Сердце у него сжалось, – похоже, он что-то ухватил.
Дата. Он разобрал: «1987».
На других рентгенограммах, дальше по ходу фильма, он прочел: «1989», «1990», «1992».
Больше ничего, только даты.
Прежде чем вернуться к видео, Вик налил себе еще стакан. Ребенок рос, без конца ломая себе кости. Почему? Может, он страдал заболеванием, при котором кости делаются хрупкими, вроде синдрома «стеклянных костей»? Может, его жестоко избивали? Или он все время попадал в какие-то переделки?
Вик невольно подумал о Стефане. Его прыжок с поезда, бесчисленные аварии на улицах, постоянные лежания в больницах…
Но он прогнал эту мысль и стал думать о словах, которые Сирьель произнес перед первой своей смертью: «Я сам себе преподнес фильм… о своей галлюцинации. А мой исполнитель – о своих страданиях». Если рентгенограммы с таким постоянством появляются на протяжении всего фильма, значит в этом должен содержаться какой-то смысл. Может, в них представлены страдания самого Матадора?
Вика заинтересовал и другой кадр, регулярно возникавший во всем этом нагромождении ужасов. Старик-факир, который невозмутимо прокалывал себе язык, глядя прямо в камеру. Он ни разу не поморщился, даже бровью не повел. А в следующем кадре появлялась фигура, медленно шествующая по горящим углям. И еще дальше – человек катался по битому стеклу, постепенно заливаясь кровью. Вик отмотал назад, к тому кадру, где человек шел по горящим углям, и максимально увеличил изображение. Несомненно, это был один и тот же человек, индиец лет шестидесяти, который проделывал свои отчаянные трюки на камеру. То есть для Матадора собственной персоной.
Кто был этот человек? Почему убийца им так заинтересовался?
Еще несколько долгих минут Вик вглядывался в изображения, не понимая, что же связывает их друг с другом. Везде присутствовало физическое насилие, страдание, боль. Но что именно было определяющим?
Страдание… Это слово присутствовало везде, на всех этапах следствия.
На экране ясно была видна рука убийцы, сначала в перчатке, потом без нее. Голая рука опускалась в миску со льдом, а потом гладила покрытые по́том животы жертв, пылавшие от жара нагревателя. Интересно, какое лицо было в этот момент у убийцы? Что давала ему эта странная ласка? Зачем он чередовал жар электронагревателей с холодом кусочков льда? На память пришли маленькие лужицы воды, которые оставались на всех местах преступления. Кусочки льда…
«Загляните за пределы… наших пяти чувств, ищите еще дальше… Чем восполняется нехватка?» – сказал тогда Сирьель.
– А чем, черт возьми? – взвился Вик. – О каком восполнении ты говоришь?
В голове до сих пор звучал хриплый голос старика.
«Будь вы настоящим сыщиком, вы бы попытались… почувствовать то, что чувствовал… ваш убийца перед этими обжигающе горячими телами. Тогда вы бы поняли. Вы бы сыграли на противоположностях и сами бы очистились, сублимировались».
Что за противоположности? Жар и холод? Огонь и лед?
Вик встал и включил термостат на полную мощность.
Надо попробовать.
Он еще раз просмотрел фильм, впустил в себя все образы сумрачного мира монстра. Затем отправился на кухню и наполнил мисочку кусочками льда из морозилки. Стараясь не шуметь, принес все имевшиеся в доме переносные нагреватели и расставил их на полу. Приборы заработали, задули горячим воздухом. 27 градусов, 29… 35…
Вик снял футболку и сел рядом с ними таким образом, чтобы до раскаленных докрасна спиралей оставалось не больше нескольких сантиметров. Тело его сразу покрылось прозрачной пленкой пота. Капли выступили на лбу, на щеках, на плечах. Он представил себе убийцу, глядящего на привязанную между двумя нагревателями жертву. Что же он испытывал? Может, бурную эрекцию?
В голове прошли кадры с факиром на раскаленных углях, лицо которого было абсолютно бесстрастно. Жар все усиливался, и мысли его вернулись к жертвам с вырезанными языками, губами и отрезанными кончиками пальцев. И он вспомнил о наборе для наложения швов, который Мортье нашел возле скотобойни.
Лед в мисочке начал таять. Жар становился невыносимым. Взмокший от пота, Вик нагнулся и запустил пылающую от жара руку в миску со льдом. И его пронзила острая боль. Холод, как электрический разряд, ударил по пальцам, прошел через всю руку и поразил грудь.
Холод… Холод вызывал такую же боль, как ожог.
А контраст только увеличивал боль.
Рентгенограммы, сломанные кости, эти непонятные отметки на стенах… Убийца хотел впитать в себя боль своей жертвы. Он желал знать, что она чувствует.
Он стимулировал терморецепторы, попеременно воздействуя на них то жаром, то холодом, чтобы приблизиться к болевому порогу.
И по этой игре крайностей Вик догадался.
Теперь он знал, какое чувство в чистом виде хотел получить убийца своими кусочками льда и нагревателями и что за нехватку он пытался восполнить этим вихрем насилия.
И еще он понял, почему тот всегда имел при себе набор для наложения швов.
