«Так вот они какие, русские казаки!» – подумал он.
Между тем ехавшие вместе с казаками индейцы стали не спеша разоружать пленных и вязать им руки. Один из кавалеристов попытался было оказать сопротивление. С ним индейцы не стали церемониться, а просто и без затей перерезали ему глотку. Больше желающих показать свой строптивый норов среди пленных не нашлось.
Пленных под конвоем повели в индейскую деревню. Оставшиеся на поле боя мдевакантоны не спеша стали добивать раненых и снимать скальпы. Лейтенант заметил, что это занятие не слишком понравилось казакам, но никто из них не выказал свое возмущение и не попытался помешать индейцам.
«Если русские и краснокожие найдут общий язык, – подумал Джонстон, – то тогда нам больше нечего делать в здешних краях».
Лейтенант тяжело вздохнул. Он подумал, что недостроенный форт Кирни вряд ли сможет сдержать врага. Да и форт Снеллинг, пожалуй, тоже. Орегонская тропа будет надежно перекрыта, и по ней переселенцы вряд ли уже когда-нибудь доберутся до Тихого океана.
«Проклятые русские, проклятые индейцы, проклятые политиканы из Вашингтона! – подумал лейтенант. – И чего им на свете мирно не живется?»
Майор Ричард Барнс Мейсон истово верил в великую роль, самим Богом уготованную его стране. Да, то, что Североамериканские Соединенные Штаты должны со временем занять весь североамериканский континент, было абсолютно очевидно любому здравомыслящему человеку. В газетах это именовалось Manifest Destiny, «доктрина очевидной судьбы». Оставался только один вопрос: что делать с теми, кто в данный момент заселяет эти земли? Особенно это касалось индейцев. Мейсон не хотел их истреблять – отнюдь. Но они не должны занимать земли, на которых могли бы поселиться белые. А индейцы… Ведь есть же места, где белые люди жить не захотят. Вот туда им и дорога.
Тем более что сиу, ныне живущие на землях к западу от начала Миссисипи, в лесах и Великих прериях, сами являлись завоевателями. Еще недавно их ареал простирался немногим дальше, чем теперешние земли мдевакантонов – еще в прошлом веке в Черных холмах и прилегающих землях жили племена арикара и кроу, которых сиу вытеснили на запад. Именно поэтому Мейсон не видел никаких причин уважать договоры, оставляющие сиу Черные холмы. Пусть они и малопригодны для жизни – сиу и сами там не живут, для них эти земли, видите ли, священны. Каменистая почва, неудобный рельеф, суровый климат…
Но теперь выяснилось, что там найдено золото. А золото нужно его молодой стране, Конституция которой написана в том числе и его дедом. Дело оставалось за малым – пробить коридор к этим самым Черным холмам, а также развязать языки тем из индейцев, кто знает, где именно находится золотая жила.
Но, как его некогда учили в Вест-Пойнте и как он убедился во время войны с семинолами, главное – внезапность. Семинолам он нанес крупное поражение, пообещав им переговоры о мире. Приехавших на эти переговоры вождей – увы, далеко не всех – он попросту захватил, а затем ударил по вражескому стойбищу. В результате немалая часть семинолов была отправлена на Индейскую территорию[49] под конвоем кавалерийских частей.
Сейчас же дело было за малым. Нужно было, не трогая мелкие деревни хункпапа и других племен сиу, дойти до Вакпалы, столицы хункпапа, – и уничтожить ее, попутно захватив парочку вождей для допроса.
Пока что все шло хорошо – они обошли деревню мдевакантонов, затем две маленькие, примерно по десять-пятнадцать типи, деревни хункпапа[50]. Осталась лишь одна деревенька – и затем, дня через два, уже Вакпала.
Отряд его по численности был меньше, чем гарнизон, который остался в новопостроенном форте Кирни – всего две роты кавалерии по семьдесят пять сабель каждая, плюс батарея из четырех полевых пушек и взвод управления. Впрочем, это и не было страшно – проклятому французишке Фремонту достался более сложный участок, а ему – вся слава открывателя золота Черных холмов. Конечно, золото еще не найдено, но это все мелочи.
Неожиданно Мейсон услышал далекую ружейную пальбу и бросил взгляд на своего главного следопыта, Кристофера Карсона. Тот лишь кивнул и ускакал в ту сторону, где стреляли, – он достаточно долго служил у Мейсона и понимал без слов, что именно от него требовалось. А еще Мейсон ценил его за весьма неплохое знание испанского, французского и целого ряда индейских языков, включая и лакота. Да и его покойная жена была индианкой из племени арапахо – она умерла при родах его второй дочери два года назад. Так что индейцы относились к нему, как правило, намного лучше, чем к большинству белых.
А еще Карсон был знаменит своей невозмутимостью, причем даже в самых сложных ситуациях. Но после того как он примерно через час вернулся, Мейсон впервые увидел Карсона взбешенным. Начал же он, как всегда, достаточно сухо:
– Там была небольшая индейская деревня. Судя по тому, как были украшены женские платья, это были хункпапа.
