ся, и так обидно – почему приятное время пролетает быстрее плохого? Любовь тоже требует времени, к тому же ничем не обременённого, кроме как самой любовью.
О времени, как о явлении, управляющем жизнью, начинаешь думать, когда его одновременно становится и мало, и в избытке. Это значит, что среднестатистический человек – не шибко творческий, без какого-нибудь дурацкого хобби и толпы нуждающихся в помощи родственников, ещё вполне здоровый хотя бы на голову, дожил до обозначенного в трудовом кодексе возраста и вышел на пенсию по старости или за выслугой лет, или его просто «ушли», что бывает чаще, когда власть помолодела и, поступаясь не всегда полезным опытом, хочет видеть вокруг себя молодых, энергичных, способных обеспечить более высокую производительность ума. И новые садятся гости // За уготованный им пир. Нормально.
И вот, старый человек, узрев, сколько образовалось свободного времени, сучит рукава, чтобы схватить его, если не за горло, то за шиворот, подчинить и направить вперёд по своему желанию. Дудки. Если время придумали люди, это не значит, что с ним можно обращаться по-свойски. Пройдёт совсем небольшой срок, и время понесётся на перекладных, не обращая внимания на беспомощного седока. Хорошо, если до конечной остановки успеешь осознать, что жизнь так же прекрасна, как коротка.
Остывающая летняя ночь мягко готовится ко сну. Даже в безветрие она полна шорохов и звуков, которые издают насекомые. По многолетним наблюдениям, завтра, 7 июля, к ним присоединятся цикады и несколько месяцев без устали станут щипать свои цимбалы день и ночь, прерываясь только на дождик. Кажется, что звенит в ушах. Местные не обращают на них внимания, думают, это такие кузнечики, и смотрят недоверчиво, когда показываешь им больших грязно-жёлтых мух. Точно так же, независимо от погоды, строго по календарю, 15 октября на две недели отключат горячую воду, но что важнее – во второй раз зацветёт белый бересклет, и вся Хоста потонет в душном аромате восторга.
Цикады прилетели в срок и заголосили так отчаянно, что бедная душа моя болезненно заворочалась. Воспринимая жизнь всерьёз, можно порвать сердце. Чтобы не умереть от истины, нам дано искусство, сказал Ницше. Кто бы спорил.
Наибольшее удовольствие доставляют мне книги – всегда есть собеседник, умнее тебя, но устают глаза, хотя оба хрусталика заменены на американский эрзац. Между тем проживать чужие жизни – не просто сладостно любимое занятие, чтение для меня наркотик. Я ухожу в чужой мир, из которого потом трудно вернуться в собственный – он кажется бедным и пресным. Это плохо.
Все стены заняты полками с собраниями сочинений, но перечитывать классику заставить себя не могу, опасаюсь, что она сильно разойдётся с сущностью нынешней жизни, потускнеет под бременем личного опыта, а было бы жаль, пусть остаётся в прежних ощущениях. Да и отпущенного времени не так густо, чтобы тратить на повторение пройденного.
Ушли в небытие мои современники, такие гиганты, как Астафьев и Распутин, неповторимый Шукшин. Не стало трагика Шаламова – подобный писательский дар так же редкостен, как драматический тенор среди теноров. Нет многих, многих других, которым, казалось, несть числа, я уж не поминаю уникальную плеяду поэтов-шестидесятников.
Хороших отечественных текстов мало, хотя попадаются. Прочитав, могу забыть сюжет, но остаётся тонкое послевкусие и ощущение радости от приобщения к прекрасному. Некоторые пишут мастерски, увлекательно и даже слегка развлекательно – иначе, кто ж напечатает. Строчки лепятся слажено, время от времени подпрыгивая на ухабах от неожиданных сравнений и словечек: видимо, сочинители полагают, что вызывать удивление – важная черта нового времени.
Среди писательских имён слишком много журналистов, эти, как правило, выбирают жареные темы: низменные инстинкты, задрапированные флёром светской тусовки, возня вокруг больших денег, пьянство, рафинированные бляди в разнообразных ракурсах. Расчёт на некий круг молодёжи, пускающей слюни по образу жизни «Тёлок» Минаева. Журналистам очень мешает профессионализм, который не заменяет таланта, а только мешает, омертвляя написанное. К беллетристике, понимаемой как belles letters, по аналогии с heîlcanto, эти сочинения не относятся никаким боком.
Ощущения, что, не познай я этих книг, в моей судьбе случится обидная прореха, не возникает, а так хочется пронзительного сочетания звучаний, которые не отпускают, заставляя вновь и вновь возвращаться к прочитанной фразе. Но, похоже, тучи рассеиваются и литература с большой буквы набирает силу. Что бы это значило? Никогда не угадаешь, когда она завалится на бок или почему вдруг рождаются замечательные писатели, да ещё целыми пучками. Меня долго удивляло, что во времена уродливого советского режима так высоко поднялось искусство, создавались прекрасные фильмы, песни, строились красивые дома. Процесс загадочный. Ни экономика, ни политика, ни расположение звёзд здесь ни при чём.
Свежие дарования проклёвываются всё чаще, это хорошо. Из уже широко известных – Сорокин. Не все понимают величину его таланта, он непривычен и намного умнее читателя, а то и иного писателя, это всегда раздражает. Прилепин как раз очень предсказуем, в чём-то примитивен, явно перехваленный, с каждой книгой разочаровывает всё больше и больше. Внимания стоит, пожалуй, ранняя «Санькя», остальное – литературные экзерсисы здравого смысла. Больше деятель, чем писатель. Скипетр ему в руки.
