А потом грянул бой… Шархода смело пошел на сближение с казачьим отрядом. Когда дощаники и богдойские суда сошлись, между ними завязалась жестокая перестрелка из пушек и пищалей. Имея всего шесть пушек, казаки не уступали противнику в числе фузей, коих было у них три сотни. Однако пороховые запасы были на исходе, поэтому огонь русских оказался слабее, чем у их врагов. Через некоторое время богдойцам и корейцам удалось сбить казаков с палуб дощаников. Казаки частью бежали под огнем на берег, частью укрылись в трюмах своих кораблей под защитой толстых палубных досок.
Богдойцы подошли вплотную к казачьим дощаникам, закинули на них крючья и полезли на палубу. У многих в руках были факелы, которыми они попытались поджечь русские корабли. Но Шархода, увидев это, запретил своим воинам палить, как ему показалось, брошенные казаками суда. Он хотел захватить шкурки лис и соболей, которые лежали в трюме.
Воистину, жадность до добра не доводит. Казаки, которые прятались в трюмах, неожиданно выскочили на палубу и из пищалей дали в упор залп в не ожидавшего такого подвоха врага. Порубив уцелевших богдойцев саблями, казаки стали готовиться к прорыву. Только Шархода был не тот противник, который мог растеряться и упустить победу.
Он приказал своим воинам обстрелять казачьи дощаники зажигательными стрелами. Сразу вспыхнуло семь кораблей. Онуфрий понял, что если казаки не покинут свои дощаники, то погибнут в огне. И он велел высаживаться всем на берег. Но в лесу русских уже ждали озлобленные донельзя дючеры. Они встретили казаков градом стрел. Спрятаться было некуда – казалось, что дючерские стрелы летели со всех сторон.
Онуфрий, раненный в руку, с тремя верными казаками сумел пробиться через строй врагов. Но он знал, что этим он лишь отсрочит свою гибель. В лесу, где местным охотникам был знаком каждый кустик, им вряд ли удалось оторваться от преследователей. К тому же из раны на руке Онуфрия на землю капала кровь. Перевязаться времени не было – за спиной казаки слышали радостные крики дючеров, которые безжалостно добивали раненых казаков.
«Скоро настанет и наш черед, – подумал Онуфрий. – Как там отряд Клима Иванова? Я послал его на легких стругах с двумя сотнями казаков вперед, на разведку. Догадается ли он выслать дозор, возвращаясь назад?»
Крики дючеров становились все громче и громче.
– Эх, пропадем мы, атаман! – размазывая кровь (свою? чужую?) по лицу, проговорил десятник Фрол Сбитнев. – Видно, не судьба мне вернуться домой в родную деревеньку под Коломной.
– Помолчи, Фрол, – огрызнулся Онуфрий. – Рано заказывать по самому себе панихиду. Может, мы и отобьемся от нехристей.
– Смотрите! Смотрите! – неожиданно закричал Семка Воронов, справный казак, с которым Онуфрий не раз попадал в разные передряги. – Православные, что это такое?!
Семка перекрестился, а вслед за ним перекрестились и остальные казаки. Откуда ни возьмись, впереди на полянке появился светящийся ярко-зеленый шар. Он крутился, словно детская юла, постепенно увеличиваясь в размерах. Вскоре шар превратился во что-то вроде ворот, за которыми казаки увидели синее небо и зеленый лес, совсем не похожий на здешний.
– Чудо… – прошептал Онуфрий, продолжая креститься. – Братцы, может, это Господь открыл нам ворота к спасению?
– А если не Господь? – покачал головой Фрол. – А если это наваждение сатанинское?
– А вот я сейчас возьму в руки крест, да попытаюсь пройти через эти ворота, – ответил Онуфрий. – Ежели это наваждение, то оно пропадет.
Тем временем крики дючеров становились все ближе и ближе.
– Эх, была не была! – махнул рукой Онуфрий. – Семи смертям не бывать, а одной не миновать! Кто пойдет со мной?
Шагнуть в новый для себя мир согласились все. С крестом в руке Онуфрий, на мгновение замешкавшись, шагнул в светящиеся ворота. Вслед за ним, держа наготове пищали, шагнули казаки.
Неожиданно изумрудная арка превратилась в огненный шар. Потом он потух, и ошеломленные казаки остались одни на лесной поляне, заросшей густой травой…
Геннадий Невельской теперь днями напролет пропадал на Ладоге. Там, на одном из островков неподалеку от Сердоболя[26] была создана временная база, где русские моряки осваивали «зверя из будущего» – судно на воздушной подушке «Ирбис». Места здешние, можно сказать, были безлюдные – местные жители, в основном карелы и финны, редко появлялись на островах, располагавшихся вокруг этого городка. Но на всякий случай, дабы уберечь технику из будущего от нескромных взглядов, воды северной части Ладожского озера патрулировали баркасы с вооруженной охраной. Они тщательно осматривали все появившиеся в здешних местах рыболовные суда местных жителей и опрашивали рыбаков.
