После выступления Ивана Ивановича к столу подошел Комар. Когда он встал с места, я сразу подумал: «Держись, Генка, сейчас он разделает повесть в пух и прах!» И я не ошибся. Комар подсыпал мне перцу в суп.
- Генка описал меня очень плохо, - сказал Комар. - Гадости замечает, а когда хорошее сделаю, не видит.
- Что ты хорошее сделал? - возмущенно спросил я.
- Картину разве плохую нарисовал? В учительской висит. Каждый день туда за двойки вызывают, а ты не видишь.
- Меня каждый день не вызывают.
- Ты лучше молчи! Сам говоришь, что я герой, а сам вот что… Какой я герой, если у меня даже имени нет!
- Разве у тебя нет имени? - спросил Иван Иванович.
- Конечно, нет… То есть на самом деле есть, а в тетрадке нет. Это Генка нарочно все сделал.
- Может, Геннадий не знает твоего имени? - спросил Иван Иванович.
Комар пожал плечами и обернулся ко мне:
- А ну, писатель, скажи: знаешь ты мое имя или нет?
- Знаю. Тебя зовут Аркадий.
- Почему же ты в повести так не пишешь?
- В повести уже есть один Аркадий.
- Пусть хоть десять будет! Талантливый писатель каждого Аркадия может описать, а ты не писатель, а…
Хорошо еще, что Иван Иванович вовремя остановил этого болтуна.
- Аркадий Комар, - сказал он, - я не разрешаю тебе оскорблять товарищей на литературном кружке.
- А почему он всех оскорбляет? И Степку и Люську А моего отца он назвал «малый». Разве не обидно? Степка мне сегодня сказал: «Раз он такой зазнайка, не выступай совсем». Но я не могу молчать. Пыжов не только хвастун, но и белоручка. Вспомните, как он вел себя, когда жил у Степки. Даже избу не хотел подметать!
- Это ты уже врешь, - возразил я. - Избу я подметал. Пусть Степка сам скажет.
С места поднялся Степка:
- Плохо, однако, подметал. Из-под палки… А так он парень хороший. Ты, Комар, брось..,
- Ну вот, а я вам что говорил! - подхватил Комар. - Сейчас еще не то узнаете. Сейчас я вам о пылесосе расскажу…
Иван Иванович насилу остановил Комара.
- Аркадий Комар, - сказал он, -ты выступаешь целых пятнадцать минут и до сих пор ничего не сказал о дневнике Пыжова.
- А что я буду говорить о дневнике?
- Скажи, что тебе нравится, что плохо. Нравится тебе дневник или нет?
Вопрос Ивана Ивановича застал Комара врасплох. Он долго молчал и наконец неохотно, как будто его тянули щипцами за язык, сказал:
- Нравится. Только в нем нет ничего поучительного.
- Почему ты так думаешь?
- Потому. Он из словарей и энциклопедий все повыписывал.
- Что именно он выписал?
- Глубину Байкала и рыбу голомянку.
- Аркадий Комар, по-моему, ты неправ. Геннадий был на Байкале и рассказывает о своих впечатлениях.
- Все равно это не поучительно. Если бы он сам мерил глубину, тогда дело другое…
- Ну хорошо, а что тебе все же нравится в дневнике?
- Он смешной и интересный.
- Ну вот, теперь ясно. Ты все сказал?
- Нет, не всё.
- Что еще хочешь добавить?
- Пусть Генка вычеркнет себя из тетрадки.
Иван Иванович улыбнулся:
- Главное действующее лицо из дневника вычеркнуть нельзя.
Комар долго молчал, думал и наконец сказал:
- Пусть вместо главного действующего лица в тетрадке будет Степка. Степка лучше Пыжова.
Иван Иванович долго разъяснял Комару, что в дневнике, так же как и в художественном произведении, нельзя заменить одни действующие лица другими, но Комар так ничего и не понял. Он недовольно отошел от стола, сел рядом со Степкой и пригрозил:
- Если дневник когда-нибудь напечатают, я Генку сам вычеркну. Вот посмотрите!
Никогда я не думал, что у меня может быть столько неприятностей и хлопот с моими героями.
Едва ребята успокоили Комара, с места поднялась черноглазая девочка в цветастом платье. Она в упор посмотрела на меня и спросила:
- Геннадий Пыжов, скажи, пожалуйста, кто я такая: Таня или Маня?
Странное дело: разве я справочное бюро?Я хотел разъяснить это девочке, но Иван Иванович сказал:
- Что же ты молчишь, Геннадий? Объясни. Это, наверно, одна из твоих героинь?
Я стал вспоминать. Такой героини в повести нет. В тетрадке у меня всего-навсего одна девочка - Люська. Но, может быть, это какая-нибудь самозванка? Узнала, что есть интересная повесть, и хочет записаться в нее, как в балетный кружок?
- Ответишь ты, Геннадий, или нет? Кто я такая: Таня или Маня? - снова, еще настойчивее спросила девочка.
И вдруг я вспомнил. Действительно, где-то в середине тетрадки у меня есть две девочки. Но кто сейчас стоял передо мной, Таня или Маня, вспомнить я не мог.
- Вот видите! - ехидно сказала девочка. - Писатель не знает своих героев. Так он и в своей тетрадке пишет: «Таня или Маня». Но разве я Таня? Я не Таня, а Маня. А Таня - это моя сестра. Вы думаете, мы близнецы и нас нельзя отличить друг от друга? Ничего подобного. Мы совсем разные. У Тани и характер другой, и волосы, и глаза. Нас никто не путает, даже папа, хоть он и очень занятой человек. Если не верите, что мы разные, посмотрите сами. Таня, встань, пусть они посмотрят на тебя.
