поле – иногда за ягодами, иногда собирать полезные травы. Бывало, что Ленка просыпалась так же рано и напрашивалась за бабулей.
В день, когда Ленка потеряла сознание в городском морге, она внезапно перенеслась в ту далекую пору, когда они с прабабушкой Нюрой шли вдоль реки Весточки, впереди маячило старое кладбище, и ветер доносил до ушей еле слышные стоны мертвецов.
– Что это? Что за звук? – спросила Ленка поежившись и взяла бабулю за мягкую теплую руку.
– Покойники плачут, – сказала Нюра. – Не место им здесь. Хотят уйти, а не могут.
Ленка услышала надрывный вой одной из умерших, и ей стало жутко, несмотря на то что светило солнце, а над цветами летали пчелы и бабочки.
– Баб Нюр, а они теперь тут навсегда?
– А это от нас с тобой зависит, детка, – улыбнулась прабабушка. – Если мы им поможем, они и растают, как утренний туман.
«Как это – от нас? При чем тут мы? Почему мы вообще должны им помогать?» – хотела спросить Ленка бабулю, но слова замерли на губах. Нет ведь бабы Нюры, и покойников тех уже нет. Много лет прошло, много воды утекло.
– Ты не бойся, детка, – сказала ей покойная прабабушка, словно времени не существовало. – Такая уж судьба у нас. Если ей противиться, если не помогать усопшим отпускать свои беды, находить прощение и освобождение – неприкаянные души заполнят этот мир. Ибо как есть люди с даром провожать на тот свет, есть и те, кто будит мертвецов и возвращает их на землю. И если станет мертвых больше, чем живых, – настанет конец света, и день станет ночью. Не должны бесплотные духи ходить среди нас, сеять скорбь и боль, им место на небесах, там обретут они спасение и счастье. Но слуги тьмы не желают спасения, они жаждут наступления своего царства – царства боли.
От бабушкиных слов перед Ленкиным взором появились сотни и тысячи высоких, худых, безликих существ в черных костюмах, которые будят покойников, заставляют их просыпаться в гробах и моргах.
– Бабушка, но ведь я одна, а их… столько! Разве я в силах помочь всем, разве смогу всех спасти?
– Делай что должно, и будь что будет. Главное, не отступай от своей судьбы.
Ленка заплакала:
– Почему ты ушла так рано? Почему больше не являешься мне? Почему не научила меня жить с этим? – закричала она прабабушке, но та уже исчезла.
Ленка стояла на берегу Весточки и смотрела вдаль. В ушах звенело от тишины. Ни живых, ни покойников. Только холод… холод и запах морга.
Ленка открыла глаза. Она снова была в больничной палате. Над ней склонился врач.
– Елена Васильевна, вас санитар в морге полчаса назад обнаружил. Без чувств. Как вас туда занесло-то?
– Сама не знаю. Закружилось все в голове, – пробормотала Ленка. – Я вообще-то выход на улицу искала.
– Похоже, сотрясение мозга не такое уж и легкое. Полежите-ка у нас еще день-два, понаблюдаем.
Строгий доктор ушел, и Ленка заснула без каких-либо сновидений. А когда глаза ее снова открылись, на кровати сидела и курила свою призрачную папиросу Клавдия Ивановна.
– Я самая ужасная бабка на свете, – сказала она, поправив на груди свой зеленый халат.
Ленка промолчала.
– Ты, вероятно, спросишь почему, и я отвечу. Потому что профукала внучку, как студент авторучку.
Ленка улыбнулась.
– Ничего смешного. Я вот померла, а все думаю, каждый божий час думаю, где я ее проморгала, чего недорассказала, в какой музей не сводила. А ведь мы с ней были не разлей вода – лучшие подружки, можно сказать. Она даже студентики любила, как и я. Только их и пекла.
– Что?
– Студентики. Печенье такое.
– Не слышала.
