Столичные виды успели мне наскучить, когда извозчик, наконец, довез меня прямо до МВТУ. Здание училища, старинное, величественное, в самом сердце города, на берегу Яузы, производило сильное впечатление. Войдя в знаменитый «циркуль» — главный корпус, я на мгновение замер. Длинные, гулкие коридоры, высокие, сводчатые потолки, портреты великих ученых на стенах — здесь все дышало историей науки, мощью русской инженерной мысли.
Деканат Механического факультета нашелся без труда. Тут я почти сразу же понял, кто здесь настоящее солнце, вокруг которого вращаются все планеты. Деканом у нас числился пожилой, благообразный профессор, но настоящим хозяином факультета, его идейным вождем был Владимир Яковлевич Климов. Профессор, заведующий кафедрой авиадвигателей, он был для нас, студентов, живой легендой. Как оказалось, попасть на его лекцию, а тем более в его лабораторию, считалось невероятной удачей. Именно он занимался самыми передовыми разработками — мощными V-образными моторами жидкостного охлаждения, теми самыми, что должны были поднять в небо истребители нового поколения. Я поставил себе цель во что бы то ни стало привлечь его внимание.
Документы и путевка из ЦК комсомола легли на его стол. Он долго, внимательно изучал их, потом поднял на меня свои умные, немного уставшие глаза.
— Брежнев, значит? Из Харькова? — спросил он. — Наслышан, наслышан о ваших… подвигах. И про вышку, и про радио. Похвально. Людей с такой, как у вас, хваткой у нас ценят!
Он написал что-то на моих бумагах, поставил размашистую подпись.
— Ну что ж, товарищ Брежнев, добро пожаловать в ряды студентов Московского высшего технического училища. Вы зачислены на второй курс, в группу по специальности «Станки и обработка металлов». Вот, — он протянул мне студенческий билет, — а это — направление в студенческое общежитие.
Первоначальное удивление от «понижения» в курсах было развеяно быстро. В Харькове я должен был перейти на четвертый курс, но так как при переводе у меня сменилась и специальность, требовалось догнать других студентов по профильным темам. Поэтому спорить я не стал. Взял бумаги, развернул их. Все: отныне я — московский житель и студент МВТУ.
Выйдя из деканата, я сжимал в руке направление в общежитие, чувствуя, что начался новый, самый важный этап в моей жизни. Я шел по гулким коридорам Бауманки, мимо аудиторий, из которых доносились редкие голоса профессоров и студентов, и чувствовал себя на своем месте. Здесь, в этих стенах, ковалось будущее страны! Конечно, было понятно, что жизнь в студенческой коммуне будет не сахар, но это меня уже не пугало. Пуганые мы!
Общежитие МВТУ, или, как его называли студенты, «Демидовка», располагалось в старом доходном доме в Малом Демидовском переулке, недалеко от главного здания. Это был мрачный, четырехэтажный колодец с темными, пахнущими сыростью и кошками, лестницами. Когда-то здесь жили состоятельные мещане, а теперь, после «уплотнения», в бывших барских квартирах ютилось пролетарское студенчество.
Комендант, пожилой, усатый инвалид Гражданской войны с пустым рукавом гимнастерки, аккуратно заправленным за ремень, долго вертел в единственной руке мое направление, потом крякнул и, покопавшись в своём ящике, выдал ключ.
— Комната сорок семь, третий этаж. Не заблудись!
Комната оказалась даже, пожалуй, еще теснее и обшарпаннее чем была у меня в Харькове. По крайней мере, там у меня была единственная кровать, и ночевал я (по большей части) в гордом одиночестве. А тут почти все пространство горделиво занимали четыре железные койки с прогнутыми, как гамаки, сетками, вплотную придвинутые друг к другу. Один стол, шаткий, покрытый шрамами от ножей и чернильными кляксами, заваленный книгами и какими-то чертежами, и несколько разномастных тумбочек дополняли картину. Пока здесь было почти пусто: август — время каникул. Но очень скоро я понял, что одна из стен комнаты — всего лишь тонкая перегородка: из-за нее доносились чьи-то жизнерадостные голоса. В общем, фактически придется теперь жить сам-восемь!
В комнате нашей оказался только один жилец: парень лет двадцати, коренастый, широкоплечий, с добродушным, открытым лицом и мозолистыми, рабочими руками. Он сидел на койке и чинил сапог, ловко орудуя дратвой и специальным шилом с крючком.
— Здорово! — сказал он, поднимая на меня ясные, серые глаза. — Заселяешься?
— Здорово, — в тон ему отвечал я. — Брежнев, Леонид.
— Василий. Можно просто Вася.
Мы пожали руки.
— Откуда сам? — спросил он.
— С Каменского, с Украины. Перевелся из Харькова. А ты?
— А я здешний, подмосковный. Третий год уже тут кантуюсь.
— А где остальные? — спросил я, кивнув на пустые койки.
— Кто где, — усмехнулся Василий. — Один в деревню уехал, родителям помогать. Другой — на стройке где-то шабашит. К сентябрю съедутся. Будет весело.
Я бросил свою валезу* под свободную койку и сел на скрипучую кровать.
— Ну, рассказывай, как тут у вас жизнь студенческая? — спросил я. — А то у нас, в Харькове, по осени — в деревню, на картошку.
Василий расхохотался.
— На картошку? Это ты, брат, загнул. Это тебе не деревня. Здесь — Москва, столица. У нас задача — учиться, инженерами становиться. Даже с комсомольской жизнью не очень-то напрягают, чтобы не отвлекать. А картошку пусть крестьяне растят.
