Я сделал паузу.
— Когда мы выполним первый заказ, второй, третий, у нашего КБ начнет формироваться, список выполненных работ. И в следующий раз, когда мы придем на другой завод, мы сможем не просто предлагать, а показывать. Вот, смотрите, что мы уже сделали для ХПЗ. Вот — отзывы. Вот — экономический эффект! А там, глядишь, и известность нашего КБ вырастет, и заводы уже сами поймут, как работает эта система, и будут направлять свои заявки. И я, товарищи, готов лично организовать эту первую связь. Готов поехать в Харьков и привезти оттуда первый, настоящий заказ для нашего бюро.
Но, с другой стороны, товарищи, мы можем и сами придумать что-то такое, о чем на заводах и не догадываются, и сами это предложить. Скажем, так получилось у нас в ХПЗ с электросваркой: все говорили, что это невозможно, а мы взяли и сделали!
Когда я закончил, в зале снова раздались аплодисменты. Все были в восторге. Все… кроме нашего секретаря. Ланской сидел мрачный и сверлил меня взглядом колючих серых глаз. Он понял, что я снова, у всех на глазах, перехватил инициативу, и вся ячейка увидела, кто здесь настоящий лидер и инициатор, а кто — так… примазавшийся. Ведь если до этого момента можно было сказать, что я подал лишь идею, а реализовал ее Ланской, и все заслуги были бы тогда его — идей-то много каждый высказывает, но сколько из них реализуется на практике? То сейчас я вызвался именно реализовать проект, его самую сложную часть — начальный этап. И это сильно не понравилось секретарю. Его взгляд не предвещал мне ничего хорошего.
Глава 5
После собрания Ланской отвел меня в сторону. Его лицо было бледным от сдерживаемого гнева.
— Ты что себе позволяешь, Брежнев? — прошипел он. — Кто тебе давал право выступать с такими предложениями? Я — секретарь ячейки! Я веду собрание! Что ты устроил?
— Я просто ответил на вопрос, который ты не смог, — спокойно парировал я.
Внимательно вглядываясь мне в глаза, он покачал головой.
— Я вижу, с тобой каши не сваришь. — его голос дрожал от злости. — Так вот, слушай сюда: предупреждаю, еще одна такая выходка, еще одна попытка вылезти вперед меня, и я найду способ тебя убрать. Найду причину, чтобы исключить из комсомола. Понял? Не бери на себя больше, чем тебе положено.
Он повернулся и, не прощаясь, быстро пошел по коридору.
А я смотрел ему вслед и усмехался. Угрожает? Боится?
Значит, я все делаю правильно.
Несмотря на этот неприятный эпизод, я был очень доволен исходом собрания — большинством актива идея создания студенческого КБ была принята на «ура». Ланской, видя общее настроение, чтобы не потерять лицо, был вынужден не только поддержать его создание, но и возглавить оргкомиссию.
Но я не питал иллюзий. Понятно было — при первой же возможности этот тип постарается вставить мне палки в колеса, превратив живое и важное дело в очередную бюрократическую говорильню. Дальнейшее развитие событий я видел так, будто все уже произошло: Ланской будет пытаться «руководить процессом», а поскольку он нихрена, кроме марксизма-ленинизма, не знает и изучить неспособен, будет нести дичь и творить лютую хрень. Я не смогу этого терпеть и буду гнуть свою (единственно правильную, разумеется) линию. Он будет воспринимать это как покушение на собственную прерогативу и, гм, «подсиживание» (ну вот кому он нахрен нужен? Ничтожество…). Короче, спокойная жизнь мне не грозит, и по здравому размышлению я пришел к четкому осознанию: нужно подстраховаться! Чтобы обезопасить себя от этой комсомольской бюротвари, надо заранее заручиться поддержкой силы, с которой не посмел бы спорить даже секретарь комсомольской ячейки.
И на следующий же день я отправился в партком училища.
Секретарем парткома был товарищ Бочаров, член ВКП (б) с 1907 года, к тому же и сам инженер — из старых, дореволюционных. Немногословный, прямой, с лицом, обветренным на фронтах Гражданской, Николай Пахомович ценил не красивые слова, а реальные дела и, в общем, не любил интриг.
Я подробно рассказал ему о своей идее. О конструкторском бюро, о заказах от заводов, о малой механизации.
— Это, товарищ Бочаров, не просто кружок по интересам, — говорил я. — Это — реальный способ поднять нашу промышленность. И, кроме того, это решение проблемы студенческой нищеты. Ребята будут не вагоны разгружать, а работать по специальности, головой.
Бочаров слушал, смолил папиросу за папиросой и поглаживал свои прокуренные седые усы.
— Идея, безусловно, правильная, — сказал он, когда я закончил. — Но ты, верно, не представляешь всех затруднений, связанных с этим делом.
Он встал, подошел к окну.
— Ты пойми, Леонид, любая сложная машина — это не просто идея и чертеж. Это — технологии. Это — комплектующие. Вот ты предлагаешь пневматическую шлифмашинку. Идея прекрасная. Но чтобы она работала, что нужно?
— Ну… ротор, корпус, абразивный круг… — начал перечислять я.