А вечерами от песчаной отмели, рыча дизелями, отходил «Ирбис» и, постепенно набирая ход, устремлялся в сторону острова Коневец. Невельской, не скрывая восторга, ощущал скорость, с которой его корабль скользил по водной поверхности. Подумать только – шестьдесят пять верст в час! Это просто уму непостижимо!
«Ирбис» мог не только пройди по мелководью, но и, выбравшись на берег, проползти по земле к месту, где он снова почувствует себя как рыба в воде. Правда, передвижение по берегу требовало немалого искусства и умения, чему Невельского и обучали на Ладоге наставники из будущего. Лихому марсофлотцу, коим по праву считал себя Геннадий Иванович, поначалу было трудно разобраться в системе управления этим необычным кораблем. Легче было выучить названия каждой снасти и реи, чем порядок действия приборами управления. Но Невельской был хорошим учеником и уже мог управлять «Ирбисом» во время движения по спокойной водной глади.
Днем Геннадий Иванович знакомился с будущими своими спутниками. Он знал, что в экспедиции должны участвовать люди, которым можно было бы полностью доверять. Механиков и специалистов по эксплуатации судовых систем ему прислали из XXI века. Охранников и переводчиков с русского на языки тех народов, с коими им придется встретиться во время картографирования устья Амура, ему прислали из канцелярии генерал-губернатора Восточной Сибири, Николая Николаевича Муравьева. Время поджимало – лето уже началось, и пора было приступать к исследованиям реки, которая открыла бы русским дорогу на Дальний Восток.
По ходу дела, когда выдавалась свободная минутка, Невельской тщательно штудировал информацию об армии империи Цин. В инструкции, полученной им от государя, от него требовали ни в коем случае самому не начинать боевые действия с войсками богдыхана. В то же время следовало помнить о том, что инициаторами подобных действий могли быть и китайцы. И потому Невельскому, как главе экспедиции, следовало знать, с кем он будет иметь дело.
Армия империи Цин до начала войны с британцами[27] почти полтораста лет не воевала с серьезным противником. Стычки на окраинах империи с племенами, не желавшими подчиняться китайцам, или подавление крестьянских мятежей не могли считаться серьезной войной, в ходе которой проверяется умение своих солдат сражаться и пользоваться современным оружием.
Армия богдыхана по традиции состояла из восьми маньчжурских, восьми монгольских и восьми китайских «дивизий», сведенных в восемь корпусов-«знамен». Помимо этой «восьмизнаменной» армии, которая считалась гвардией империи Цин, существовали еще местные гарнизонные и охранные части, набранные из китайцев. Они носили название «войска зеленого знамени» и по своим боевым качествам значительно уступали «восьмизнаменцам».
Китайская армия была многочисленна – она достигала миллиона человек, но боеспособность ее оставляла желать лучшего.
Самыми элитными из восьми «знаменных корпусов» считался корпус «Желтого с красной каймой знамени», потому что в его списках числился сам император и члены императорской фамилии. Невельской с удивлением узнал, что в этот корпус в качестве особого подразделения входила рота «ниру», состоящая из потомков русских казаков, взятых в плен маньчжурами во время осады Албазина в 1685 году.
Геннадий Иванович вдоволь похохотал над униформой так называемой «Ху-цянь-ин» – особой «тигровой» роты, в которую включались лучшие стрелки из лука. Они носили одежду желтого цвета, испещренную черными полосами. Для полного сходства с тиграми солдаты этой роты навешивали длинные хвосты, на лицо надевали маски, напоминающие тигриные морды. Цинские военачальники на полном серьезе считали, что эта рота могла обращать в бегство вражескую кавалерию, ведь лошади смертельно боялись тигров.
Личный состав императорской армии получал неплохое довольствие: рядовому части, дислоцированной в Пекине, выплачивали четыре ляна серебра[28] в месяц, артиллеристу платили три ляна, рядовым в провинции – полтора ляна. Кроме того, каждый «восьмизнаменный» рядовой и унтер-офицер получал по двадцать два мешка риса в год.
Офицер «восьмизнаменного» войска, в зависимости от чина, получал из императорской казны от сорока пяти до восьмидесяти лян серебра в месяц и несколько десятков мешков риса в год.
Самыми обделенными считались солдаты «зеленых знамен» – они получали в месяц от одного до полутора лян серебра и всего три с половиной мешка риса в год. Один лян в первой половине XIX века примерно равнялся двум российским серебряным рублям. Получалось, что денежное содержание китайских солдат было даже выше, чем русских. Только все это было в теории. На практике же, с учетом казнокрадства высших чинов армии империи Цин, китайские солдаты зачастую оставались голодными и вели полунищенское существование.
Конечно, миллион солдат – это впечатляет. Но на деле китайская армия была практически небоеспособна. Ее оружие, тактика застряли на уровне европейских мушкетеров времен Тридцатилетней войны. Потому-то британские солдаты, высадившиеся на юге Китая, с необычайной легкостью громили многократно превосходящие их по численности «зеленые» и прочие знамена империи Цин.