Я всё принимала как должное. Хотелось как можно ближе соприкасаться с внутренним миром творца. Казалось, среднее музыкальное образование и развитый слух позволяют вторгаться в область его интересов, но в спорах он неизменно побеждал меня, с моей начитанностью и гуманитарным образованием. А спорили мы часто и очень эмоционально. Меня тянуло самоутвердиться, и я с удовольствием формулировала собственные соображения, указывала на слабости. Однажды самонадеянно заметила:
– Не стоит подчёркивать свои виртуозные качества. Всё держится на тебе. Кажется, сыграй ты неудачно, без настроения, и ансамбль развалится. А квартет – это ансамбль. Ты смотришься не как член коллектива, а как выскочка, пусть и талантливее других. Быть знаменитым неприлично.
От неожиданности, что я смею сомневаться в том, что позволено лишь ему самому, Дон скривился, словно ему дали понюхать гадость.
– Поэты любят выражаться красиво в ущерб смыслу. Быть знаменитым замечательно, поверь.
– Тогда играй сольные концерты!
В запале я наступила на больную мозоль. Дон заорал:
– И кто их мне предложит? Ты?! Редакторша чужих мыслей?
Я отличалась упрямством и, даже получив отлуп, попыток противоречить не оставила, нарываясь на скандалы. Однажды Дон не пришёл ночевать. Я сходила с ума. Позвонил утром: сидел в ресторане с известным польским аккомпаниатором и его любовницей.
– Отоспятся в гостинице и приедут к нам обедать, нужно устроить шикарный стол. Зажарь гуся с яблоками, ты это умеешь. У него большие связи с дирижёрами в Германии.
За годы замужества я научилась не только терпеть и прощать, но и многому ещё, в том числе отлично готовить. Но странно: прежде Дон не страдал прагматизмом.
Любовница оказалась тощей жеманной дамой за сорок, сдвинутой на сексе. Весь день она плела какие-то заморские истории, а к вечеру, наклюкавшись водки и закусив чёрной икрой, которую я взяла у мамы, прилюдно, прямо в столовой, завалилась со своим хахалем на ковёр. Дон быстро выставил меня за дверь.
– Приготовь им нашу кровать, я пересплю на диване, а ты мотай к родителям. Завтра отвезу их в аэропорт.
Приказ мужа пробивал брешь в моём человеческом достоинстве. Пытаясь жить по законам собственной природы, я запротестовала:
– Не хочу, чтобы они трахались в моей постели!
– Тебя никто не спрашивает!
– Не буду! – сопротивлялась я. – Нравится прислуживать проститутке, сам и исполняй!
– Не зли меня! – злобно зашипел подвыпивший Дон и замахнулся, но не ударил. – Ну, шевелись!
Дрожа от обиды, я застелила постель чистым бельём и уехала.
Этот эпизод нашей совместной жизни я выбросила из сознания напрочь, чтобы он не отравлял мне существование. Думала, что выбросила: уже беспомощного, не способного защититься мужа я унизила варварски и до сих пор мучаюсь виной. Так что трудно сказать – дело это прошлого или настоящего.
В свободные часы Дон не любил оставаться один. Скрипачей, которые могли играть, как он или лучше, не жаловал. Настоящих друзей в театральной среде у него было мало, но брать деньги в долг все шли к нему, потому что он не отказывал, не спрашивал «зачем», «очень ли надо» и «когда отдашь», многие и не отдавали. Вокруг него всегда вертелись приятели, поклонники и поклонницы, неудавшиеся музыканты, автослесари, чернокнижники, просто прилипалы. Умельцы добывали редкие ноты, вешали книжные полки, настраивали рояль, позже – чинили машину. Работали «за бутылку» или «за просто так», любя своего «барина» не ясно за что. Совсем, как я, не понимавшая, почему при виде именно этого мужчины у меня слабеют коленки.
Дон обожал гостей, широкие застолья и, если выпадала свободная неделя или случался простой в работе, мог набраться так, что не узнал бы маму родную. Вместе с тем легко запоминал и держал в уме огромное количество информации, оттого блестяще играл в карты и шахматы, которые, как утверждают физиологи, интенсивно развивают интеллект. По дому не помогал, да и зачем – полно баб плюс домработница.
Ценя то, что приобрёл на собственные деньги, он без уважения относился к вещам, которыми дорожила мама. Долго жившая в пролетарской скудости, она со страстью скупала антиквариат – после войны комиссионки ломились от трофейного мусора, среди которого попадались настоящие шедевры.
Однажды Крокодилица решила привлечь зятя к генеральной уборке и предложила снять со шкафа дорогую китайскую вазу, сопроводив свою просьбу неудачной фразой:
– Ты длинный.
– Я высокий, – вкрадчиво уточнил Дон и «уронил» сосуд, который разлетелся вдребезги.
Тёща поняла и больше не приставала, но неприязнь затаила и отравляла нам жизнь, как умела, без стука входила в наши комнаты. В её понимании, мужчина, который поставил на комнатной двери замок, целыми днями «пилит на своей деревяшке» или где-то шляется, а главное – не умеет забить гвоздя, не заслуживает уважения. Даже сановный супруг дома плясал под её дудку, а тут, ничтожный музыкантишка! Ел её хлеб, спал в её квартире, но сохранял полную независимость и жил своей, непонятной ей жизнью.