– Ну понятно. Ты-то небось студенткой и не была! ПТУ окончила? Деревенщина. Ладно, молчи. Я в железнодорожном институте училась. В мою молодость у студентов в городе с продуктами так себе было. Ели все, что плохо приколочено. Печенье пекли на огуречном рассоле. Добавишь туда полстакана сахара, полстакана растительного масла, чайную ложку соли… Ну, еще три – три с половиной стакана муки раздобыть надо. Все смешаешь, раскатаешь в блин, блин нарежешь стаканом на кружочки – и на противень. Потом в духовку на двести градусов на тридцать-сорок минут. Вся общага сбегалась на запах. Я это печенье на всю жизнь запомнила, а потом Алиску научила печь. Она тоже его полюбила. А сейчас… Тьфу!
Ленка молчала, глядя мимо покойницы в темное окно. В палате спали еще три женщины. Одна из них, кажется, просыпалась. Разговаривать при ней с покойницей было бы странно. Но Клавдии Ивановне и не нужны были Ленкины ответы. Мертвой женщине просто хотелось выговориться.
– Алискина мать, дочь моя, характером мягкая вышла, в отца-покойничка. Она над внучкой моей с детства власти и авторитета не имела. Так что Алиской я занималась. Только вот, похоже, недовоспитала я ее. Недосмотрела.
– Вы из-за этого на тот свет не уходите? – прошептала Ленка, надеясь, что ее никто, кроме Клавдии Ивановны, не услышит.
– Да понимаешь, покатилась она после моей смерти по наклонной. Тело себе все испоганила этими татухами, волосы в черный перекрасила. Она же блондинка! Натуральная. Коса в детстве была толщиной с кулак. Красавица. А теперь… связалась с дурной компанией, парня себе нашла бестолкового. Забеременела вон. Пропадет она без меня. Не могу уйти. Мать ей не указ, так хоть мертвая бабка пусть будет. Может, от беды уберегу. С твоей помощью.
Ленка вздохнула.
– Вам нельзя здесь. Не должны мертвые среди живых ходить, понимаете? – прошептала она покойнице.
– А? Чего? – отозвалась соседка по палате.
– Простите, это я не вам! Я по телефону говорю, – соврала Ленка.
Соседка отвернулась, а Клавдия Ивановна исчезла.
На следующий день Лена поймала Алису у входа в больницу. Та пришла на плановую операцию, как и говорила. Черная рубашка с черепом на кармане, на ногах – черные джинсы с дырками, на правом плече рюкзак с шипами. Завидев Ленку, сдвинула брови и решительным шагом направилась мимо.
– Алис, погоди. Помнишь бабушкины студентики? – крикнула ей вслед Ленка. И внучка мертвой бабушки удивленно обернулась:
– Что?
– Студентики. Печенье, которое Клавдия Ивановна так любила с тобой печь.
– Откуда ты… – Алиса побледнела, ее глаза расширились, она невольно сделала несколько шагов в сторону Лены.
– Откуда я знаю? Это мне бабушка твоя рассказала. Понимаешь, я ее вижу.
– Серьезно?
Рюкзак съехал с плеча Алисы и упал на больничное крыльцо, но та этого даже не заметила.
– Да, это правда. Она приходит и… достает меня. Короче, она хочет поговорить с тобой.
– Не понимаю, как такое может быть. Ты экстрасенс?
– Нет. Или да. Я не знаю. Просто я могу видеть мертвецов. Дар у меня такой. И она ко мне привязалась. Рассказывала мне вчера целый день, как растила тебя, воспитывала, как готовить учила.
Ленка подняла рюкзак Алисы и повела ее на аллею, где, к счастью, сейчас почти никого не было. Они присели, и Ленка стала пересказывать слова Клавдии Ивановны. Алиса тихо плакала, почти не останавливаясь. А Клавдия Ивановна стояла у нее за спиной и тихонько гладила внучку по голове.