С места поднялась вторая девочка. В самом деле, на девочках были только платья одинаковые, а все остальное разное: и волосы, и глаза, и даже рост.
- Что же вам от меня надо? - спросил я девочек.
Таня и Маня набрали в рот воздуха и сказали хором,
как на сцене:
- Геннадий Пыжов, ты зазнайка и эгоист. Ты не любишь своих товарищей, насмешливо называешь их Танями и Манями. Мы живем вместе с тобой на Падуне и тоже хотим быть в дневнике яркими и настоящими. Мы хотя и девчонки, но обижать себя не позволим. Заруби это на своем носу!
После Тани и Мани выступала Люська Джурыкина. Она почти не отрывала глаз от бумажки и только раза два или три отвлеклась и прибавила кое-что «от себя», то есть то, чего не было написано на листочке. Представьте себе, Люська уже вызубрила словарь на букву «а» и теперь разговаривала на «б». Не речь, а сплошное ба-бе-бу.
- Геннадия Пыжова я знаю с детских лет, - сказала Люська. - Я знаю, когда он еще был Лучезарным и писал бессодержательные и безнравственные стихи. Ребята правильно критиковали Геннадия, но я скажу беспристрастно: он не такой плохой, как бестактно говорил о нем Аркадий Комар. Повесть Геннадия мне понравилась. Она не безнравственна и не безыдейна. Конечно, она не безупречна. Не нравится мне только бахвальство автора, то есть Пыжова. Геннадий бравирует тем, что он пишет произведения, корчит из себя богдыхана и хочет, чтобы перед ним все благоговели. Если Геннадий думает быть настоящим писателем, он должен не благоденствовать, а бороться с безграмотностью. Геннадий, я говорю бескорыстно: если не будешь учиться на пятерки, из тебя получится не писатель, а болтун, который пишет абракадабру. .
Последнее слово Люська не прочитала, а сказала «от себя». Я думаю, что это слово прорвалось случайно. Люська уцепилась за «абракадабру» потому, что в слове было два заманчивых кругленьких «б».
Кроме героев повести, выступали и обыкновенные читатели-мальчишки и девчонки из шестого, седьмого и даже девятого класса. Читатели тоже не особенно хвалили, придирались к каждому пустяку. Только и слышалось: «Это просто ужас: четыреста семьдесят шесть ошибок!» '; -
Иван Иванович тихо пожал мне руку под столом:
- Ничего, Геннадий, терпи! Это все на пользу…
А когда последний читатель отошел от стола, добавил:
- Подожди меня. Вместе домой пойдем. Мы с тобой еще поговорим.
Но я так и не дождался Ивана Ивановича. Ребята окружили его со всех сторон. В руках замелькали тетрадки, листочки бумаги. Даже Люська и та пыталась протиснуться в круг, от волнения сыпала словами сразу на две буквы:
- Это бестактно! Пропустите меня! Я вам авторитетно говорю!
Я постоял немного, вздохнул и вышел на крыльцо.
Глава двадцать девятая
МНЕ МАЛО «ВСЫПАЛИ». НЕ ОТСТУПАТЬ! МОЯ ЗОЛОТАЯ РАДУГА
Вот и закончилось обсуждение. Что делать дальше? Идти к Падуну, бросить в волны свой дневник и навеки забыть о нем? Я на миг представил эту картину и невольно прижал тетрадку к груди. Нет, ни за что на свете…
Домой идти не хотелось. Я побродил по тихой, безлюдной улице и остановился около больницы. Высокая стеклянная дверь была занавешена марлей, в глубине коридора мелькали смутные тени. «А что, если зайти?» Я постоял, подумал и тихонько открыл дверь.
В коридоре возле тумбочки, покрытой белой клеенкой, сидела няня - тетя Луша. Она обернулась на скрип двери и замахала руками:
- Уходи, уходи, пожалуйста!
- Тетя Луша, я только на одну минуточку.
- Никаких минуточков! Целый день ходите!
- Я сегодня первый раз.
- Сказала - уходи, и всё. Только и знай полы за вами подтирай. Давеча Степка приходил, потом Комар, а потом эта… как ее… ей по-человечески объясняешь, а она оскорбляется: «Я вас абсолютно не понимаю, у вас амбиция». Вам тут что, цирк или больница?
- Тетя Луша, я только одно слово скажу и сразу уйду.
- И не проси! Нельзя!
- Я на минуточку.
- Сколько раз буду повторять: нельзя. Он уже спит…
Из палаты, двери которой выходили в коридор, донесся вдруг голос Аркадия:
- Тетя Луша, я еще не сплю, пустите Генку.
- А ты лежи, нечего тут… Я лучше знаю, кто у меня спит, а кто не спит.
Тетя Луша открыла шкафчик и недовольно сунула мне халат с ржавым пятном возле кармана:
- Иди уж, чего стоишь…
Аркадий лежал на кровати, покрытый до груди теплым верблюжьим одеялом. Нос у него как-то странно вытянулся, щеки запали. От прежнего румянца не осталось и следа. Лишь на губах, крутых и упрямых, теплилась розовинка.
Аркадий подал мне руку, усадил рядом:
- Ну как, братуха, здорово тебя драили?
Я начал рассказывать о занятии литературного кружка. Аркадий слушал, полузакрыв глаза. Он то улыбался, то вдруг прикусывал губу и сводил на переносице черные брови.
- Здорово! - сказал он, когда я закончил.