Благодаря звучному голосу и здравым суждениям, часто кажусь незнакомцам намного моложе своего возраста. Некоторое время назад – я ещё передвигалась относительно бодро и скоро, а спину держала прямо – в поликлинике молоденькая врачиха, очень пригожая, но без интереса и теплоты во взгляде, начала усердно строчить в медицинской карте. Спросила заученно:
– Год рождения?
Я ответила, она механически записала, потом остановилась и наконец подняла на меня недоверчивые глаза.
– Получается – вам восемьдесят лет?
– Представьте.
Выражение лица докторши было красноречивее слов: для неё 1933 год, отмеченный в истории страны голодомором и созданием, по мановению сталинской руки, Северного флота, выглядел так же экзотично, как для меня 812-й.
Я не стала объяснять ей, что, засыпая, поднимаю кончики губ в улыбке, чтобы с помощью мышц побуждать организм испытывать эмоции счастья, а старость так усердно не комкала лицо. Мне нравится жить, нравится даже одиночество. Не нравиться может книга, шоу, человек, но жизнь? Почему этого нужно стыдиться и думать, что моя жизнь не удалась? А у кого удалась? У известного писателя, который умер, не успев выговориться, у всенародно любимого актёра, который застрелился с перепою, у великого учёного, умершего не дождавшись признания?
У меня нет претензий к Создателю. Я обыватель, и всё обывательское у меня сбылось: муж, квартира, машина. Меня любили и я любила, передав детям мятежные гены Дона. Кто знает: не погибни он в катастрофе, его талант мог истощиться и всё достигнутое пошло бы прахом. Может, он погиб вовремя, так ведь тоже бывает. Разве счастлив тот, кто живёт долго? Счастлив – кто не перестаёт стремиться к недостижимому.
Каждый раз, перед тем, как погасить ночник, благодарю Господа за красоту мира. Каким нужно обладать воображением, чтобы, не имея примера, исторгнуть из себя столь совершенное пространство, в котором лишь человек, созданный как раз по образцу, и подкачал – позарился на зелёное яблоко. А нам отвечать.
Час поздний, но жара не спадает. Хоста сладко спит, погрузившись во влажную духоту. Случайный ветерок, пробегавший мимо, задел листья пальмы. Они чуть подрожали и вновь застыли, словно веера в руках церемонных японок. На посёлок спустилась благодать.
Внезапно тишину разорвал заехавший во двор лихой «Ниссан» с включённым на полную мощность динамиком. По ушам бьют неблагозвучные аккорды вперемешку с барабанной дробью – у идущих за нами это зовётся музыкой. Невольно задаёшься вопросом: почему мама так плохо воспитала парня за рулём? Погромыхав в охотку, он уедет, оставив после себя возбуждение и долгий след молодой, не нашедшей лучшего применения силы. Провинция вообще редко соблюдает законы – их пишут в «жирной» столице, а тут другие люди, живут по-другому, зарабатывают мало, потому и делают, что хотят.
Раньше, когда мы с Кириллом ещё работали и приезжали к морю только в отпуск, меня ужасно злили ночная трескотня отечественных автомобилей, перебранка пьяных, громкое ржанье юношей и девушек, отдыхающих от летнего зноя на скамейках под окнами. Мотоциклисты дожидались своих избранниц, не глуша моторов. Даже усердные цикады мешали спать. И собаки. Ну, как же в посёлке без собак! Десятки бездомных брехали до рассвета, то затихая, то вдохновляясь новыми призывами.
Нынче иномарки – хоть грузовые, хоть легковые – ползут по-пластунски, вкрадчиво шелестя шинами, а голоса не раздражают, наоборот, приводят в спокойное равновесие: как бы ни была печальна жизнь, она продолжается, облака плывут по небу, реки бегут к морю и последняя капля ещё не пролилась.
Мои мысли возвращаются к календарю, который висит рядом с кроватью. Его изобрели специально, чтобы не осталось никаких сомнений – время ещё есть, времени пруд пруди, за сегодняшним днём последует бесконечный ряд дней новых, и каждый год привычно и легко наполнится повтором цифр. Дни печатают на типографском станке в нужном количестве, как деньги, и при этой мысли вдруг возникает ощущение, что жизнь проходит слишком быстро. Только дети думают, что быстро – это хорошо и, став наконец взрослыми, они получат возможности большого человека. Наивные счастливцы не ведают о приложении, которое намного длиннее и горше всех вообразимых благ.
Календарь у меня неудобный – по нескольку месяцев на одном листке, да ещё праздники с объяснениями, а то ведь теперь никто не помнит, когда, какие и почему. Например, что за День единства? Невозможно привыкнуть к этим новым датам, назначенным не иначе, как по недомыслию. Какое единство воровки Васильевой, отмазанной от суда, с Ирой или Вексельберга с нашим дворником, и всех с государством, которое блюдёт лишь свой интерес.
Надо сказать Нине, чтобы на будущий год купила календарь с большими листами на каждый месяц, где неделя расположена чётко под неделей, тогда удобнее зачёркивать и помнить каждый день. Но может, уже и не понадобится? Забавно: календарь в продаже обязательно будет, а меня, вполне возможно, и нет. Время идёт. Время не останавливается, возвращаясь на круги своя. Любой момент жизни есть момент последнего часа.