– Алис, бабушка твоя очень просит: не делай аборт, а? – закончила рассказ Ленка.
– Просит? Но почему? Какая ей разница? Я ведь все равно не могу, – развела руками Алиса.
– Чего не можешь?
– Не могу, то есть не смогу выходить этого ребенка. Что я ему дам? Мне девятнадцать, парень меня бросил, когда узнал. А сама я… Да кто я такая, чтобы брать на себя ответственность за чужую жизнь? – Она сгорбилась и вжалась в сиденье.
– Я, может, глупость скажу. Да, тебе девятнадцать, но ведь не пятнадцать! В девятнадцать нормально рожают. Будешь молодой мамой, за это и льготы, наверное, какие-то есть. Опять же, твоя мать-то жива-здорова, поможет тебе… – робко попыталась предъявить свои аргументы Ленка, потому что Клавдия Ивановна пока не проронила ни слова, словно в присутствии внучки стала обычной малоразговорчивой покойницей.
– Вот ты говоришь, что бабушка моя к тебе приходит. А она не сказала тебе, что вообще-то из-за меня умерла? – неожиданно выдала Алиса как-то слишком спокойно.
– Нет. А что, правда из-за тебя? – Ленка недоверчиво посмотрела на Алису.
– Из-за меня. Ты все правильно рассказываешь – мы с матерью с моих пяти лет у нее жили. Бабушка меня воспитывала, учила всему, помогала в школе. Потом я выросла, а бабушка постарела. Она курила много, здоровье слабое стало, и за год до смерти ноги отказали. Она слегла, мы с матерью ухаживали. Мне несложно было за ней присматривать – она меня на руках таскала, когда я малявкой была, а теперь я ей помогала. – Алиса тяжело вздохнула. Ей понадобилась небольшая пауза, чтобы набраться сил и продолжить рассказ. – Ну и вот. Бабушка парализованная. А мать в командировку отправили. На три дня. Все три дня я должна была бабушку мыть, кормить ну и так далее. А у меня роман завязался. С Филиппом. Он красивый такой. Все девчонки по нему сохли. А он меня выбрал, понимаешь? Меня! Я и рада была. Ну и на третий день вечером Филипп на свидание меня позвал, а я никак не могу – за бабушкой надо смотреть. Только как ему объяснишь? Я откажусь, так он со Светкой пойдет.
Я домой прибежала, ужин разогрела бабуле, помогла ей дела кое-какие сделать, усадила у телевизора поудобнее, пульт вручила, телефон мобильный рядом положила. Ну и убежала из дома. Соврала еще зачем-то, что к подружке. Хотя бабушка на меня так глазами сверкнула, что я думаю, она поняла, куда я от нее ухожу. Обиделась, наверное. Ничего даже не сказала на прощание – ни «пока», ни «будь осторожна!».
Я дверь в квартиру закрыла, а у самой сердце застучало сильно-сильно, как будто не мое. И голова закружилась. Но тут Филипп эсэмэску прислал, что ждет внизу, я обо всем забыла – и к нему. Через три часа только домой пришла. Темно уже. Открыла дверь, слышу: телевизор работает. Вошла в комнату, а бабушка… а бабушка без сознания. И мобильник на полу – уронила, наверное, когда позвонить хотела. Она еще дышала, я скорую вызвала. Ее сюда, в больницу, повезли, но я уже понимала, что это конец. Так и случилось. Довезти довезли, но она уже в себя не приходила. Умерла. – Алиса вздохнула. Было видно: она столько раз корила себя за тот вечер, что и слез уже не осталось. – Понимаешь, я виновата перед ней. Бабушка умерла в одиночестве. Пока я кино сопливое смотрела и с парнем обжималась. И вину эту ничем не загладить уже. После того как это случилось, я все про саму себя поняла. Это бабушка думала, что я хорошая. А я знаю, что я глупый безответственный человек. Куда мне еще и ребенка? А если я и за ним тоже недосмотрю?