От воспоминания о девице Леонид заерзал в кресле, сунул было руку в карман за папиросами. Вынул и перестал глазеть по сторонам.
Занавес тяжело заколыхался, грянули аплодисменты, включили свет, и все потянулись в фойе.
Леонид и Алла медленно шли в толпе, подчиняясь ее движению.
— Понравилось? — спросил он.
Она лишь чуть раздвинула губы в своей полуулыбке. Темные, серые и тоже казавшиеся черными глаза ее все еще были затуманены.
— Здорово играют, — согласился Леонид. — Какие пьесы- то у Чехова! Я только рассказы его читал.
— Я раньше, в Майкопе, видела «Три сестры». Но здесь, в Художественном... — И она опять полуулыбнулась.
— Да-а, — протянул Леонид, вспомнил постановки в своём придонецком городке, и они сразу померкли в его глазах.
Алла, казалось, не могла прийти в себя, шла странная, молчаливая, точно никому не хотела отдать то, что несла в душе. Леониду, наоборот, было весело, и он без умолку говорил.
Толпа оттерла их на середину фойе, они остановились, не зная,, куда идти дальше. Громадные хрустальные люстры лили с высокого лепного потолка яркий свет, он торжественно отражался в зеркалах. Вдоль стен стояли атласные кресла, а над ними висел ряд окантованных фотографий актеров в картинных позах, с парфюмерными улыбками.
— Пить хочется, — обронила Алла.
«Вот осел, — обругал себя Леонид. — С девушкой в театре и угощаю ее болтовней».
— Идем в буфет.
Он подхватил ее под руку и повлек к стойке, вдоль которой тянулась длинная очередь. Теперь Леонид был на верху блаженства: сквозь легкую ткань он чувствовал тепло ее руки; рука казалась нежной, покорной.
Они заняли место в хвосте очереди. Как и вся приехавшая на рабфак молодежь, Осокин и Отморская почти сразу перешли на «ты». Это совсем не говорило об интимной близости: так после революции было заведено везде.
— У меня петля на чулке спустилась, — сказала она, глянув на ногу, и чуть покраснела. — Я сейчас приду.
— Понятно. Я обожду тут.
Его очень тронуло доверие Аллы. Мелочь — а словно сделала их ближе. Чулки у нее шикарные, фильдеперсовые будет здорово жалко, если эта проклятая петля совсем спустилась.
Оставшись один, Леонид имел полную возможность осмотреться. Его поразило странное наблюдение: почти никто не был одет так пестро, как он. Большинство мужчин, в том числе и молодых, пришли в светлых костюмах. Очень многие были в галстуках.
Впервые в сердце Леонида закралось сомнение! «Не похож ли я на попугая?» Впрочем, черт с ним. Однако настроение у него, уже было испорчено» Смутило Леонида и богатство буфета: чего тут только нет! Шоколад в ярких обертках, обсыпанные сахарной пудрой пирожные, яблоки, бутерброды с черной, красной икрой. Многие берут их на тарелочки, уносят. «Буржуи эти москвичи, — подумал он. — И откуда столько монеты?»
За свой билет Алла отдала деньги, и он побоялся их не взять. Зато теперь он ее угостит: тут уж ему никто не помешает. Конечно, они — студенты, но с этой девахой не очень-то обойдешься по-простецки, и Леонид решил хоть разориться, а не ударить лицом в грязь. «Пропадай моя телега, всё четыре колеса».
— Чего хочешь? — спросил он вернувшуюся Аллу, когда подошла их очередь.
— Мне только пить, — сказала она, с притворным равнодушием глянув сквозь буфетное стекло, и отвернулась. Вероятно, у нее было туговато с деньжонками.
— Э нет, Аллочка. Надо хоть чем-нибудь подзаправиться. Словом, командую я.
Он взял две бутылки фруктовой, бутерброды с икрой, пирожные. Глаза ее загорелись, она шепнула с интимностью полупризнанья:
— А ты любишь кутнуть. Я тоже.
Алла с готовностью помогла отнести тарелочки с едой в сторонку. Все столики были заняты, они стояли у стены, с удовольствием жевали, смеялись и делились впечатлениями.
Рядом в фойе медленно шаркало множество ног: мелькали оживленные парочки.
— Какой смешной! — говорила Алла, кивнув на проходившего мужчину. — Похож на филина. А посмотри, Леня, какое платье у девушки, — чудесное, да? Жаль, что сама не красивая.
Мужчины оглядывались на Аллу, и это вызывало у Леонида ревность. Правда, она, казалось, не замечала их взглядов, во всяком случае, не обращала внимания.
Он наслаждался тем, как Алла откусывала бутерброд, мелкими глотками запивала вишневой шипучкой. Каждое ее движение казалось ему изящным.
Всякий человек считает себя далеко не последним на свете. Так и Леонид. В школе ему понравилась Оксана Радченко, и он добился того, что она стала с ним гулять. Значит, парень-гвоздь? Или это происходит оттого, что внутренне, каким-то шестым чувством мы угадываем, кто ответит нам взаимностью, а кто нет, и лишь таким отдаем свое сердце? Леонид не однажды встречал красавиц, к которым почему-то не подходил. Не ощущал ответного тока, А сейчас?
Внезапно Алла вцепилась рукой в его локоть и тихо, как-то испуганно выдохнула:
— Скорей, скорей... смотри!
