Архипова права: Дон – незаурядная личность, но каково это – ежедневно заново узнавать, что природа обделила тебя талантом. Кто может выдержать такое унижение? Я хотела с ним сравняться, без веских на то оснований, но хотела. Искренне желала мужу успеха, а когда победа обозначилась, начала тяготиться его превосходством. Жажда доказать собственную состоятельность била из меня фонтаном. Эту энергию требовалось срочно перенаправить, и я решила устроиться на работу, тем более домашние обязанности никогда меня не привлекали – профессия литературного редактора, как записано в дипломе, приятнее, чем роль няньки и кухарки. Интересное занятие послужит на пользу интеллекту, обеспечит собственный круг общения и покажет мужу, что я тоже чего-то стою.
Видимо, у членов комиссии по распределению – тогда вузы имели такую государственную функцию – папина фамилия вызвала верноподданнический порыв, и меня направили на огромный, как монстр, комбинат, выпускающий миллионными тиражами общественно-политическую хрень, начиная от собрания сочинений основоположников до плакатов, прославляющих советский строй. Помешанная на беллетристике, я была в отчаянии. Это второй случай, когда отец, сдавшись на слёзные просьбы, через «нехочу» согласился хлопотать, и – о, радость! – мне открылись двери издательства художественной литературы. «С улицы» сюда никого не брали, тем более без опыта, но меня главный редактор – персона для сотрудников почти священная – удостоил личного знакомства.
Невысокий человечек в сером костюме, с чисто выбритым лицом бурундука, небрежно разыграв удовольствие от встречи, протянул руку, не вставая с кресла:
– Иван Алексеевич. Простое русское имя, поэтому все путают.
– Я не спутаю. Так звали Бунина.
Главред поднял подбритые бровки, приязненно на меня посмотрел и определил в один из отделов самого крупного подразделения – современной советской прозы. О большем и мечтать нельзя.
Заведующему отделом – громиле с жесткими рыжими усами, тайно прозванному подчинёнными Котом, я понравилась. Все знали его слабость к красивым женщинам, и с ухмылкой наблюдали за развитием событий. Сделав пару неудачных заходов, Кот отстал, но сохранил ко мне нежное отношение.
По понедельникам, с утра, он проводил «летучки». Почему бы не во вторник? После выходных, когда выспаться, как правило, не удавалось, рабочий настрой возвращался со скрипом. Кот тоже зевал и с остервенением чесал бороду. Закончив это увлекательное занятие, он начинал ковырять скрепкой в ухе. Процесс меня занимал: я всё ждала и не могла дождаться, когда он заорёт, проткнув барабанную перепонку. Однако лучше не отвлекаться: несмотря на нелепые привычки, многоопытный начальник слушал отчёты внимательно, жёстко отмечал ошибки, в особых случаях матерясь, как бывалый боцман.
Поначалу мне поручали в основном молодых авторов, с которыми много возни, зато мало компромиссов и обоюдных обид. Правда, однажды на меня пожаловался горячий даргинец, которому я вернула рукопись с замечаниями. Например, против словосочетания «горные народы…» на полях стояло: Горными бывают козлы, а народы – горскими. Кот вызвал меня в кабинет, подмигнул и пожурил: к национальным кадрам нужен особый подход.
Через пару лет я освоила тонкости ремесла, заслужив право иметь дело с известными писателями. Вдохновляло присутствие талантливых людей, устремления которых мне понятны, я упивалась большими умами, блестящими стилями, нетрадиционными взглядами, привыкая к тому, что литературный язык живёт собственной жизнью, не всегда предсказуем, имеет право создавать новые формы и даже менять грамматику.
Как и все редакторы издательства, работала я в основном дома, хозяйство мне помогала вести домработница родителей, которую Крокодилица присылала днём, но времени всё равно катастрофически не хватало. Между тем Дон не терпел одиночества. Если я не пойду с ним в кино, филармонию, нотный магазин или библиотеку, он найдёт попутчика или попутчицу. Естественно, полагается присутствовать на концертах мужа. Очень скоро стало ясно, что Федя в этот график не укладывается. Муж по-прежнему оставался для меня главным. Я и сыну внушала то же чувство: как бы папа ни поступил, он всегда прав, а мама случается не права, у мамы много забот, она устаёт и может сорваться, быть несправедливой, но папа – домашний бог, его авторитет непререкаем.
Прекраснодушная политика обошлась мне моральной потерей сына. Пока Федя был маленьким, я этого не чувствовала, а когда вырос – стало поздно. Мои предки не любили скрипача, но внук был вне конкуренции. Елупо не воспользоваться. В общем, ребёнок фундаментально перекочевал к бабушке с дедушкой. Мальчик плакал – он не хотел расставаться с собакой.
Утешаю себя, что нынешние родители, не лучше. Ведут бурную общественную или светскую жизнь, к тому же большинство извращённо понимает свою воспитательную роль, путая её с запретительной. Школа перестала быть не только источником знаний, но и нравственности. «Улица», «двор» в довоенном понимании, где было больше хорошего, чем плохого, тоже исчезли напрочь.
При всём при том меня покусывает ущербность, ну, может, это громко сказано, скорее недостаточность, вроде сердечной. Редактировать хорошие тексты полезнее, чем сочинять плохие, но статус редактора казался мало звучным. Я могла бы писать не хуже, чем пишут многие и пишут совершенно напрасно, потому что литературой надо заниматься только тогда, когда без этого невозможно дышать. К сожалению, правильное понимание пришло позже, а пока вокруг вертелось столько имён, что в глазах рябило. Проснулись юношеские грёзы, подёрнутые пеленой литературных навыков: ах, если бы мне удачу Маргарет Митчелл!
Особенно меня возбуждали хорошие книги, ловко закрученные и ладно сбитые фабулы. Собственные сюжеты однообразно повествовали о себе, о себе и о Доне. Я имела интимные отношения лишь с одним мужчиной, общалась с людьми, занятыми исключительно своей персоной и собственным творчеством – жалкий багаж для беллетриста, которому нужны мясо души и кровь сердца. Это я теперь так думаю, имея коллекцию встреч с разными людьми прагматичными, стеснёнными обстоятельствами или, напротив, без царя в голове. Впрочем, разве может писатель обходиться исключительно опытом? Чаша опыта не имеет ни дна, ни смысла. Опыт не объясняет жизнь, он – только источник, остальное дополняет воображение. Если в нём достаёт непосредственности, оно несёт вдаль, не спрашивая.
Между тем стоило мне положить перед собой стопку чистых листов, намереваясь покрыть их заготовленными словами, как голова начинала свою собственную песню, уводя мысли в сторону. Они ветвились, словно трещина на разбитом стекле, становясь всё тоньше и дальше от первоначального замысла. В уме слова склеивались в замечательные фразы, фразы – в восхитительные строки, но придать впечатлению предметную суть не удавалось, хотя мозг, не давая заснуть, ещё долго без разбора вбрасывал в пустоту тщательно выстроенные предложения, оригинальные сравнения, хлёсткие диалоги.
Для отработки писательских навыков я начала вести дневник, но скоро бросила: утомительно и глупо. Я же не публичное лицо, которое журналисты и критики попытаются разгадать после смерти, не слишком тактично вороша личные записи. Рассчитывать, что мои дети вдруг заинтересуются историей семьи, внутренним миром отошедшей к богу старушки – наивно, если при жизни они такого желания не проявляли. Да и неловко.
Но ладони чесались. Я купила портативную пишущую машинку, которая стала посредником между мною и листом бумаги, не давая фантазиям утекать на сторону, и стучала по кнопкам в перерывах между работой и по выходным, если у Дона случались гастроли. В конце концов образовалась стопочка рассказов, которые я прятала: вдруг муж сочтёт их бездарными и поднимет меня насмех, ещё хуже – подумает, что вымышленные любовные отношения имеют реальную подоплёку. Тина рассказы сдержано хвалила, делая порой ценные замечания, коллеги восхищались более открыто и советовали показать сведущему человеку.
Почему бы и нет? Этот человек должен меня знать и хорошо ко мне относиться. Вскоре несколько листочков, отпечатанных в двух экземплярах – третий я оставила себе – лежали на столе у Кота.
Как белка научилась куритьСказочка для взрослых
Холодной грозовой ночью в лесу родился бельчонок, такой слабый, что не мог даже пищать. Мама не думала, что он доживёт до утра, но старательно укрывала своим мягким телом. Ветер разогнал тучи, взошло солнышко, несчастью захотелось погреть старые кости, и оно забыло о своей жертве.
На сладком мамином молоке пушистый комочек рос быстро и вскоре начал высовывать из дупла остренький носик. Разглядывал деревья и поляну, на которой собирались мелкие лесные звери. Начав совершать прогулки, маленькая Белка – а это оказалась девочка – завела друзей: молодого безропотного Ёжика и старую добрую Зайчиху. Друзья учили её читать книгу лесной жизни. Она очень старалась и, когда подросла и стала похожа на лёгкое рыжее пёрышко, все звери стали прочить ей удачное замужество.
Влюблённый Ёжик, конечно же, был готов сделать предложение, но мама не советовала связывать с ним судьбу – неопытен и дома своего нет. Старая Зайчиха выслушивала сердечные тайны юной подружки, вздыхала и настойчиво повторяла:
– Найдёшь зверя по душе, не показывай, что любишь без задних ног. Это не прибавит тебе счастья. Уж я любила своего зайца больше жизни, но чувства сдерживала. Зато какие прыжки он делал, чтобы привлечь моё внимание! Смотри, как нежен толстый Бобёр со своей Бобрихой, потому что она о любви каждый день ему не рассказывает-только по праздникам.
Маленькая Белка не слишком задумывалась над словами Зайчихи. Её жизнь только начиналась-занимательная, прекрасная, сладкая, бесконечная. Белке нравились многие, но ни к одному не хотелось прижаться тельцем и рассказать, до чего хороши малиновые закаты, когда в лесу всё замирает и начинает песню соловей, и насколько важно, если рядом есть тот, кто чувствует лес, как ты.