приняли их за непослушных оглала?
Вернувшись в типи, он взял правой рукой свернутый звездно-полосатый флаг, подаренный ему людьми, совсем недавно посетившими его деревню. Развернув его, Хеванжеча взглянул на синий прямоугольник, на котором располагались двадцать шесть звезд, а справа и под ним – семь красных и шесть белых полос[54]. В левую руку он взял другой подарок людей из Вашингтона – портрет Великого белого отца Уильяма Гаррисона. И вновь вышел из своего типи.
К нему мчался кавалерист – судя по тому, что у него на шляпе красовался прямоугольничек с золотой каймой, он догадался, что это офицер[55]. Хеванжеча начал махать флагом и, словно щитом, прикрыл грудь портретом американского президента. Всадник спешился, подошел к вождю, усмехнулся. Но улыбка его была какая-то нехорошая. Неожиданно он выхватил из кобуры пистолет и выстрелил в вождя хункпапа. Пуля пробила портрет Великого белого отца и ударила в грудь индейца. У Хеванжеча подломились ноги, и он рухнул на землю, так и не выпустив из рук ни флага, ни портрета. А убивший его кавалерист подошел к мертвому, нагнулся и стал деловито обшаривать его одежду. Флаг и портрет он небрежно, словно мусор, пинком ноги отбросил в сторону…
Вчера, ближе к вечеру, майор Мейсон пригласил своих подчиненных, лейтенантов Джона Милтона Чайвингтона и Генри Вейджера Холлека, на совещание. Кроме них, присутствовал лейтенант Генри Джексон Хант, командир батареи конной артиллерии, и тот самый Кристофер Карсон, которого Чайвингтон уже успел невзлюбить, узнав, что его женой была индианка, и что он слишком уж тепло относится к этим проклятым краснокожим.
Сам Чайвингтон был родом из Омахи, где учился на методистского священника. Но однажды его посетило нечто. Во сне к нему явился ангел и объявил ему, что ветхозаветные евреи – это американцы, а филистимляне и прочие нечестивые народы – на самом деле дикари, именуемые американскими индейцами. И что истинное служение Господу – это полное истребление этих дикарей, как Господь уничтожил Содом и Гоморру. Судя по всему, Чайвингтона посетил не ангел, а прислужник Сатаны, который обнаружил в семинаристе-недоучке родственную душу.
Тогда Чайвингтон рассказал об этом ректору семинарии, тот ответил, что это был знак Господень. Видимо, посланцы из ада порой посещали и ректора. В тот же день Чайвингтона рукоположили в методистские пасторы, хоть ему было всего лишь восемнадцать лет, а ректор написал письмо генералу Винфилду Скотту, с которым был давно знаком и который командовал войсками, ведущими войну с семинолами. Скотт сразу же выдал Чайвингтону лейтенантский патент – и это несмотря на то, что молодой человек с рождения был дальтоником и не различал цвета. Кроме того, у него не было боевого опыта. Единственный настоящий бой с семинолами стал для него холодным душем – треть его людей погибла, не нанеся практически никаких потерь врагу. Зато потом Чайвингтон порезвился вволю, уничтожив две индейские деревни, в которых не было никого, кроме стариков, женщин и детей. Именно тогда он научился у своих людей вырезать гениталии у мертвых индейских женщин и «украшать» ими луку своего седла.
После окончания войны с семинолами генерал Кирни, под чьим непосредственным командованием он служил, взял его с собой на войну с сиу. Теперь Чайвингтон командовал целым эскадроном из семидесяти пяти сабель; Кирни пообещал ему повышение в чине до капитана, если он достойно себя покажет.
И все было бы хорошо, если бы не этот чистоплюй Мейсон – а уж тем более не этот Кит Карсон, белый лишь снаружи. Однажды Чайвингтон его спросил, почему он вообще отправился с ними в поход, если он так любит индейцев. Карсон ответил, что подписал контракт и будет его соблюдать, даже если он недоволен тем, что его правительство в очередной раз нарушает ранее подписанные договоры с индейцами.
Теперь же Карсон доложил, что провел разведку и что, насколько он может судить, в деревне остались лишь женщины, дети и старики. Был ли там Хеванжеча, он ответить не смог, мотивировав это тем, что Мейсон требовал, чтобы индейцы не узнали о готовившемся нападении раньше времени. И добавил, что, во-первых, кто-то из вождей там должен остаться – так у сиу бывает всегда. И, во-вторых, если бы не была уничтожена деревушка по дороге к Вакпале, он мог бы гарантировать полную внезапность. А так стопроцентной уверенности в том, что их не обнаружат, у него нет.
И Карсон внимательно посмотрел на Чайвингтона, которому стоило большого труда сдержаться и промолчать. После чего скаут продемонстрировал самодельную карту местности – по его словам, кое-что он узнал сегодня, но ему уже приходилось бывать в Вакпале, так что информация проверенная.
Сама Вакпала находилась на пологом левом берегу реки и была окружена по периметру частоколом. Через реку примерно посередине деревни проходил брод. Еще два брода находились ниже и выше деревни, примерно в полутора милях. С обеих сторон деревни были обозначены два невысоких холма – с западной и восточной стороны.
– Обыкновенно на них всегда находится дозор. Но, как ни странно, я не увидел ни на том, ни на другом холме никого, кто следил бы за окрестностями. Судя по всему, они поверили в обещания нашего правительства, и даже те, кто должен был быть в дозоре, отправились на охоту.
Мейсон поблагодарил Карсона, и тот удалился. Майор начал отдавать распоряжения, готовя завтрашний штурм. Еще ночью, благо та была лунной, рота Холлека должна была пройти выше по течению, форсировать реку и занять позиции с обратной стороны западной высоты. Рота Чайвингтона – точно так же с востока и северо-востока. А батарея Ханта – шесть легких орудий и взвод охранения – выдвинуться к реке и обстрелять индейцев с крутого правого берега. Сигналом к атаке должен быть первый залп артиллерии – обстрел должен прекратиться, как только кавалерия подойдет к стойбищу.
Но еще до начала артподготовки Чайвингтон заметил двух девочек, собиравших какие-то травы и цветы на склоне холма. Их удалось схватить, но одна из них успела закричать, и Чайвингтон выстрелом в воздух подал сигнал начать атаку.
В частоколе обнаружился незакрытый проход – наверное, через него эти девочки и вышли из деревни. Эскадрон через незакрытую калитку в конном строю ворвался в деревню. Практически никакого отпора они не встретили – пара стариков с допотопными ружьями, двое подростков с луками, несколько женщин с палками, мальчик, бросившийся на сержанта Данхэма и попытавшийся его укусить…
Оставив часть своих людей зачищать окрестности, Чайвингтон в сопровождении трех своих солдат бросился к большому типи, стоявшему в середине деревни. Перед ним был вкопан высокий резной столб. Из типи вышел индеец лет, наверное, пятидесяти, украшенный кучей перьев, означавших его высокий статус. В одной руке индеец держал американский флаг, в другой – портрет президента Гаррисона, которым он прикрывался словно щитом.
Чайвингтон спешился и направил на вождя винтовку. Вообще-то Мейсон отдал приказ оставить кого-нибудь из вождей в живых. Но лейтенанта так разъярил этот портрет, которым вождь прикрывал грудь, что он выстрелил. Пуля прошла через лицо президента и пробила грудь индейца. Старик, словно подкошенный, рухнул на землю.
Чайвингтон наклонился над его телом и первым делом срезал его пояс, на котором висели разные мешочки. Возможно, что в одном из них могло оказаться золото. Когда же он приготовился срезать острым ножом мошонку вождя, чтобы сделать из нее кисет, ему почудилось какое-то движение в высокой траве, окружавшей типи. Грохнул выстрел, и лейтенант, выронив нож, завопил от боли и упал, зажимая пробитый пулей живот.
Говорят, что трудно воевать, когда вокруг тебя не только знакомые станичники, а еще и люди, которых ты видишь первый раз и толком не знаешь, на что они способны.
Так думал Никифор Волков, оглядывая поле боя, усеянное телами американских солдат. Над ними уже потрудились индейцы – почти у всех убитых был снят скальп, у многих перерезаны глотки. Снаряжение кавалеристов было снято с убитых, некоторые из мдевакантонов стягивали с убитых куртки, срезали медные пуговицы и шнуры.
Никифор подошел в стоявшим неподалеку Якову Бакланову и Таояте Дуте. Казачий атаман и индейский вождь о чем-то с увлечением беседовали. Им переводила Ангпету, которая, едва прекратилась стрельба, на лошади примчалась на поле боя. Никифор промолчал, ведь девушка формально выполнила его приказ и осталась в тылу. А сейчас, когда американцы сдались, никто не мог упрекнуть ее в непослушании.
– Ну что, Никифор, – подмигнул своему старому приятелю Яков Бакланов, – сегодня мы показали этим живодерам, где раки зимуют! Слабоваты они оказались в бою. Стреляют да, неплохо стреляют, а вот саблей рубить не умеют. И зачем они их только нацепили? Я вот сегодня зарубил двоих – ни один из них даже не попытался защититься от удара своей саблей. Я уж не говорю, что никто из них даже не знает, что такое фланкировка пикой[56]. Эх, кончится все это, займусь я обучением всех своих казачков. Не зря же я служил в Донском учебном полку!
– Да, Яков Петрович, – кивнул Никифор Волков, – и шашкой, и пикой ты умеешь орудовать отменно! Я и сам бы был не против кое-чему у тебя подучиться.
– Друзья мои, – произнес внимательно слушавший их индейский вождь, – я знаю, что и вы, и ваши воины достойны уважения. Но давайте подумаем, что нам следует сделать, чтобы окончательно изгнать бледнолицых с нашей земли.
– Надо уничтожить форт, который американцы начали строить на берегу Говорящего озера, – сказал Никифор Волков. – Сделать это будет достаточно просто – в нем осталась едва ли половина гарнизона, а укрепления его еще не готовы к бою.
– Мой друг Таояте Дута уже послал туда своих разведчиков? – спросил Бакланов. – Надо подробно разузнать, что там происходит, и попытаться взять пленных, которые ответили бы на некоторые наши вопросы.