По фойе шла знаменитая актриса, в шелковом платье, вышитом блестками. Маленькая головка ее с крашеными, искусно уложенными волосами была надменно поднята, никого не замечавший взгляд будто требовал, чтобы все уступали ей дорогу. И перед ней расступались.
Актриса давно исчезла, а Отморская все жадно смотрела ей вслед.
— Как богиня! — почти самозабвенно произнесла она.
И Леонид не разобрал, чего больше было в ее тоне: восторга? преклонения? зависти?
Начался второй акт, и он почувствовал, что опять исчез для Аллы, перестал существовать. Она видела только сцену,
«Вот ее мир, — подумал Леонид. — Вот как рвутся на подмостки! Ну и ну! » Так ли сильно его влечение к живописи?
Домой возвращались в двенадцатом часу ночи.
Угасли театральные страсти, Леонид и Алла словно бы вернулись в Москву. Москва, казалось, совсем не собиралась спать. Ярко, слепяще блестели бесчисленные огни центра. За громадными зеркальными витринами опустевших магазинов в мертвых позах застыли улыбающиеся манекены. На узких, не остывших от дневной жары тротуарах бурлила толпа неугомонных гуляк, гремели подковы проносившихся рысаков, звучно, гнусаво пели рожки автомобилей. Из открытых дверей ресторанов неслась звонкая, забубенная музыка, приглашавшая повеселиться. А сверху, из теплой черноты, бесстрастно смотрела луна — маленькая и неприметная в этом скопище фонарей, домов, в вечной сутолоке. Леониду она показалась выброшенной декорацией.
Он шел с Аллой под руку, и она возбужденно вспоминала сцены из «Трех сестер», произносила отдельные фразы, передавала жесты. Леонид любовался ее раскрасневшимся лицом, и ему казалось, что у нее получается ничем не хуже, чем у прославленных артисток.
— У тебя явный талант! — восхищенно воскликнул он.
Вот как меняется жизнь. Он уже в столице, в центре жизни художественной молодежи. И как это легко произошло: стоило только приехать! Почему он до сих пор прозябал в маленьком придонецком городишке, где нет ни одного великого живописца, а клубная сцена такая, что теперь и вспоминать не хочется.
— Ах, как все было чудно, чудно, — с тихой страстью, словцо декламируя, говорила Алла. — Подмостки театра! Запах декораций! Освещенная рампа, аплодисменты, — вот это настоящая жизнь! Сколько лет это оставалось только мечтой! А сколько труда мне стоило настоять на своем! Наконец я в Москве и должна поступить на рабфак, завоевать подмостки, вот эту толпу. Вернуться назад?.. — Она даже на секунду зажмурилась. — Нет, нет! О нет! Ты сам видишь, Леня, я не бездарна, верно? — продолжала она, стараясь придать голосу выразительную скромность. — Мне все, все это говорили в Майкопе: руководитель драмкружка, учителя, знакомые...
— Ты очень талантлива, — с еще большим пылом, но почему-то уже не так уверенно повторил Леонид. — Ты обязательно пробьешься в Художественный и в Малый — куда захочешь. Мы еще будем тебе аплодировать.
— Я согласна учиться без стипендии. Поступлю в ресторан официанткой. На все пойду, а добьюсь столичной сцены.
Это прозвучало как клятва.
Мимо «Метрополя» они быстро поднялись в гору, к Лубянке. Справа смутно белела толстая стена Китай — города, скромно возвышался памятник Первопечатнику. Вот так пойдет их жизнь: легко и уверенно будут они подниматься на вершину славы. И он, Леонид, должен стать великим художником, чтобы оказаться достойным Аллочки. А что, если ему заделаться декоратором? Вместе станут работать в театре. Нет. Все-таки на свете нет таких знаменитых декораторов, как пейзажисты — Васильев, Шишкин, Саврасов. Вот если Коровин только? Да и он больше был известен как жанрист. Впрочем, многие художники иногда по заказу писали декорации.
За центром толпа заметно поредела, фонари на Мясницкой были приглушены, окна домов отсвечивали черно и немо.
Во дворе рабфака стояла гулкая тишина. Леонид с Аллой взбежали на второй этаж. Грязная лампочка под самым потолком тускло освещала свежебеленые стены, заляпанный пол лестничной площадки. Они остановились у коридорной двери, и настала та минута горячих чувств и невысказанных желаний, которая предваряет всякое расставание молодых, тянущихся друг к другу сердец.
— Спасибо за театр, Леня. Наши девчонки, наверно, уже спят.
Он глядел ей в глаза, и глаза его, казалось, готовы были заговорить: столько в них выражалось чувств. Дать Аллочке понять, что он на всю жизнь запомнит этот вечер? Намекнуть о любви? Это не уличная деваха и не Лизка Ёнкина: с теми все просто. А может, и она — интеллигентка и артистка — ждет, чтобы ее поцеловали, как самую обыкновенную смертную? Вдруг оскорбится и даст по морде? Морду, конечно, не жалко, плевать на нее, но потерять Аллочку?!..
Так и не придя ни к какому решению, мучаясь, Леонид весело, с улыбкой, смотрел ей в лицо, не выпускал руки, поданной ему на прощанье.
— Наши охломоны тоже, наверно, спят.
— Как ты их называешь? — засмеялась она.
Отморская стояла, чуть-чуть наклонив голову набок; игривый взгляд ее блестящих глаз, казалось, ускользал от него. Леонид переступил с ноги на ногу, повторил допрос, который уже задавал в театре: