Вечный вопрос вечно терзал меня, я терзала мужа. Однажды перед сном, когда он был в хорошем настроении, решила провести сеанс психотерапии. Дон погасил свет и протянул руку, желая меня приласкать, но я упрямо настроилась на разговор. Мой мозг требовал пищи, которую можно жевать бесконечно, пытаясь выделить если не зерно истины, то хотя бы разумное объяснение.
Дон не мешал мне говорить, и я увлеклась, приводила примеры из классической литературы, выворачиваясь наизнанку, чтобы быть убедительной. Он продолжал молчать. Такой насыщенный монолог без внимания? Досадно.
– Тебе ничего мне ответить?
После паузы:
– Пошла на х..! У меня послезавтра первое исполнение Яначека.
И отвернулся к стене, давая понять, что разговор окончен.
Он давно репетировал струнный квартет № 2 «Интимные письма». На чешского композитора был спрос – то ли сто лет от рождения, то ли тридцать после смерти. В филиале Большого, бывшей опере Зимина, здание которого Фурцева вскоре отдала своей возлюбленной оперетте, только что прошла премьера «Её падчерицы». Важность концерта можно понять. Но мат? Хотя в артистической среде – а теперь уже и во всякой другой – охотно матерятся и мужчины, и женщины, Дон ругался редко и в крайнем случае, а тут послал грубо, хотя и недалеко. Похоже, я вторглась in terra incognita. И всё-таки надулась, спала плохо, репетируя в уме утреннее выяснение отношений.
Зарёванная, я готовила завтрак, когда хорошо отдохнувший муж вышел из душа и чмокнул меня в щёку со словами:
– Чего такая кислая?
Я даже вздрогнула.
– Не помнишь?!
И этого мужчину, который топчет моё женское достоинство, я обожаю до потери пульса? У, вражина, скорее бы он состарился, обессилел, занемог. Могла ли я думать, что утратив свой дар.
Дон и для меня лишится привлекательности. Но в тот момент каждое его слово полнилось острым смыслом, а он умел украшать предательство цветами.
– Хотел приласкать случайную дурочку, а ты развела какую-то бодягу. Я живу в космосе и этих женщин встречаю на других планетах. Вас нельзя сравнивать.
Но я не желала быть даже лучшей в ряду других, я хотела быть единственной, испытывая потребность в любви глубинной, безразмерной, заканчивающейся только с последним вздохом. Вопреки реалиям, я жаждала счастья, невыносимого, как мука.
– А ругаться…
– Я ругался?
– Не я же!
– Может, случайно? Ну, извини.
И поцеловал меня в тайное место за ухом. Спасительная способность Дона, выбрасывать из памяти несущественное. Его жизнь проходит на интуитивном уровне, в высоких, не соприкасающихся с бытовыми, сферах, там он любит, мучается, обливается виртуальными слезами. Чувствует только собственную боль и не способен сострадать. Но разве можно понимать музыку без сострадания? Как это всё в нём укладывается?
Более опытная Гита, оповещённая Тиной о моих мытарствах, высказала предположение:
– Может, ты не совсем удовлетворяешь его как женщина?
Я с негодованием воскликнула:
– Нет!
– А ты пораскинь мозгами. Вдруг он просто не хочет причинять тебе боль, а с другими женщинами может это себе позволить. Будь раскованнее. Вот, почитай, и ему покажи.
И она дала мне затёртую фотокопию «Камасутры», откуда я с удивлением узнала, что ласки до по времени должны равняться самому процессу, а ласки после — быть вдвое длиннее. Между тем в наших с мужем отношениях преамбула отсутствовала, равно как и послесловие.
Дон небрежно полистал страницы с откровенными рисунками и отшвырнул прочь:
– Это для извращенцев, импотентов или гейш. Чтобы получить удовольствие с любимой женщиной, ухищрения не нужны и не обязательно «играть на флейте».
Действительно, он только дотрагивался – меня словно пронзало током, и я сразу оказывалась наверху блаженства. И, наверное, не я одна. Где же выход?
– Что ты волнуешься? – удивилась Ирина Архипова, с которой мы продолжали общаться. – Любому творцу нужен опыт, прежде всего эмоциональный, и творческое разнообразие, иначе воображение угаснет, а без воображения нет созидания. А ещё надо забыть продажного администратора, неудачно сыгранный пассаж, тёщу-зануду. Для этого проще всего влезть на бабу. Это полезнее, чем расслабляться в обнимку с бутылкой.
Сама она к тому времени пережила не один любовный роман и не одно тактическое замужество. Первым был архитектор Архипов, она взяла его имя и родила ему сына, канувшего в безвестность. Вторым, гражданским, – оркестрант Саратовского театра, где Ирина несколько лет пела после окончания консерватории, потому что в столичный оперный храм её долго не пускали. Незадолго до нашего разговора Архипова, солистка уже Большого театра, решила выгнать третьего супруга, красавца-мужчину Владимира Дегтярёва. Она его любила и для убедительности даже прибавила к своей фамилии через дефис его фамилию, я хорошо помню эти театральные афиши в нишах под колоннами Большого. Но ситуация изменилась. «Кто он такой? Срун и пердун», сказала мне Ира после итальянских гастролей, в которых КГБ поручило сопровождать её переводчику Юрию Волкову, во всех биографических текстах он назван вторым мужем, словно Дегтярёва и не существовало.
