась ее жизнью. Здесь Зоя вступила в партию. В ту пору обувщики осваивали поточную систему труда. Тон в этом новом деле задавали молодые работницы. Зоя была в их числе. Работать на конвейере для многих было непривычно, боязно, но сделали так, что труд этот оказался неутомительным: каждый час на пять минут останавливала бег лента конвейера, затихал шум машин, замирал цех, и работницы спокойно отдыхали. На грифельной доске, висевшей в цеху среди плакатов и лозунгов, Зоя с радостью писала мелом цифры, говорившие о росте производительности, о выполнении и перевыполнении промфинплана.
Всем этим она делилась с Петром при встречах, и чем дальше, тем сильней оба чувствовали, как совпадают их взгляды на жизнь, их интересы.
Вскоре Петр и Зоя поженились и теперь вместе выходили из дому по зову фабричных гудков. На людных утренних улицах, звенящих трамваями, пути их расходились — Зоя бежала к себе на «Пролетарскую победу», Петр спешил на «Красный Октябрь», куда вернулся после службы в армии.
На этой фабрике выпускались первые отечественные фортепьяно. Сверкающие черным зеркальным лаком, эти музыкальные инструменты были сложны в изготовлении, капризны. Делали их вручную, поштучно, и многое, если не все, зависело тут от ювелирного искусства деревоотделочника. Петь должны были не только тугие струны, но и сама древесина. Работая с ней, настоящий мастер понимал дерево, чувствовал его, слышал.
Петр знал, что, покуда он служил батарейцем, на фабрике ждали его рук, его умельства. Так оно и было. Но ему заодно напомнили, как он ходил здесь в комсомольских вожаках и был на хорошем счету. Петр и сам не мог представить себя вне стихии общественных дел, но, когда узнал, что его выдвигают в руководители фабричного коллектива ВКП(б), как называлась тогда партийная организация, он не то чтоб не поверил — он задумался. Ему оказывали большое доверие. «Справлюсь ли?» — спрашивал он себя дома, размышляя вслух. «Справишься, должен справиться», — взглядом, улыбкой отвечала ему жена.
Молодой рабочий-коммунист Миронов выходил на путь профессиональной партийной работы. Доверяя, его проверяли делом, и он справлялся. Рос его авторитет в глазах коллектива, росло и умение руководить людьми — постоянно быть вместе с ними и впереди, чтобы вести за собой, как тому учит партия.
В скором времени райком перевел Миронова на кожзавод «Коминтерн», где Петра также избрали заводским партсекретарем, а затем он был направлен инструктором в Василеостровский районный комитет ВКП(б).
Расширялся круг его обязанностей, множились грани общения, возрастали задачи, и Петр понимал, что приобретенный им опыт работы хорош лишь на сегодняшний день — завтра его будет недоставать. Следовательно, нужно нарабатывать, наращивать, совершенствовать знания, навыки, необходимые партработнику, овладевать искусством руководства, учась этому у старших товарищей, у лучших из лучших. У большевиков ленинского типа.
Образцом такого руководителя был для него Сергей Миронович Киров.
