Будущее – в тебе совсем нет жалости. Среди знакомых стен по-прежнему гуляла кусачая тоска и непреходящая вина. Настало время заняться памятником Дону. Отказ отца не лишил меня надежды. Кривыми путями я завела знакомство с женой управляющего Новодевичьем кладбищем. Когда-то муж, тайно, в кармане, привёз мне из Флоренции кольцо с редким жёлтым бриллиантом. Сказал «на чёрный день». Чернее некуда. Очень большие деньги во все времена возвышались над идеологией и режимом. Ценой подарку стало место для захоронения.
Я нарисовала эскиз памятника: узкая белая колонна с бронзовой розой вверху, над розой рука со смычком, навеки остановившаяся в бравурном взмахе. Красивая аллегория: Дамоклов меч, занесённый над жизнью. Среди приятелей Дона нашёлся скульптор, талантливый забулдыга, который за ящик спиртного изваял из гипса модель. За отливку пришлось платить. Всего дороже обошёлся мрамор. Я продала машину и отнесла в скупку все драгоценности. Недостающее, втайне от папы, добавила Крокодилица – то ли обрадовалась, что скрипач наконец перестал меня мучить неверностью, то ли, не любя его, сильно любила меня.
В конце кладбища, где теперь его новая и последняя часть – дальше расти некуда – ещё в середине XX века находились гранитные мастерские. Материал привозили с Урала, брали с поваленных могил на территории монастыря, хороший камень заказывали в Финляндии. Я без счёту носила мзду прорабам и мастерам, даже пила с ними водку. Не зря. Когда леса убрали, взглянув на памятник, я испытала спазм восторга: теперь Дон мой навсегда! А когда меня не станет, прохожие, любуясь бронзовой композицией, прочтут его имя. Потом имя забудут – человек не в силах побороть время, – а впечатление останется.
Однако плита из габбро у подножия терзала чёрной немотой. Это нужно исправить. Нет слов, способных выразить мою скорбь вполне и не разминуться с тем, что сказал бы Дон, посетив собственную смерть. Я долго листала стихи великих, но подходящих строк не находила. Были варианты из Тютчева, Набокова, Шекспира. Победила опера. Слова пришли вместе с музыкой:
Иду от вас, иду от вас.
И не приду к вам вечно.
Я накормила алчную судьбу. Жернова её заворочались, начиналась новая эра моей жизни. Я ещё помню, как Дон меня целовал. Но всё кончено.
7 сентября.
Когда заря только занимается, кажется, что день продлится бесконечно. Когда смеркается, думаю: как скоро пролетел. Начало и конец – так непохожи по ощущениям. Возникает напрасное желание – понять разницу.
Чем глубже и детальнее я погружаюсь в прошлое, тем чаще задаюсь вопросом: правильно ли живу? Или хотя бы – правильно ли думаю? Повезло тому, кто верит в христианскую истину: у человеческой души долгий путь, и земное обличье – лишь в ряду многих. Верь, и тебе будет хорошо. Кто мешает? Да, сболтнуть легко. Но кому мне врать в мыслях?
Взяла забытый на столе календарный лист за август и стала его разглядывать в недоумении: целый месяц растворился в глубине времени безвозвратно. Я придумала для цифр красивый эшафот и по очереди возвожу на него дни, каждый из которых готов стать последним. Но уже сентябрь, а я ещё жива и могу думать свои думы.
Былое отодвинулось так далеко, словно смотрю на него в перевёрнутый бинокль. Картинка маленькая, но отчётливая. Первое утро новобрачных. Просыпаюсь в незнакомой постели одна: судя по ароматам, доносящимся из кухни, счастливый Галушка готовит мне лёгкий и полезный для беременных завтрак. Посуду, надеюсь, новоиспечённый супруг тоже вымоет, он обожает порядок, чистоту. Мало того, что выходной день посвящает генеральной уборке, каждый вечер чистит обувь – свою и мою, зимние вещи хранит в полотняных чехлах, а в платяные шкафы кладёт пахучее цветочное мыло – безотказное средство от моли.
Я сладко потягиваюсь. Жизнь штучка слоёная: если постараться, наряду с негативом в ней можно обнаружить много приятного. Не умирать же заранее. Вообще-то, всё это нечестно, но кисло признаться, что новое замужество с самого начала являлось для меня заместительной терапией. Кирилл, специальность которого – разбираться в мыслях и поступках людей, ни хрена во мне не понимает.
