Эпилог
1933 год. Москва.
Зима в том году выдалась на редкость снежной и морозной, но Москва жила в своем обычном ритме: гудели заводы, спешили по заснеженным улицам трамваи, а из окон домов лился теплый, уютный свет.
Голода не случилось.
Этот простой, почти будничный факт был для меня главной наградой, главным итогом четырех лет невидимой, изматывающей войны. Призрак этого события, который неотступно стоял за моим плечом с того самого дня, как я поговорил со своим одногруппником Мишей, растворился в морозном воздухе.
События пошли по иному, более позитивному пути. Закупленные в Америке заводы, ввезенные через «Амторг», уже встали на советской земле и, хотя еще не вышли на полную мощность, начали производство продукции. Одним из первых были запущены станкостроительные заводы в Москве, Ленинграде, Иваново и Ижевске. ЭНИМС, ставший флагманом нового ЦК по науке и технике, завалил промышленность новыми моделями станков. Выпуск тракторов и комбайнов вырос в разы. Это развитие позволило Сталину и его окружению ослабить мертвую хватку на горле деревни. Необходимость выжимать из крестьянства последнее зерно для покупки заграничной техники отступила.
Снижение давления на колхозы, начавшееся с 1930 года, дало свои плоды. Крестьянин, пусть и загнанный в колхоз, но получивший возможность работать и у себя, на приусадебном участке, встретил неурожай 1932 года не с пустыми закромами. Да, тот год выдался непростым — засуха, неэффективное управление на местах — все это было. Но это не стало приговором: в деревне был запас. Небольшой, но достаточный, чтобы пережить трудную зиму. А там, где дела шли совсем плохо, использовались запасы Госрезерва.
По моей инициативе для пострадавших из-за засухи районов объявили «налоговые каникулы» — полное освобождение от хлебосдачи на год. Город и армию снабжали сами склады Госрезерва, идею создания которых я подкинул еще в 28-м году. Разумеется, я преподнес это не как акт гуманизма, а как мудрый политический ход: «Проявив заботу о крестьянстве в трудный год, мы не только предотвратим социальное напряжение, но и укрепим союз рабочих и крестьян на новой, социалистической основе, показав преимущества коллективного хозяйства перед единоличным».
И Сталин, видя, что мои прошлые прогнозы сбылись, несмотря на неизбежные финансовые потери, на этот раз согласился,
Эффект превзошел все ожидания: по стране из уст в уста передавалась новость: Советская власть не бросила, Советская власть помогла. Да, пайки были урезаны, вновь ввели карточки, но голода — настоящего, с опухшими детьми и людоедством — не случилось. А в деревнях крестьяне впервые за много лет не боялись, что завтра придут и отберут последнее, и охотно делились друг с другом, выручая соседей. Власть, которая еще недавно казалась безжалостным молохом, вдруг обрела человеческое лицо, и ее авторитет в народе — реальный, а не бумажный авторитет, заметно вырос. Люди видели, что государство может не только карать и отбирать, но и помогать и спасать.
В тени большой финансовой бури и экономических прорывов шла другая, незаметная, но не менее важная работа. Мой радиофакультет в Бауманке, созданный когда-то на голом энтузиазме, выжил и расцвел. Из студенческого кружка, где гениальные одиночки вроде Лосева паяли на коленях свои «кристадины», он превратился в научный центр.
А к 1933 году произошло то, чего я и добивался: от факультета «отпочковалась» новая, самостоятельная ветвь — Особое конструкторское бюро № 5, или, как его для краткости называли в документах, ОКБ-5. Ему тут же выделили отдельное здание, щедрое финансирование по линии Наркомата обороны и почти неограниченные полномочия в своей сфере. Я, как куратор всей научно-технической отрасли в ЦК, конечно, держал его под своим патронажем.
Именно в этом ОКБ, в его гулких лабораториях, пахнущих озоном и канифолью, творилось настоящее будущее.
Прежде всего, первой «темой» стало создание первой по-настоящему портативной войсковой рации. До этого радиосвязь в войсках осуществлялась посредством громоздких ящиков, для перевозки которых необходима была целая автомашина или повозка. Наши ребята, во главе с Лосевым, молодым, энергичным инженером, которого я переманил из Нижнего Новгорода, создали аппарат размером с ранец. Рация «Север», как ее называли, работала на батареях, обеспечивая устойчивую связь на несколько километров, и была проста в применении, как телефон. Это была важнейшая предпосылка для революции в управлении войсками.
Но рации были лишь видимой верхушкой айсберга. Главные успехи еще вызревали в тиши лабораторий. Олег Лосев получил в свое распоряжение целый отдел и полную свободу действий. Его гений, усиленный материальными средствами и мозгами других инженеров, расцвел. Отказавшись от тупикового, как он сам столкнулся, пути применения цокольных вакуумных ламп — громоздких, хрупких и энергозатратных, — он с головой ушел в изучение таинственного мира полупроводников. В его лаборатории, работавшей с кристаллами германия и кремния, научились создавать полупроводниковые диоды и триоды — те самые транзисторы, которые в моей последней жизни появились лишь после войны. Эти крошечные, твердотельные устройства открыли невероятные перспективы: миниатюризация радиоаппаратуры, создание сверхчувствительных приемников и, главное, — путь к совершенно новому классу машин.
