й год… Давайте молиться Богу у чтобы пенсии продолжали платить через 5 лет…» Спасибо, конечно, за правду, но это всё равно, что молиться унитазу, чтобы был желудок. Так мы всю дорогу молимся на плоскую шкалу налогов, дабы русские нувориши не сбежали с нашими недрами за границу. Молимся успешно – нефтяные деньги спокойно текут в оффшоры. Народ молчит, уподобляясь слепцам Брейгеля, влекущимся к пропасти. Сегодня желать ребёнка можно только по глупости или по молодости – стадия развития, которую мы все проходим, поэтому жизнь продолжается. Такая вот печалька.
Печалька! Это же надо! Красиво сказано. Тина постоянно общается с молодыми, потому в её речи много новых словечек. Некоторые мне нравятся, и я беру их в свой словарь. Однако вывод даже меня, завзятую пессимистку, поразил.
Как гибли цивилизации? Да вот так же. Сначала давало трещину государственное устройство, потом истощалась основа – образование и культура. Оставалась струйка дыма от головешек. И ведь было не раз, и ещё будет. Проанализировано детально учёными всех специальностей. Бесполезно. В истории, как в жизни, опыт значит очень мало, если вообще что-то значит. Жаль. Но Россию, мою родину, мне жальче всего. И кому отдана на растерзание? Ничтожествам и шельмам!
Однако гибель стран и цивилизаций, ещё не гибель Земли. Всегда думали – это так далеко, пройдут миллионы лет. Между тем зафиксировано, что в день затмения солнца 11 августа 1999 года началось смещение магнитных полюсов, о чём учёные предполагали, а Нострадамус предупреждал. И вот случилось – полюса пришли в движение, которое нарастает прогрессивно, скорости его рассчитать никто не может за неимением прецедента. Неизвестно, будет ли процесс плавным или полюса поменяются внезапно, но в любом случае катастрофа неминуема и произойдёт она, скорее всего, уже в середине XXI века, а это – рукой подать. Огромные массы океанской воды уничтожат прибрежные страны Европы, в первую очередь Англию, Голландию, Бельгию, Данию. Под водой окажется, часть Франции, Италии и Германии, полностью Япония, пострадают американский и австралийский континенты.
Когда-то я читала роман, по которому потом сняли фильм. Там Япония в результате природных катаклизмов медленно, но неотвратимо погружается в океан, и ни одна страна не хочет принять гибнущих – полтораста миллионов человек своеобразной культуры. В Штаты отправляют только один пароход с несколькими сотнями детей, которые, вместо того, чтобы радоваться спасению, рыдают, глядя с борта на родителей и обреченную родину. После этого фильма я долго не могла спать. К слову, Россия буквально выйдет сухой из воды да ещё с улучшенным климатом, но радоваться рано: начнётся великое переселение народов и великие войны за право выжить.
Скептики строят кислые мины, а серьёзные учёные давно не сомневаются ни в правдивости библейского, ни в неизбежности предстоящего потопа, который, возможно, закончится Страшным Судом. Но мы-то пока живём в эпоху благоглупостей, подчинены силе инерции, а значит, заняты не глобальными проблемами, а собственной тленной оболочкой, реже – неясной траекторией души. Если задуматься всерьёз – становится страшно: как можно существовать с неизменённым сознанием, хвастаясь позолоченными стульями, выпуская новые модели ракет, и выкобениваться, бряцая оружием? Вряд ли оно понадобится в будущей войне за клочок суши, способный прокормить горстку людей одной национальности, возможно, просто семью. Я – часть толпы и тоже думаю сегодня о низменном, когда надо бы посочувствовать судьбе тех, кому удастся спастись.
Права Тина. Печальна.
23 июля.
Сегодня в Хосте жарко, за тридцать, включаю кондиционер и, следуя расписанию, продолжаю вспоминать Север.
Зимой в Заполярье морозы слабые, но ветрено, знаменитый норд-ост заносит высокими снегами дома и дороги, вынимает душу завыванием. Однако и здесь, по-старому в Романове-на-Мурмане – красивое название, жаль продержалось недолго – уже ровно век живут люди, они счастливы и несчастливы, как все другие в других местах, ловят, перерабатывают треску – основной продукт питания и торговли. Мама рыбу не любит и, экономя на колбасе, везёт из Москвы замороженные бараньи ноги, свиные окорока, связки кур, которые потом валяются в фанерном ящике на балконе – о домашних холодильниках тогда не слыхивали, а плиту на кухне топили дровами. Правила всегда имеют исключения, и прижимистая мама шубу носила из чернобурки, а домашние халаты из панбархата. Ничего странного: память о дороговизне колбасы переместилась в подсознание, где меха и бархат отсутствовали.
После войны, как грибы из-под земли, пробились ювелирные магазины, в нашем небольшом городе их было даже два, и бывшая чекистка обнаружила слабость к камушкам, да не к пёстрым самоцветам, а к бриллиантам – хороший вкус иногда проявляют люди, совершенно невоспитанные. И отец, возможно желая облегчить груз тайных грехов, регулярно дарил супруге ко дню рождения золотые украшения с пометкой на ценнике «из реставрации». Ещё одна странность: мои родители, сами из «грязи», спокойно относились к наличию в доме домработницы и без смущения называли её прислугой. Мама даже на неё покрикивала и «из-за плохих манер» требовала «питаться» отдельно, на кухне. Я связываю это с сутью власти как заразной болезни.
