Он выпрямился, неподвижно глядя перед собой. На судьбу можно повлиять. Можно воспрепятствовать тому, чтобы вся эта жуть сбылась. Но тогда почему, едва захотев вмешаться, он всякий раз запутывался ногами в пресловутой веревке? Резкий тормоз перед километровым столбиком № 16… Сигнал тревоги, чтобы поезд не сошел с рельсов… Ужасная гибель Людивины Кокель…
Может быть, одного желания избежать своего будущего мало, чтобы его создать?
Но что же тогда делать? Действовать согласно своим сновидениям или просто-напросто их игнорировать?
«Игнорировать сновидения».
Он в волнении достал записную книжку:
– «Игнорировать сновидения»!.. Он… Это мне он адресовал свои записи на стене в гостинице! Черт возьми! Стефан-из-будущего, он…
Ему вдруг вспомнился звук радио, звук телевизора, включенного на полную мощность. И надписи мелом на стене погреба в первом сне. Послания маркером на стенах. «Ноэль Сирьель», «Твои послания в ПО 101». Все говорило о том, что Стефан-из-будущего всеми силами искал возможности связаться с ним.
Стефан схватил бутылку и щедро плеснул себе виски. Горлышко бутылки звякнуло о стакан.
– Он… он знает, что я здесь, что я вижу его во сне! Он включил радио и телевизор на полную мощность, чтобы я его услышал! Он… он адресует мне послания на стенах! Черт, Джеки, это я в будущем, и он пытается со мной поговорить, о чем-то меня предупредить!
Физик поскреб себе голову и скептически уставился на Стефана:
– Ты что, уже успел клюнуть, перед тем как сюда прийти?
Стефану не сиделось на месте, и от нетерпения он принялся покусывать себе кулак.
– Значит, он, может, и не такой, как я, но он физически существует в будущем. И он… он ждет, что… что я ему как-то отвечу и подам знак.
Он достал из стакана для карандашей черный маркер:
– Я его возьму, если ты не возражаешь…
– Ну да, в твоем фильме герой, которого ты играешь, хочет ответить себе будущему, написав ему послание на стене, ведь так? И ты веришь, что слова способны пройти сквозь время и появиться как по волшебству?
– Именно так.
– Да нет же! Я ведь тебе уже сказал, что парадоксы не сущ…
– Нет, они существуют. Эти чертовы парадоксы времени существуют. Мне хочется верить, что каждый свободен делать все, что хочет, что можно изменить свою судьбу. И я никогда не стану крутиться по ленте Мёбиуса, я не баран какой-нибудь.
– Знаешь, судьба – штука упрямая, она не позволит так с собой обращаться.
– Но ведь и я не позволю так со мной обращаться.
Он быстро-быстро нацарапал что-то на листочке бумаги и протянул Джеки:
– Спасибо, Джеки, мне пора идти, это очень важно.
Ученый взял листок:
– 4-5-19-20-9-14? Что это такое?
– Наверняка выигрышные числа лотереи, что состоится в среду. Тебе в благодарность.
– Шикарный подарок, спасибо. Можешь быть уверен, чувство юмора ты не потерял. Ни чуточки.
– Мой тебе совет: разыграй этот номер.
– Вряд ли… Я никогда не играю в лотерею.
Уже выходя, Стефан заметил:
– На этот раз придется сделать исключение. Я уверен. Потому что, несомненно, в этом твоя судьба.
24Пятница, 4 мая, 22:34
– Завтра суббота. Очень хочется провести денек в лесу. Можно выехать на пикник и…
Лежа в постели под боком у Селины, Вик приложил палец к губам жены:
– Ты ведь знаешь, что я расследую очень сложное дело? Очень, очень сложное.
– Твой отец звонил мне сегодня и сказал то же самое. Сказал, что тебе надо дать полную свободу на время этого расследования. Ему, видимо, наплевать, как я себя чувствую, как проходят мои дни. Его интересуешь только ты. Ты и твоя карьера, будто речь идет о его собственной.
– Ты же его знаешь…
Ночник освещал спальню золотисто-коричневатым светом, и в этом свете четко проступали контуры нагих тел.
– Ты никогда не оставлял меня одну в выходные. И обещал, что никогда не будешь оставлять. Я хочу, чтобы ты был дома.
Вик склонился над женой, потом перевернул ее и опрокинул на себя. Он разглядывал тени на потолке и не видел ничего, кроме каких-то искаженных силуэтов, рябых лиц и ампутированных рук и ног. Вик прикрыл глаза и зарылся носом в длинные черные как смоль волосы Селины. Пальцы его становились все настойчивее и настойчивее. Селина прерывисто вздохнула.
– Так что завтра? – прошептала она.
– Сейчас важно только сегодня… И то, чем мы займемся… И оно стоит всех лесов мира, вместе взятых…
Он снова ее резко перевернул, и их тела прижались друг к другу.
– Эй, поосторожнее! – с улыбкой запротестовала она. – Ребенок…
Вик тоже улыбнулся:
– Я думаю, он не откажется от маленького кукольного спектакля?
– Не говори глупостей. Он ведь все слышит, знаешь?
– Ах, он все слышит?
Вик склонился к животу Селины:
– А ты знаешь, что мы с твоей мамой заделали тебя на упакованном шахматном столике в мой день рождения?
– Замолчи!