Именно на основе разработок Лосева в соседнем отделе ОКБ-5 уже кипела работа над быстродействующей счетной машиной. ЭВМ — это нервная система будущей экономики. Она нужна абсолютно везде: для баллистических расчетов, планирования операций, расшифровки кодов, для управления плановым производством.
Проект возглавил молодой математик, которого я нашел в Академии наук — талантливый молодой человек с холодным, логическим умом и даром предвидения. Их машина, занимавшая целую комнату и состоящая из тысяч мерцающих лампочек и переключающих реле (транзисторы Лосева были еще слишком дорогими и ненадежными для такого масштаба), была далека от персональных компьютеров моего времени. Но она работала и могла за считанные минуты производить расчеты, на которые у целого штата «счетчиц» с арифмометрами ушли бы недели.
Я приходил в ОКБ-5 вечером, без свиты и отзывов. Бродил по гулким коридорам, вдыхал этот ни с чем несравнимый запах зарождающегося будущего. Я смотрел на сосредоточенные лица инженеров, склонившихся над осциллографами, на мерцающие огни прототипа компьютера, и понимал, что именно здесь, а не в кабинетах на Старой площади, закладывается фундамент грядущей победы.
Моя задача была проста: оберегать этих людей от бюрократов, выбивая для них дефицитные материалы, уберегая от косых взглядов чекистов, вечно ищущих везде «вредителей». Я был их щитом, их «крышей», их связью с большой властью.
Они не знали, откуда у меня такие точные и порой пророческие идеи. Для них я был просто хорошим руководителем, начальником, который понимал их с полуслова и всегда был на их стороне. А я, глядя на эту работу, чувствовал себя путешественником во времени, получившим невероятный шанс подтолкнуть историю, помочь ей срезать острые углы и быстрее выйти на правильную дорогу. И каждый новый щелчок реле в счетной машине, новая собранная рация «Север» были для меня подтверждением того, что я на верном пути.
В 1933 году закончилось создание и системы МТС — она стала, зримой и осязаемой реальностью. По всей стране, от Украины до Дальнего Востока, возникло множество промышленных островков, несущих прогресс в бескрайнее крестьянское море. Укомплектованные новыми, надежными тракторами, собранными на заводах, получивших станки от ЭНИМСа, и имеющими рембазы с нашими универсальными станками, МТС превратились в становой хребет сельского хозяйства, центры технической грамотности, школы для вчерашних пахарей, которые садились теперь за рычаги стальных коней. Моя идея сработала: централизованное, грамотное использование техники оказалось на порядок эффективнее, чем если бы эти же трактора были просто розданы по колхозам, где их бы неминуемо «угробили» за один сезон.
Успехи в деревне, усиленные бурным ростом промышленности и технологическими прорывами в данных отраслях, сказались и на моем положении. Тихо и незаметно, без громких назначений и публичных похвал, мой авторитет в аппарате ЦК вырос до немыслимых еще год назад высот. Когда я входил в кабинет на Старой площади, со мной здоровались за руку. Мое мнение по техническим и экономическим вопросам теперь имело вес, сравнимый с мнениями таких титанов, как Каганович или Молотов. Со «старыми товарищами» у меня сложился некий творческий симбиоз: они занимаются идеологией, партийным строительством, карательными органами, я же стал олицетворением другой, новой силы — технологий, проектирования, индустриальной мощи. Сталин, воочию убедившись в том, что мои проекты приносят настоящие, осязаемые плоды, все чаще привлекал меня к обсуждению ключевых вопросов пятилетки. Надо заметить, Хозяин никогда публично меня не хвалил, но при этом, всегда очень внимательно слушал меня, не перебивая и задавая много уточняющих вопросов, и часто — очень часто — после моих докладов он принимал решения в предложенном мной ключе. И это было красноречивее любых слов и наград.
Страна получила передышку. Впереди было примерно пять-семь лет относительно спокойной, созидательной жизни, когда можно было превратить закупленные заводы в работающие промышленные гиганты, перевооружить армию, поднять уровень жизни людей. Семь лет мира. Не более.
Увы, но во внешнем мире все шло своим чередом: 30 января 1933 года рейхпрезидент Гинденбург назвал канцлером Германии Адольфа Гитлера.
Глядя на зернистую фотографию этого человека с нелепыми усиками и безумным взглядом на передовицах газет, я ощущал, как холодная, тяжелая ненависть заливала мне душу. Я сделал все, что мог здесь, внутри страны — спас ее от голода, дал толчок ее промышленности, я направил ее науку по верному пути. Но я был бессилен изменить ход мировой истории, не мог вытравить из душ миллионов немцев то