От «барских» щедрот перепадало и мне. Отчётливо помню пальто из малинового сукна с беличьей пелериной, в котором я с братом пошла вечером кататься на салазках, но стоило мне забраться на горку, как старшеклассник Петька съезжал вниз, не дожидаясь, пока сестра-малявка усядется сзади. За день облепленная ребятишками сопка обрастала коркой льда, и мне ничего не оставалось, как лечь на спину и замечательно катиться быстрее саней, руля оленьими пимами. Два часа такого удовольствия, и новенькое сукнецо оказалось протёртым до основы. Мама меня отлупила, а рука у неё тяжёлая. Обидно: виноват-то брат, так он вдобавок ухмылялся, страшно довольный, что мне влетело.
Есть устойчивое словосочетание – брат и сестра. Кажется, нет привязанности сильнее и бескорыстнее, чем у тех, кто рождён одной матерью. «Братская любовь», «сестра милосердия» – понятия из того же ряда. Сестра моя, жизнь, – писал Борис Пастернак. С братом мне трагически не повезло.
Начало трещине положили родители, разобщив нас разной любовью. Дальше разногласия только множились. Папа работал допоздна, мама, следуя идеалам молодости, активно участвовала в общественной жизни и многократно избиралась председателем женсовета, поэтому вечерами мы часто оставались с Петькой одни. Он любил это время, лазил по шкафам и ящикам столов, читал припрятанные личные письма, рассматривал фотографии, сделанные отцом. Использовать громоздкий аппарат с железными кассетами, проявлять стеклянные негативы и делать с них отпечатки по сложной технологии – нужно было очень хотеть. Видимо, папа хотел и активно снимал голую жену в интересных позах. Брат с жадностью разглядывал изображения, приглашая меня, пигалицу, разделить его интерес. Ещё он таскался за мною в туалет. Внимательно наблюдал, как я спускаю штанишки.
– Как ты писаешь?
– Никак. Обыкновенно.
– Нет. Покажи, у тебя по-другому устроено.
– Отвяжись.
– Не отвяжусь.
– Я маме скажу.
Тогда он уходил.
Вопреки угрозам, маме я ничего не говорила. Однажды брат разбил стеклянную вазу, простую, но очень ценимую в то бедное вещами время, тщательно собрал осколки и выбросил на помойку. В проступке не сознался, а я его не выдала. Я так устроена, что чужие секреты во мне умирают. Кроме того, у меня была личная позорная тайна, и собственное несовершенство смягчало в моих глазах порочные наклонности брата.
Считается, характер закладывается именно в детстве, благодаря окружению и воспитанию. Но природа работает сильнее – я маялась тягой к воровству. Не знаю, кто из моих предков кормился ловкостью рук, возможно, я первая родилась с таким повреждённым геном. С детства жила в достатке, но меня всегда, до зуда в ладонях, тянуло взять чужое. Наверное, так некоторых влечёт экстрим, когда страх перед риском отступает. Лабораторно установлено, что мозг принимает решение за несколько долгих секунд до того, как решение примет человек. Значит, в своих поступках, хороших и плохих, мы не виноваты, виновата природа. Опасная теория, но она имеет под собой научную основу.
Никто не обучал меня скверному мастерству, я действовала крайне неумело, а главное бессмысленно, но устоять не могла. Ещё до школы у меня была подружка, очень некрасивая, но избалованная и заносчивая, с мало подходящим ей именем Муза. Её мама умела шить и оставляла дочери массу красивых обрезков, из которых мы мастерили куклам платья, бархат и бисер шли на браслетики для нас, а кружева на банты. Когда Муза выходила из комнаты, я прятала пару лоскутков себе в штанишки, которые тогда шили с резинками вокруг ног. Однако украсить своих кукол было нельзя, увидит мама и спросит: где взяла? Несколько дней полюбовавшись втихую на чужую собственность, я незаметно возвращала её в дом подруги: засовывала под ковёр и с радостью сама же «находила».
Повзрослев, я не утратила омерзительной тяги незаметно взять лежащее без присмотра, поднять с тротуара денежку и положить в карман, не окликнув утерявшего. Однажды после сеанса в кинотеатре в соседнем ряду кто-то забыл складной зонтик, и хотя у меня своих было несколько штук, я быстро положила его в сумку. Человек за ним вернулся, поискал и понял – тю-тю. Выйдя на улицу, я выбросила зонт в урну.
В автобусе или магазине меня преследует неодолимое желание запустить руку в небрежно раскрытую сумку, а вид бумажника, бугрящегося в заднем кармане мужских брюк, сильно томит. Если кассирша случайно передаст сдачу, никогда не возвращаю деньги, утешаясь мыслью, что таким образом восстанавливаю справедливость, поскольку покупателей всегда нагло обсчитывают. Так что в детстве недостатки брата казались мне сами собой разумеющимися.
Раскусив моё стойкое нежелание доносить, Петька почувствовал безнаказанность и стал лезть пальцами ко мне в трусики. Я отбивалась. Тогда он вынимал свою тощую синюшную пипиську и теребил её, пока в горсть не выливались жёлтые сопли, которые победно мне демонстрировались. Я брезгливо морщилась – мальчишки всегда хулиганят. Однако этим дело не кончилось. Уже будучи курсантом ленинградского военно-инженерного училища, в которое поступил после мореходки, брат пытался меня изнасиловать. Я спаслась, метко ударив его коленом между ног. И опять ничего не сказала родителям. Боялась, что отец Петьку убьёт.