Вскоре я потчевала куриным чахохбили нового избранника Архиповой. Он привёл с собой сына председателя итальянской компартии Луиджи Лонго, тоже Луиджи, страшномордого и развратного, прозванного приятелями Луй, и его русскую жену, любовницу популярного московского баритона Кибкало. Мир тесен, а театральный тем более. Волков тоже продержался недолго. Уже маститая, Ирина сблизилась, а потом официально оформила союз с молодым тенором Пьявко, и голосом и внешностью оставлявшим желать лучшего. В театре их за глаза называли «бабушка с внуком», как первую сопрано Милашкину и тенора Атлантова «мамой с сыном».
Ничем не ограниченная мысль вильнула в сторону и послушно вернулась на место. Я пью чай в новой престижной квартире Архиповой на улице Огарёва, прыская в чашку искусственную лимонную кислоту из заграничного пластмассового фрукта – модно и диковинно. Певица демонстрирует чёрное бархатное пальто и нейлоновый зонт, купленные в Италии, а между делом наставляет меня:
– Мужчину надо держать на длинном поводке. Он хочет думать, что свободен. Пусть думает. Нагуляется – сам прибежит, куда денется. И не ревнуй, Орленина хватит на всех. Он не поблядун, он так устроен.
– От этого не легче. Я не хочу стоять в одной очереди с какой-нибудь кривоногой пианисткой! Я мужа люблю, а все хотят его иметь. Чувствуешь разницу?
Певица хмыкнула. Не дура, разницу она понимала. Но понимала и нечто большее.
– Я, я. Скажи, пожалуйста, какие мы гордые! А сама-то ты, что из себя представляешь?
Действительно.
30 августа.
Искусство сродни спорту – нельзя изо дня в день находиться в состоянии крайнего напряжения и показывать наивысший результат. Если Яначек Дону удался, то исполнению «Трёх пьес для струнного квартета» Стравинского экспрессии не хватило. После концерта я боялась открыть рот. Муж, брызжа пуговицами, сорвал сорочку вместе с «бабочкой», залил ожесточение литром коньяка и завалился спать. Проснувшись, снова потянулся за бутылкой, но я мягко отвела его руку, обняла, целуя в шёлковую макушку.
– Ну, что ты… Это же не света конец.
На самом деле отчаяние Дона, по моему мнению, было моментом положительным: прежде всего именно недовольство собой заставляет нас двигаться вперёд. Но говорить мужу об этом глупо. Сейчас он нуждался в помощи и схватился за мою талию, как утопающий за спасительный поплавок.
От постоянного напряжения, от жгучего желания преуспеть Дон вообще воспринимал жизнь трагически. Любое несовпадение, нарушение заведенного порядка, разбитая чашка казались катастрофой. Тем более неудачное выступление. Оно вызвало бурю эмоций, уходящих в глубину незаживающей раны.
– Дело не в квартете. Я солист по натуре, поэтому переживаю рядовую неудачу как оскорбление. Мне не дают играть, что хочу и где хочу, пока нет звенящего имени, а успеха нельзя достичь, не пользуясь безусловной свободой. Замкнутый круг.
– Всё получится, дай ещё немного времени. Тебя любит Создатель, публика, признает и начальство. Главное, ты знаешь, чего хочешь, и сделал выбор. Положись на провидение.
– Провидение! Глупость. Ты сама-то в это веришь? Если всё предопределено, наши усилия бесцельны. Может, оттого и живём погано. Когда результат известен заранее, зачем насиловать мозг, рвать душу, пить собственную кровь?
Я не сдержалась:
– По-моему, ты больше пьёшь мою, утешая самолюбие на стороне.
– Как всегда, только о себе! Промысел божий противостоит воле, но в человеке нет более ярой страсти, чем стремление к независимости. Случайные женщины дают ощущение свободы, без чего легко превратиться в раба обстоятельств.
Меня чуть удар не хватил. Где огород, а где дядька! Ну, и ловкач. Или не знает ответа, или безотчётно сам себя обманывает. Жизнь ведь можно и обмануть, это смерть не обманешь. И опять эта пресловутая свобода, которая рядом не лежала. Настоящую свободу даёт только смерть. Неужели он этого не знает?
Я разозлилась:
– Свобода изменять жене поддерживает творческое состояние? По-моему, это называется половой распущенностью.
– Не понимаешь, – вздохнул Дон и добавил вполне миролюбиво: – Не начинай сначала и не зли меня.
Трудно постигнуть чувства человека, который путается в сетях собственного таланта, пытаясь найти верный выход. Возможно, он прятал в женщин свой страх перед необъяснимой, неуправляемой, невероятной силой музыки.
Но случая съязвить я не упустила:
– Ну, да, а твои любовницы тебя понимают.
– Нет, конечно. Но для них я – бог.
Самое грустное, что для меня он тоже был богом.
31 августа.
Вспоминая то сжатое до предела время, я удивляюсь, как круто меняет русло река жизни. Наивная и избалованная девочка превратилась в агрессивную женщину, готовую грудью защищать своё достояние. По гороскопу я скорпион, а значит строптива и не склонна подчиняться чужому диктату. Муж мне попался с избытком тестостерона, но мои собственные мятежные гены сопротивлялись тирании, и я бодалась до последнего.