Поначалу я тоже пыталась приучить Дона любить детей, а не только собак, вставать к завтраку и вовремя приходить к ужину, не напиваться после концертов в кругу сомнительных друзей, не флиртовать с посторонними женщинами, надевать тапочки в прихожей, не играть на инструменте после десяти вечера, когда родители ложились спать. Кстати, ссылаясь на этот запрет, Дон сохранил съёмную квартиру.
Поначалу, выслушивая мои претензии и имея склонность к философским обобщениям, он терпеливо объяснял:
– Хочешь воплотить в реальность свой идеал? Только кажется, что владея покорным мужем, сидящим у тебя под юбкой, ты обретёшь покой и счастье. Это будет другой мужчина, ограниченный своей жалкой ролью и тебе неинтересный. Первая начнёшь искать того, что обостряет чувства. Смирись, и относись к человеческой природе с большим пониманием.
До понимания я ещё не созрела. В конце концов Дону надоели директивы и притеснения.
– Слушай девочка, – жёстко сказал он. – Идя в загс, ты сделала выбор. Была дочерью своих родителей, а стала моей женой. Если вы будете в четыре руки меня воспитывать, я быстро откочую в свою берлогу, а тебе придётся искать нового мужа, более покладистого.
У меня сбилось дыхание:
– Что ты… Больше никогда…
Вот так. Я считала, он должен быть рад уже тому, что я рядом. Оказывается, Дону тоже приходится меня терпеть. Понадобилось совсем немного времени, чтобы узнать – он счастлив помимо меня, занимаясь делом всей своей жизни, а я лишь удобное приложение.
В творческой среде живут громкими успехами, провалами, будоражащими планами, профессиональными интригами. Исполнителям некогда болеть, долго отдыхать, впадать в депрессию или запой. Один оперный певец рассказывал, как Милашкина на пятый день после операции аппендицита, держась за живот, уже скакала на репетиции по деревянным «станкам», чтобы роль не отдали другой исполнительнице. Когда певец или музыкант не появляется на спевках, спектаклях, концертах, а фамилия исчезает из афиш, его забывают не просто быстро, а очень быстро, причём, как публика, так и партнёры. Время творческих поколений коротко, они меняются стремительно, и в конце концов память о предыдущем стирается напрочь. Кто не дышал запахом кулис, тому эта трагедия незнакома.
Дон был заложником собственного таланта, а я воспринимала его как обычного человека. Нельзя смешивать атмосферу высокого искусства и обыденную жизнь, повязанную по рукам и ногам устойчивыми правилами. Ничего хорошего не получится. У всех свои недостатки и достоинства. А поцелованных Богом, вообще глупо мерить общим аршином.
25 августа.
Проснулась, а Нины нет, наверное, пошла на ярмарку выходного дня и застряла в очереди: она всегда выбирает самую длинную, считая, что именно здесь лучший товар за меньшую стоимость. Ей виднее. Не ограниченная в деньгах, она всё равно экономит, как большинство жителей России, которые никогда не жили богато, даже в «тучные годы». Это уже в характере.
Жара. Случайные капли дождя упали на выжженную солнцем землю и тут же испарились, наполнив воздух запахом горячей пыли. Вспомнился сеновал, на который затащил меня Дон, когда однажды взял на охоту и вдруг разразилась гроза. Я всегда получала удовольствие от близости, но тут испытала восторг. Меня крутило в конвульсиях, а Дон блаженно посмеивался. Ему было со мной хорошо. Любовь – великая тайна, где не действуют писаные законы, где начало и конец прячутся в розовых туманах и слезах.
Призываю разбежавшиеся мысли к порядку. Итак. Мне осталось сделать последний рывок – сдать госэкзамены, когда я почувствовала себя беременной. Если это случается впервые – полагается рожать.
Дон отнёсся к сообщению панически.
– Ты что, опупела? Нам рано иметь детей. Я ещё не устроен, ты студентка. Полгода будешь ходить пузатой недотрогой, потом какой-то червяк своим писком станет отвлекать меня от занятий. Вряд ли грязные пелёнки вдохновляют. А мне нужна красота, я должен держать её в руках каждый день, без красоты я погибну.
Негоже дразнить судьбу. Если бы он знал, как некрасиво будет умирать.
– Делай аборт, – подытожил Дон без раздумий.
Этого он требовал прежде от своих любовниц, если те случайно залетали. Я отказалась категорически, что объяснялось страхом перед болью: в то время эти операции делали без наркоза, а роды – процесс естественный, смутный и где-то далеко. К тому же пугала вероятность оказаться бездетной. Неполноценную женщину Дон точно бросит, независимо от того, нужен ему ребёнок или нет. По совету более искушенных институтских подружек, я приняла испытанные меры: выпила пару таблеток синестрола и легла в горячую ванну, результат – ноль. Придётся рожать.
Дон уступил. Он не любил скандалов, женских слёз и революций. В конце концов, есть тёща и домработница, ну, наймут ещё няню. Мою настойчивость принял с удивлением, опрометчиво решив, что у меня есть характер и собственное мнение.