Тут я тихонько вздохнул с облегчением: по крайней мере, в сентябре не придется вместо учебы ковыряться в подмосковных глиноземах.
— А на что живете? — спросил я. — Стипендии хватает?
— Шутишь? Этой стипендии, брат, хватает ровно на то, чтобы с голоду не помереть. И то, если ее вовремя дадут. Все подрабатывают, кто где. Я вот на заводе «Серп и Молот» слесарю. Кто-то — на разгрузке вагонов, кто-то — на стройке впахивает. Крутимся, в общем, как и все!
Я понял, что и мне придется искать работу. Денег, привезенных из Харькова, надолго не хватит, а отец ничего не присылал. Нужно было становиться на свои ноги.
Но куда пойти? На завод, как в Харькове? Это был проверенный, но крайне тяжелый вариант. Хорошо, что на ХПЗ я сумел устроиться на вторую смену, да и то — времени на самоподготовку совершенно не оставалось. Правда, спасала «бригадная система» — иной раз можно было и прохалявить. Но здесь — столичный вуз, вон, сам Климов преподает — прокатит ли здесь такое? Лишний раз рисковать не хотелось.
Вечером я вышел побродить по окрестным улицам. Москва жила своей бурной, нэпманской жизнью. Сверкали витрины магазинов, из окон ресторанов доносилась музыка и женский смех, по улицам проносились дорогие автомобили. Это был мир денег, роскоши, удовольствий. И этот мир был так далек от нашей студенческой коммуны с ее скрипучими койками и пшенной кашей на воде.
Я стоял на углу, смотрел на этот праздник жизни, и чувствовал, как во мне закипает холодная, злая энергия. Я не хотел быть просто зрителем. Я хотел быть участником.
Я должен был найти способ заработать. И не просто на пропитание, на комнату. А заработать по-настоящему. Чтобы не считать каждую копейку, чтобы не зависеть ни от кого.
Но как? Что я мог предложить этому городу? Свои знания? Свой опыт? Я был всего лишь студентом-второкурсником.
Я вернулся в общежитие, когда уже стемнело. Василий уже спал. Я сел за стол, зажег коптилку, сделанную из консервной банки, и достал чистый лист бумаги. Нужно было думать. Думать так, как я умел. Системно, аналитически.
Нужно было найти нишу. Ту область, где спрос превышал предложение. Где можно было, приложив ум и энергию, быстро подняться. Возвращаться к физическому труду, пусть и на время, казалось мне шагом назад. Мой главный капитал — это не мускулы, а голова. И использовать его нужно было с умом.
В общем, мне нужна была не просто подработка, а место, что открывало бы двери в мир большой политики. И таким местом мог быть только партийный аппарат. Набросав варианты, я понял, что без личного похода в партком нашего училища не обойтись. И, узнав, где он находится, я отправился прямиком туда. А чего теряться? В конце концов, у меня за плечами руководство комсомольской организацией института!
Секретарем комитета был студент старшего курса, человек уже солидный, в очках и аккуратном, хоть и потертом, песочного цвета френче.
— Товарищ Брежнев? — спросил он, с удивлением разглядывая мою «комсомольскую путевку» и рекомендации. — Из Харькова, значит. Слыхали, слыхали о ваших начинаниях. Что ж, добро пожаловать в нашу московскую организацию. Чем могу быть полезен?
— Я хотел бы работать, товарищ секретарь, — сказал я. — Здесь, в комитете. Любым, кем возьмете. Помощником, делопроизводителем, курьером. Я хочу научиться аппаратной работе. Хочу быть полезен комсомолу не только на стройках и митингах, но и здесь, на оргработе!
Секретарь хмыкнул, смерив меня оценивающим взглядом.
— Похвальное рвение, товарищ. Но у нас в штате все места заняты. Да и для такой работы, знаешь ли, одного комсомольского билета мало. Нужно быть как минимум кандидатом в члены ВКП (б). Это — партийная работа. А ты — еще беспартийный.
Вот тебе и раз… Оказывается, несмотря на всю мою репутацию и связи, я не мог устроиться даже на самую мелкую должность из-за одной-единственной формальности: членства в партии. Но я не собирался сдаваться:
— Значит, чтобы работать в аппарате, мне нужно вступить в партию? — уточнил я.
— Именно, — кивнул секретарь. — Подавай заявление. С твоими характеристиками, думаю, проблем не будет. А там — посмотрим!
В тот же вечер я сел за стол в нашей тесной комнате и накидал план вступления в ВКП (б). Согласно уставу Всесоюзной коммунистической партии (большевиков), утверждённому ЦК ВКП (б) 17 июня 1926 года, (ну так неудачно! И что бы мне раньше в нее не вступить?), поступление в партию происходило по четкому, единообразному порядку. Для начала, кандидаты проходили кандидатский стаж: его цель — ознакомиться с программой и тактикой партии, проверка личных качеств кандидата. Срок стажа зависел от категории кандидата — для первой категории (рабочие и красноармейцы из рабочих и крестьян) — не менее 6 месяцев; для второй категории (крестьяне, кустари, не эксплуатирующие чужого труда) — не менее 1 года, для третьей категории (прочие, служащие и т.д.) — не менее 2 лет. К счастью, я имел стаж работы на ХПЗ и проходил по первой категории. С изучением истории партии, программы, устава и прочей литературы тоже можно было особо не заморачиваться: еще проходили так называемые «ленинские призывы», где к проверке знаний будущих партийцев относились ну очень лояльно, вплоть до того, что не все кандидаты знали, кто такой В. И. Ленин!