Напрягая подпорченные артритом пальцы, обвожу фломастером завтрашнюю дату, с некоторым холодком сознавая, что невольно задаю начало концу.
Восстановленное время
18 июля.
В первую же ночь, когда я решила планомерно заняться воспоминаниями, мне приснилась любимая такса Мотя, по собачьему паспорту – Мартин. Так мы с Доном назвали месячного кобелька под впечатлением прелестного фильма «Сестра его дворецкого» с Диной Дурбин, где один из персонажей говорит: «Мартин, подлая собака, отдай мою шляпу».
Мама гнушалась домашними питомцами, а мне с детства хотелось иметь не птичку, не вонючую морскую свинку, не тупую черепаху, даже не кошку, которая терпит человека по необходимости, но животное с душой, способное стать мне другом. Как только Дон получил квартиру и мы зажили отдельно, сразу, по обоюдному желанию, купили щенка. Я хотела сучонку, но Дон воспротивился – женское начало всегда смущало его неопределённостью. Забота о собаке, естественно, свалилась на меня. Правда, по вечерам, если не было концерта или репетиций, муж гулял с Мотей: во дворе собирался клуб собачников, они травили анекдоты, впрочем, не уверена и дорого дала бы, чтобы подслушать, о чём болтают в мужской компании: неужели о женщинах? Вот уж пустая тема, всё равно они ничего про нас не понимают. Нельзя объяснить европейцу замечательный вкус толстых белых червей – лакомства австралийских аборигенов.
Мужа такса уважала и побаивалась – ему случалось, не в настроении, перетянуть её тонким кожаным ремешком, а меня животинка обожала до изнеможения. Помню, как мама брезгливо подбирала полы пальто, когда мы на заднем сидении папиного лимузина ехали за город. Мотя принимал дачную жизнь с восторгом и выражал благодарность непрестанным движением тела и хвостика, тонким повизгиванием и колоратурным лаем, с языка капала обильная горячая слюна, а глаза выражали преданность, сравнимую с преданностью человека, готового отдать за тебя кровь и даже жизнь. Он ведь не понимал, что его могут не любить, потому что сам, словно истинный самаритянин, любил всех без исключения.
Однажды лютой зимой мы с Доном поздно возвратились из гостей, Мотя уже давно закручивал ногу за ногу, и муж помчался его выгуливать. Их не было так долго, что я заволновалась, сунула ноги в валенки, накинула шубу и вышла во двор. Возле дерева, на снегу, потеряв шапку, лежал пьяный Дон, вполне довольный своим положением, а Мотя с визгом бегал вокруг и лизал ему лицо. Я кое-как подняла мужа и отволокла домой. Утром он пожаловался, что больно сидеть, спустил трусы и я ахнула – ягодица была ярко синей. Это вчера, выйдя из лифта, собака на радостях рванула, и Дон, не удержавшись спьяну на ногах, пересчитал мягким местом пять ступенек. В общем, насмеялись мы всласть, возбуждённые, повалились прямо на ковёр и получили несравненное эротическое удовольствие, хотя Дон и кривился от боли.
Такса умерла через три дня после Дона. От тоски. За что же они все так любили его? Собак я больше не заводила. И вдруг через много лет Мотя впервые мне приснился. Сон, самый что ни на есть обычный – недосказанный и неразрешимый: за кем-то гонишься или гонятся за тобой, а ватные ноги не повинуются. На этот раз от меня убегал всегда такой послушный Мотя, я истошно звала его, а он, не оглядывалась, припускал ещё быстрее. Где-то вдалеке мелькал знакомый песочный задик, я петляла между домами, истошно крича, словно от того, найду ли я Мотю, зависела судьба планеты. Когда мы наконец встретились, это оказалась большая лохматая псина, непредсказуемо глядевшая мне в лицо.
Проснулась в холодном поту и долго не могла придти в себя. Что бы это значило? Возможно, видение спровоцировал лай бездомных собак, стаями кружащих в тёплой ночи южного городка. С той же степенью достоверности Мотя мог быть ниточкой в моё прошлое, которое я собиралась поднять со дна памяти.
Летом светает быстро. Не успела собраться с мыслями, как явилась полнощёкая Нина, поздоровалась, радостно взметнув брови, словно удивляясь, что я ещё жива, и покатила на коляске в ванную. С моим «проворством» и её дотошностью утренние процедуры занимают не меньше часа, ещё 30 минут на физические упражнения, которые только при большом воображении можно назвать зарядкой, к тому же они ровным счётом ничего не дают, потом завтрак, когда думать о постороннем непродуктивно – можно подавиться. Наконец я осталась одна в кресле на лоджии. Тело расслабилось, глаза отдыхают на сочном зелёном цвете листьев, ноздри втягивают запах горячей мостовой. В южной природе нет меры, она напоминает мне минувшие страсти. Как жаль, что страстями нельзя жить вечно, потому что с возрастом перестают выделяться необходимые гормоны.
Думать, думать. Однако трудно загнать мысль в голову, окутанную дрожащим от зноя воздухом и отрешённую от рациональности. Придётся приучать себя к процессу строгого размышления, как я в молодости привыкала делать гимнастику, но так и не привыкла.