– Были?
– Были. Рота Чайвингтона уничтожила всех. Последнюю девочку только что добили, когда я туда подъехал.
– Сколько там было воинов?
– Я не увидел ни единого. Старый вождь, еще два старика, женщины, дети – причем мальчики лет до восьми. Все мертвые. Женщин всех… Словом, обесчестили перед тем, как убить, – и, такое у меня сложилось впечатление, маленьких девочек тоже. А мальчиков – и совсем уж маленьких девочек – просто зарезали. Я позволил себе отдать от вашего имени приказ Чайвингтону немедленно прибыть к вам. Он же потребовал предоставить ваш письменный приказ.
Мейсон очень не любил Чайвингтона. Еще недавно он был обычным пастором методистской церкви, но год назад почему-то пошел в кавалерию – и какой-то болван решил, что он достоин чина лейтенанта. В бою его Мейсон не видел, тот был приписан к его эскадрону только в форте Снеллинг, но сразу же невзлюбил его на подсознательном уровне. Тем более что уже не раз и не два тот выполнял приказы из рук вон плохо, и Мейсон решил про себя поставить вопрос об его увольнении или переводе в другую часть, как только они вернутся к генералу Кирни. Вздохнув, Мейсон сел писать приказ этому строптивому святоше немедленно явиться с докладом о происшедшем в безымянной индейской деревне.
Но не успел он посыпать написанное им песком, как Чайвингтон прискакал к нему сам и доложил, что его люди в тяжелом и кровопролитном бою захватили крупную деревню «каких-то сиу» и убили «не менее сотни их лучших воинов», а также их «самок и личинок». По мнению Чайвингтона, «негоже, чтобы они выросли и превратились в воинство диавола, как их родители».
Мейсон взмахом руки прекратил поток этого красноречия, достойного, наверное, пастора-методиста, но никак не лейтенанта кавалерии Соединенных Штатов:
– Лейтенант, потрудитесь вспомнить, о чем именно гласил мой приказ на случай, если вы увидите индейскую деревню до того, как мы дойдем до Вакпалы?
– Обходить их стороной, и, если мы увидим кого-то вне этих деревень, то вести себя с ними предельно корректно.
– Именно так. Тогда почему вы ослушались моего приказа?
– Сэр, они сами первые начали. Моих людей они обстреляли из луков и ружей. Мы всего лишь защищались.
– И сколько у вас раненых и убитых?
– Индейцы ни разу не попали ни в кого из наших.
Мейсон тяжело вздохнул. Больше всего ему хотелось тут же отстранить от командования этого болвана, но он сдержался – ведь других офицеров у него не было. И он лишь процедил сквозь зубы:
– Лейтенант, я надеюсь, что с этого момента ваше поведение будет безукоризненным и что ваши последующие действия позволят мне забыть то, что вы только что сделали. Иначе я передам вас генералу Кирни с подробным описанием ваших «подвигов». И я вам скажу – генерал не прощает ни своеволия, ни ненужных убийств. Вам все ясно?
– Да.
– Не «да», а «так точно»![51] А теперь вон с глаз моих!
– Вождь, у нашего поселка появились бледнолицые воины!
– Какие еще воины? – удивленно произнес Хеванжеча, вынужденный прервать свои тяжелые раздумья.
– Наверное, американские, – неуверенно сказал мальчик лет тринадцати.
Хеванжеча, держась за поясницу, поднялся со шкуры бизона, на которой он возлежал, задумчиво уставившись на огонь, и вышел из типи.
С тех пор, как он стал вождем Хеванжеча, как ему самому казалось, вел свое племя хункпапа к миру с бледнолицыми. Да, им пришлось кое-что отдать. Но вряд ли им так уж будет нужна земля хункпапа – бесконечные прерии, граничащие с Плохими землями – весьма негостеприимной изрезанной местностью, север которых – западная часть охотничьих угодий хункпапа, а юг – другого племени лакота, оглала. А дальше, за Плохими землями – священные для каждого лакота Черные холмы, с их крутыми склонами, ведущими к острым вершинам, покрытым снегом с осени до весны[52].
Недавно белые привезли ему дорогие подарки – охотничьи ружья, седла и упряжь, топоры и ножи. А за все это они попросили у него лишь немного золота, если оно имеется на его землях. У хункпапа золота не было, зато в Черных холмах в некоторых реках то и дело попадались золотые песчинки, а то и целые камешки размером с лесной орех. И он послал им, в числе ответных подарков, несколько таких камешков. Ведь бледнолицые обещали ему, что территория его племени теперь будет неприкосновенна. И он в это поверил – ведь, если что, то они сначала покорят мдевакантонов и оглала, чьи земли намного лучше, а его-то земля кому нужна?
Поэтому он вышел из своего типи без всякого опасения. Но то, что он увидел, поразило его до глубины души. Американские кавалеристы с яростью набрасывались на индейцев, убивали стариков и детей, а женщин и девочек постарше они сгоняли в кучки, где те сидели и дрожали от страха. Неужто «длинные ножи»[53]