Он такой не один. К сожалению, в литературе отчётливо просматривается тенденция преобладания мысли над стилем. Ещё митрополит Сурожский говорил: когда Толстой захотел стать мыслителем, он перестал быть художником. Кстати, Лев Николаевич эту точку зрения не оспаривал. Масса современных романов написаны историками и философами, читать их полезно, но в сон клонит. Воображение изнывает, я перелистываю страницы, когда и без подробностей ясно, о чём речь, а гармония слов отсутствует. Книги, лишенные музыки.
Иные сочинители прикрываются остротой насущных проблем, хотя отлично знают, что время, ближе чем на полвека, выглядит обманчиво. Не зря Великий Старец всё отодвигал и отодвигал вглубь художественный план «Войны и мира», пока не упёрся в 812-й год.
Серьёзные авторы по сути пишут об одном и том же: как страшно жить и как не хочется умирать. В конце концов все приходят к очевидному: между жизнью и смертью динамического равновесия нет. Вместилище смерти бесконечно и давно затмило число живущих, и только воскресение Иисуса не даёт нам опуститься до родового пессимизма. Боль, несправедливость – лучше, чем ничто, потому что всегда есть – пусть тонкая, но такая сладкая прослойка счастья. Между тем признание смерти как реальной составляющей жизни – момент глубоко положительный: растёт шкала ценностей, невзрачное и обыденное, повернувшись новым боком, озаряется внутренним светом добра, не замешанного на зле.
Опытные писатели тяготеют к классическому строю фразы и отражению советского периода, которое мы так опрометчиво и долго оплёвывали. Ладно, хоть спохватились. Отдаляясь, оно всё отчётливее проявляется в истинном свете. Тогда в обиходе не использовали слов «толерантность», «дискурс», «амбивалентность», «менеджмент», время выглядело попроще, победней и было не таким жадным. Алчность не наша черта, мы лишь рядовые попугаи. Экономическая ненасытность, получившая название «капитализм», который русские вдруг, захлёбываясь от восторга, признали священной коровой, уродует личность. Разумеется, воры и гобсеки водились всегда: если есть шерсть, есть и моль, но старая советская мораль их осуждала, и они не кичились богатством. Люди, пережившие голод и войну, понимали и жалели друг друга, безо всякой натуги становясь лучше. К месту был Шопен, а не Денисов.
То время потеряно навсегда, поэтому хороших писателей и литературных критиков, словно изжога, мучает непреходящая ностальгия. Как выразился Лев Анненский, мы последнее поколение идеалистов. Сокуров сказал жёстче: момент невозврата для России уже наступил.
Одно время интерес к литературе подогревали метафоричность, притчевость, информация между строк, но эзопова эпоха закончилась, сатира уступила место антиутопии, пришло время свободных песен, которые вдруг оказались пресными. Критики вещают, что литературный пейзаж меняется только с появлением «абсолютно неожиданного текста». Очень хочется хрюкнуть: уважаемые знатоки, вы слишком обременены привычками профессии, поэтому в поте лица ищете нетрадиционного. На такой волне появились Модильяни, Губайдуллина, Пригов… А кто остался? Леонардо, Моцарт, Пушкин…
По неведению не касаюсь новейшей зарубежной литературы, пришлось бы перелопатить кучу макулатуры, чтобы найти жемчужное зерно. Я читаю только хорошие книги хороших писателей с хорошим слогом. К переводам отношусь осторожно. Стараясь в спешке заработать на новых именах, переводят их вкривь и вкось. У модного нынче француза Гильома Мюссо, изданного на 34 языках общим тиражом в 11 миллионов экземпляров, читаю: «… искал вдохновение на осуществление…». Как понять, кто бездарен – автор или переводчик? А ларчик открывался просто: в обёртку сентиментального романа завёрнут заковыристый детектив. Тут уж не до слога.
Новаторство устаревает быстрее всего. Впереди – абстрактная живопись, пресыщение которой уже смешно отрицать. За нею появилась какофоническая музыка, больше похожая на сильный шум в ушах расстроенного организма, её воспринимает лишь музыкальная элита, поэтому и отомрёт она позже. Очередь за беспредметной литературой. Собственно, Хлебников и иже с ним уже были, но это отдельные поэтические голоса, которые погоды не сделали. Чтобы появилось направление, нужна проза. Не пройдя круга радикальных идеи, нельзя подняться на следующую ступень, состоящую из свежеобожженных кирпичиков, но вряд ли такая проза найдёт массового читателя. В конце концов, время постмодерна, как когда-то модерна, закончится, и искусство вернётся в вечное – в реализм.
Маркетинговый подход к литературе как товару, когда издательский план формирует коммерческий директор, а не грамотный литератор, стал катастрофой не только для книжного дела, но и для культуры вообще. Если товар приносит прибыль меньше 300 процентов, его место на помойке. Так вымывается новая серьёзная литература. Крупный бизнес от книг отвернулся: издавать накладно, продавать получается плохо – покупатель беден и предпочитает чтению дорогой бумажной продукции бесплатные сериалы по телевизору. Молодёжь, если и читает художественные тексты, то урывками, без наслаждения, по планшету или в Интернете. Но держать в руках гаджет вместо книги, всё равно, что любить женщину по скайпу, а не в постели.