— Это детали, — перебил он. — А я говорю о комплектующих. Судя по этим чертежам, нужны гибкие шланги высокого давления, и при этом — легкие, чтобы рабочий мог их за собой таскать, малого диаметра. У нас в стране их почти не делают. Нужны надежные быстроразъемные соединения — штуцера, пневморозетки, чтобы рабочий мог быстро подключить инструмент. А где их взять? А абразивные диски? Исходя из проекта, они должны выдерживать тысячи оборотов в минуту! Если такой диск разлетится, он же покалечит рабочего! Кто будет за это отвечать? Ты?
Я молчал. Увлеченный общей идеей, не думал об этих «мелочах».
— То же самое и с твоими станками, — продолжал Бочаров. — Чтобы сделать хороший, точный станок, нужны прецизионные подшипники. А у нас их кто делает? Никто! Мы их за золото в Швеции покупаем. Опять же, надо специальные масла, которые не теряют своих свойств при высоких нагрузках, высококачественные шестерни из легированной стали, а не из того чугуна, что у нас на заводах льют. Понимаешь теперь?
Я понимал. Мои красивые чертежи, мои гениальные идеи натыкались на суровую правду жизни — на отсталость, на разруху, на отсутствие производственной культуры.
— И что же теперь делать? — растерянно спросил я. — Отказаться от всего?
— Отказываться не надо, — сказал Бочаров. — Идеи у тебя правильные. Но действовать нужно умнее. Нельзя пытаться построить паровоз в сапожной мастерской.
Он снова сел за стол.
— Прежде чем мы начнем что-то производить в наших мастерских, ты должен сделать вот что. Ты возьмешь свои чертежи и пойдешь с ними… на наши московские станкостроительные заводы. На «Красный пролетарий», на завод имени Орджоникидзе.
— Зачем?
— А затем, чтобы поговорить с их инженерами, с их технологами. Покажи им свои проекты. И спроси: могут ли они это сделать? Не в теории, а на практике. С той точностью, с теми допусками, которые ты заложил. Могут ли они изготовить нам качественные шестерни? Наладить выпуск надежных штуцеров? Найти нужные подшипники?
— А если не могут?
— А вот тогда, Леонид, и начнется настоящая работа, — усмехнулся Бочаров. — Тогда ты вернешься сюда, и мы вместе будем думать. Будем писать докладные в ВСНХ, в наркоматы. На всех уровнях доказывать, что для производства новых станков нам сначала нужно наладить производство подшипников. Что для производства пневмоинструмента нам нужны заводы резинотехнических изделий. Понимаешь? Твоя идея из простого студенческого проекта должна превратиться в целую государственную программу по модернизации смежных отраслей.
Я молчал, а сердце мое провалилось куда-то в область желудка. Неужели он не поддержит мой проект?
Но, докурив очередную папиросу, парторг вдруг залихватски хлопнул ладонью по столу.
— Ладно, ничего! Нет таких крепостей, что не взяли бы большевики! — неожиданно бодро воскликнул он. — Ты, главное не тушуйся, гни свою линию, и все у тебя получится! С моей стороны получишь всю возможную помощь — это я обещаю. А что же ваш комсомол? Секретарь ваш, Ланской, поддерживает?
Это был тот самый каверзный вопрос, которого я ждал.
— Поддерживает, товарищ секретарь, — ответил я, стараясь говорить как можно более нейтрально. — Правда, не сразу он проникся масштабом задачи. Поначалу были у него сомнения… ну, бюрократические. Согласовать, утвердить, не выходить за рамки плана… Ну, вы же знаете, как это бывает!
Я сделал паузу, давая Бочарову самому додумать недосказанное.
— Но после того, как ребята на собрании горячо поддержали идею, Сергей Аркадьевич тоже загорелся. И теперь он — один из самых активных сторонников!
Бочаров хмыкнул. Он был опытным аппаратчиком и прекрасно понял мой намек.
— Ну что ж, — наконец произнес Николай Пахомович, энергично давя окурок о дно пепельницы. — Раз поддерживает, то и хорошо. Партия всегда приветствует инициативу снизу.
Этих слов я и дожидался!
— Вот именно поэтому я к вам и пришел, товарищ секретарь, — подхватил я. — Чтобы эта инициатива не заглохла, ей нужен начальный толчок, первый реальный заказ. Я предлагаю обратиться на Харьковский паровозостроительный завод. Я там прежде работал, представляю их нужды, знаю кое-кого из руководства. В общем, могу туда съездить и договориться. Но для этого мне нужна командировка — официальная, от парткома.
Бочаров посмотрел на меня пронзительным, изучающим взглядом.
— Командировка, значит? В Харьков?
— Да, товарищ секретарь. Чтобы скрепить, так сказать, союз науки и производства.
Он несколько секунд молчал, потом взял со стола ручку.
— Ладно, Брежнев. Будет тебе командировка. Заодно и посмотрим, какой из тебя переговорщик!
Порывшись в столе, он извлек бланк удостоверения, достал из кармана кителя авторучку (дикий, по местным меркам, дефицит и хайтек! Но совсем не похожа, а привычные мне в будущем), быстро написал на бланке несколько строк, поставил размашистую подпись.
— Вот, держи. Поставишь печать в орготделе. Езжай, и помни: от успеха этого первого дела зависит будущее всего твоего начинания. Идею мало выдвинуть — важно ее дожать, реализовать «в металле». Не подкачай!