– Потому что твоя мама думает, что шахматные столики годятся не только для того, чтобы переставлять пешки.
– Да замолчи же ты, наконец!
– А ты знаешь, что шахматный столик все еще здесь?
– Хочешь сподвигнуть меня на акробатический трюк? Скоро все это будет совсем невозможно. И тебе придется потерпеть. Так пользуйся возможностью, пока не поздно.
– Придется запастись терпением, как доблестному королю под защитой ладьи, коня и королевы[39].
Селина закрыла глаза:
– Мне хочется, чтобы наша жизнь оставалась спокойной, чтобы ты мог забирать детей из школы и отвозить их в спортивный клуб, чтобы мог встречать с ними новогодние праздники. Хочу, чтобы они росли у тебя на глазах, только и всего. Но твой отец хочет совсем другого.
– Прошу тебя, не надо больше о моем отце…
Селина взяла его за руку и чуть коснулась кончиков пальцев. Вик наморщил брови и тоже много-много раз погладил кончики ее пальцев.
– Тебя это так возбуждает? – прошептала она.
Вик коснулся губами ее губ и вдруг резко вскочил:
– Вот черт! Я…
Он как раз в этот момент ощутил языком кончик ее языка.
– Мне… мне срочно надо позвонить! Очень коротко, просто кое-что уточнить!
Селина резко отпрянула:
– Ты что, шутишь?
Как был голышом, Вик бросился к своей одежде и вытащил визитку судмедэксперта.
– Две секунды, ладно? Две крошечные секунды!
– Нет, Вик, так нельзя!
– Черт побери, всего две секунды!
Он бросился в кухню и набрал номер по городскому телефону:
– Доктор Демектен? Это Вик Маршаль.
– Кто-кто?
– Мы виделись вчера вечером на вскрытии Аннабель Леруа.
– Ах да! Молодой южанин… Так что вы хотите?
– Я размышлял… о пытках, которым подвергли жертву.
– Посреди ночи? У вас что, нет более приятных занятий?
Вик покосился в сторону спальни, где свет начал меркнуть.
– У меня к вам всего один вопрос. Губы и язык считаются очень чувствительными тактильными органами, и кончики пальцев тоже, верно?
– Верно. Эти три зоны снабжены очень большим количеством нервных окончаний и, следовательно, наиболее чувствительны к прикосновениям. Два квадратных метра нашей кожи снабжены семью миллионами нервных окончаний, но только в одних кончиках пальцев, к примеру, насчитывается по две тысячи пятьсот рецепторов на каждый квадратный сантиметр. Эти три зоны наиболее восприимчивы при тактильных исследованиях. Вы никогда не задавали себе вопрос, почему, целуясь, мы пускаем в ход язык?
– И… ей все это отрезали, пока она была жива?
– Именно так. Загляните в отчет.
– Обоняние… Осязание… Эти два чувства очень информативны. А как именно действует осязание?
– Постараюсь объяснить как можно короче. У нас есть разные типы нервных окончаний. Одни – ноцицепторы – чувствительны к боли и активируются только тогда, когда перейден порог агрессивности повреждения. Они предупреждают головной мозг об опасности, посылая сигнал через спинной мозг. Другие же нервные окончания, гораздо более чувствительные, чем ноцицепторы, отвечают за пресловутое чувство осязания. Это механорецепторы, которые активируются при соприкосновении с предметом, и терморецепторы, которые реагируют на тепло и холод. Опустите руку в воду и нагрейте ее до 45 градусов, и терморецепторы начнут передавать сигналы все более болезненные, но пока вполне переносимые. Но как только температура превысит 45 градусов, включатся ноцицепторы и предупредят головной мозг, вследствие чего вы почувствуете ожог. Ноцицепторы стоят на страже целостности нашего тела. Боль полезна. Без нее мы бы умирали, не получив сигнала о ранах и повреждениях… Что-нибудь еще? А то у меня труп на столе.
– Благодарю вас.
Когда Вик вернулся, Селина лежала, обнаженная, положив руки на живот. Она больше не улыбалась.
– Ты обо всем этом думаешь, даже когда трахаешься? Даже когда… ласкаешь меня?
– Да нет же, нет!
Вик смотрел куда-то мимо жены, в пустоту. Если Матадор уничтожил органы осязания жертвы, значит он не хотел, чтобы она к нему прикасалась. Может, Леруа вызывала у него отвращение? Может, он не желал, чтобы она его «запачкала» своим прикосновением? Или он вообще боялся прикосновений? Из-за полученных травм или из-за того, что в детстве с ним жестоко обращались?
А голос все раздавался откуда-то:
– …Не следила ни за чем, кроме здоровья твоего отца. И у тебя та же одержимость. Те же разрушительные навязчивые идеи.
Вик покачал головой:
– Я здесь, малышка. Я ведь здесь, верно? Самое время заняться любовью, самое время…
– Я не хочу заниматься любовью, я хочу только, чтобы ты снова стал прежним Виком.
– Предохранительным Виком? Виком, который всегда идет по проторенной дорожке? Виком-умницей за шахматным столиком?
– Но у тебя такой характер, такая натура. И ты ничего не сможешь изменить, даже если будешь присутствовать на вскрытиях или корчить из себя крутого. Они желают повсюду таскать тебя за собой, как собачонку. Ты ведь не настоящий сыщик. Ты блатник.