Теперь это было яснее ясного.
77Вторник, 15 мая, 05:23
Стефан сидел, забившись в угол дивана в гостиной, стиснув в руках копию DVD и не решаясь включить телевизор. Вокруг стояла тишина. Его неотступно преследовали страшные кадры: крики, окровавленные лица. Он знал, что больше никогда не обретет покоя.
Неподвижно сидя перед початой бутылкой виски, он силился понять – и не мог. Почему именно Сильвия? Что у нее общего с остальными жертвами? Почему убийца выбрал ее?
Этим вечером больше, чем когда-либо, ему стало ясно, что все его проклятые сны, все так называемые предвидения всегда служили основанием для подлинных трагедий. Люди, которые не должны были умереть, погибали. И в этот цикл затянуло Сильвию. Стефан понурился, глаза его погасли.
Он силился снова и снова продумать последние дни, весь этот поток времени, который, как река в дождь, вздувался от ужаса, муки и страданий. Каким же образом в поток его сновидений оказалась вовлеченной его жена? Как все эти кошмары изменили ее судьбу? Проще сказать, как они спровоцировали ее смерть?
Стефан нервно вертел в руках злополучный диск. Несомненно, разгадка здесь, в этих жутких кадрах, от которых до сих пор стучало в голове.
Он был убежден, что сам увлек жену за собой в сумрак. Но что послужило спусковым механизмом, сигналом? Сильвия, несомненно, недавно где-то пересеклась с убийцей, хотя и вовсе не должна была. Кто это мог быть? Продюсер? Врач? Психиатр? Ну да, психиатр, этот самый Робовский, на прием к которому он так и не попал, потому что наблюдал за Мелиндой. Может, да, а может, и нет.
Стефан закрыл глаза, и перед ним поплыли лица: Арье, Маршаль, Эверар, портье из «Трех парок», Маше… По большей части это были люди незнакомые, которые появились на его пути только в снах.
И один из них снимал на пленку гнусные убийства. Он и создал тот дайджест ужаса, что лежал сейчас у Стефана в руках.
Вдруг одно из лиц отделилось от других.
Стефан поднял диск и поднес его к глазам. На него смотрел убийца.
Пятью минутами позже, найдя среди заметок и записок нужный адрес, он уже мчался из дому, и шины автомобиля визжали на поворотах.
78Вторник, 15 мая, 07:26
Приехав в Пятнадцатый округ к больнице Некер[75], куда его привели поиски в Интернете, Вик с большим риском припарковался на площадке приемного отделения и выскочил из машины. В числе прочих эта больница занималась и врожденными заболеваниями у детей.
Стефан был недоступен и по домашнему, и по мобильному телефону. Почему он не отвечает?
Вик не без труда нашел дорогу в лабиринте коридоров и оказался в отделении детской психиатрии. Найти того, с кем можно было поговорить, тоже было нелегко. Им оказался профессор Шафран. Лейтенант торопливо разложил перед ним кадры рентгенограмм, распечатанные с диска на компьютере. Качество их было не ахти, но множественные переломы просматривались хорошо.
– Мои выкладки привели меня к вам, – объяснил он. – Я разыскиваю этого пациента.
Шафран, человек лет сорока, вертел в руках ручку.
– И это все, чем вы располагаете? Фотокопии рентгеновских снимков?
– Да, это снимки ребенка, который, может быть, много лет назад лечился в вашей клинике.
– Может быть?
– Если не ошибаюсь, у вас лечатся дети с редкими заболеваниями?
– Да, в числе других. Но это не основное, чем занимается наша клиника.
– А врожденной нечувствительностью к боли вы занимаетесь?
Выражение лица Шафрана изменилось. Он взял фотокопии в руки и нахмурился:
– Да, здесь налицо врожденная нечувствительность к боли. Снимки, к несчастью, типичны. Какие там стоят даты?
– 87, 89, 90, 92-й.
Шафран разложил листки по столу:
– Прошло почти двадцать лет, и вполне возможно, что пациент уже умер. Мне очень жаль.
– Он жив.
Профессор скептически взглянул на Вика:
– Знаете, пациенты с этой патологией редко доживают до взрослого возраста. Взгляните на снимки, они сами за себя говорят. Такие переломы… И ведь это еще не все. В раннем возрасте дети, страдающие этим синдромом, откусывают себе язык, обгрызают пальцы до костей и кладут ладошки на горячие сковородки, даже не замечая. Я знаю случай, когда десятимесячный малыш продолжал ползать на четвереньках, имея переломы обеих ног. При неусыпном контроле родителей дети выпутываются из опасных ситуаций. Но представьте себе, каково им в школе, на улице, где их повсюду окружает агрессия, а они даже не знают, что это агрессия? Не чувствуют? А теперь представьте их, уже взрослых, один на один с реальным миром, где любая царапина может их убить. Что бы там ни думали, а боль – вещь полезная. Она предупреждает наш организм об угрозе.
Вик вспомнил эпизод на скотобойне, который упоминал Мортье. Серьезная рана, полученная Матадором, глубокий порез торчащей из бетона арматуриной не помешал ему бегом пробежать несколько десятков метров, заскочить за здание склада и там самостоятельно за