— Редко кто умел так говорить с народом, как он, — вспоминает Петр Яковлевич, который не раз видел его, слышал пламенные кировские выступления на собраниях партактива в Таврическом дворце. — Каждый доклад Кирова, каждое его слово давало нам, молодым, огромную зарядку. Очень часто бывал Сергей Миронович на заводах, беседовал с рабочими…
Мой собеседник помолчал с минуту, потирая большие сильные руки, чуть припухшие в суставах, и снова заговорил:
— Помню, одно время часть наших василеостровских предприятий, осваивая новую продукцию, не выполняла план. Трудное, напряженное сложилось положение. Тогда Сергей Миронович предложил созвать собрание рабочих ведущих профессий. Проходило оно в актовом зале училища имени Фрунзе. Я присутствовал там. Сколько уж прошло времени, а помнится все так, словно это было вчера. Выступил Киров. Доходчиво и просто рассказал Сергей Миронович о значении выпуска новых станков и машин, о роли Ленинграда как главной механической мастерской страны. Потом внимательно выслушал рабочих, их требования, советы и предложения. В результате были приняты нужные меры и работа предприятий заметно улучшилась, план стал выполняться…
Неожиданно лицо Миронова осветилось мягкой улыбкой:
— А уж как умел Киров высмеять нерадивых руководителей! Однажды Сергей Миронович говорил о работе городской промкооперации. Захожу, говорит, я как-то в музыкальный магазин и даже глаза зажмурил — так здесь все блестит и сияет. Наверное, думаю, хорошо освоили наши работники это дело. Наверное, лучше наших музыкальных инструментов и не сыщешь. Даже радостно мне стало. Подошел я к прилавку, попросил показать флейту, спросил, сколько стоит. Мне назвали такую цену, от которой у меня сразу испортилось настроение. Два месяца надо работать квалифицированному рабочему, чтобы купить эту флейту. Ну, думаю, раз дорогая, зато уж наверно хорошая. Попробовал, а она не играет. Блестит и не играет. — Петр Яковлевич негромко рассмеялся. — После этого собрания духовые инструменты промкооперации стали одинаково хорошо блестеть и играть… — С этими словами он достал из стола папку с документами и показал выданный ему мандат делегата Третьей Ленинградской областной конференции ВКП(б), подписанный лично Кировым. — Вот, посмотрите. Самая дорогая для меня память. Храню уже сорок пять лет…
— А когда и каким образом вы попали в Казахстан? — спросил я, после того как мандат был бережно спрятан в папку.
Миронов ответил не задумываясь:
— Зимой тридцать третьего года меня пригласили в Смольный, в обком партии, и сказали, что по мобилизации Центрального Комитета я направляюсь на работу в Казахстан. А в Москве, в ЦК, уточнили адрес и назначение: первый заместитель начальника политотдела Ново-Шульбинской МТС в Восточно-Казахстанской области…
День за днем стучали вагонные колеса, а поезд увозил Петра все дальше и дальше от дома. Никогда еще не приводилось ему ехать в такую даль. Времени было предостаточно, чтобы как-то осмыслить тот крутой поворот, который произошел в его судьбе, и настроить себя на новый лад. Нет, Петр не испытывал никакой растерянности или смятения: раз надо ехать, значит, надо. Ему, как и другим восемнадцати молодым коммунистам из Ленинграда, оказали доверие, стало быть, он должен его оправдать.
На стоянках, вносивших оживление в однообразие долгой дорожной жизни, пассажиры, зажав в кулаке потные рублевки, гремя чайниками, кидались в толчею вокзальных буфетов, к кранам с кипятком. Петр старался заодно купить по возможности свежую газету. Вечерами, когда в вагоне зажигался тусклый желтый свет, он лежал на полке и под стук колес раздумывал о том, как справится с работой на новом месте. Он знал, какая роль отводится машинно-тракторным станциям в колхозном строительстве, но одно дело знать про это из газет и докладов и совсем другое самому участвовать в социалистическом переустройстве деревни. Как все это будет?
К исходу десятых суток поезд прибыл в Семипалатинск.
До места назначения оставалось еще больше ста верст по голой степи на лошадях.
Село Ново-Шульба лежало в степи широко, открыто, вразброс, с выселками и заимками. Жили тут в саманных хатах-мазанках, крытых соломой или дерном, с земляными полами. Печи топили кизяком. Электричества не было и в помине, по вечерам чадили коптилками, изредка, как на праздник, зажигали керосиновые лампы, а чаще всего, по стародавнему крестьянскому обычаю, ложились с закатом, вставали с рассветом.
Среди хат торчала пустующая церквуха. Не было здесь ни больницы, ни медпункта. Больных врачевал местный лекарь, бывший солдат-санитар царской армии. До Шемонаихи, райцентра, было полсотни верст степным проселком.