– Мышка, если бы ты только на минуту могла представить, как я тебя люблю, – шептал ночью безумный психотерапевт, целуя мне пальцы ног.
Это и жуку понятно, важнее – смогу ли я его полюбить. Штамп в паспорте людей не сближает, это документ правовой, к чувствам отношения не имеющий. Первый муж составлял часть меня, притом лучшую, а тут посторонний мужик. Правда, я не маюсь страстью и ревностью, как с Доном, не убиваюсь от крушения воздушного замка, как со Старком. Великолепно! Однако схема – с мужчиной, который любит больше, я должна быть счастливее, почему-то не работает. Вот она, разница между теорией и практикой. У каждого субъекта возникают чувства разного качества и разного измерения, потому что исходят от разных сердец и разных рассудков. Лишь изредка случается сближение, когда впечатление и дыхание смешиваются, и ничтожный порез у одного ощущается другим как глубокая рана. Такая редкая любовь была у Миркиной и Померанца. Наверное, это блаженство. Тогда и неба не надо.
Дону помогал сильно развитый инстинкт: он знал о том, чего ему не говорили, улавливал мотивы, предвидел события. Но это ему и мешало, заставляя действовать импульсивно, по первому порыву. Кирилл, напротив, всё анализирует и принимает взвешенное решение. В делах это, наверное, хорошо, но в наших отношениях постоянно стреляет мимо. Он никак не может приспособиться к моим желаниям, понять, чего я хочу и почему. Мы бы разругались в пух и прах, но он уступает мне во всём и даже, чтобы не обидеть, внушает, что сам этого хочет, ну, просто мечтает. Правда, я тоже стараюсь не выпячивать характер из-за ерунды, не противоречить в позициях мало принципиальных, зная заранее, что Кирилл согласится, только добавив мне угрызений совести.
Кириллу чуждо проявление грубого превосходства, возможно от того, что он слишком силён физически. Никогда этим не пользуется, избегает ссор, пытаясь уладить конфликты словами, вместо того чтобы дать в глаз. Порой это меня бесит: нет ли тут лёгкого запашка неудачника? К сожалению, мне по-прежнему нужен герой.
Десять лет я думала о себе, если не плохо, то сдержанно, и вдруг в одночасье оказалась талантливой, умной, красивой, бездонным колодцем мужского счастья, достойной верности, любимой и единственной, замечательной матерью и хозяйкой. Сомнительная прелесть предсказуемой размеренной жизни. Неужели именно этого мне так хотелось при жизни Дона? Вдруг вспомнила его слова: это твой выбор. Нынешний – уж и подавно мой.
А ведь, действительно, всегда выбирает женщина. На неё посмотрели – она ответила или не ответила, как на душу ляжет, где зачешется. Наша библейская праматерь не удовлетворилась ролью садовницы, назначенной ей Богом первоначально, а заставила Адама попробовать яблочко: познай добро и зло – тогда будешь мне хорош! Если женщина очень хочет, она менее сдержана, чем мужчина, и это тоже обеспечивает ей первенство. Зачастую женщина не понимает своего преимущества и убеждает партнёра, что он хозяин положения – так привычнее. Плоды женского выбора могут оказаться кислыми, даже горькими, но это уже другая история.
Моё превращение из золушки в принцессу совершалось постепенно, но стараниями Кирилла ускорилось и пошло, пошло, как по маслу. Сия метаморфоза развернулась сомнительным боком: раньше я признавала своё ничтожество, теперь совершенство. Как-то сорвала ноготь и без смущения матюгнулась – научилась у Дона. Кирилл вздрогнул и побежал за йодом. Готов терпеть всё, мне присущее, хорошее и плохое. Пусть терпит. Я приняла новую жизнь, но ведь и старая никуда не делась.
Прошлое нового мужа меня совсем не терзало. Из отдельных реплик складывалось, что были женщины – не мог же здоровый мужик до 45 лет обходиться без секса, не онанизмом же ему заниматься, – но никаких долговременных связей. Значит, не случилось настоящей любви. На что рассчитывал? Говорит, ждал меня. Ни фига себе! Мог прокукарекать всю жизнь и умереть с коммунистическим приветом. Но ведь дождался. Мистика какая-то.
Кирилл не пил, не курил, не стяжал, удивляя трогательной душевной чистотой, какой трудно ожидать в наш развратный век. Всегда выслушивал меня до конца и не переспрашивал, не будил спозаранку, чтобы заняться любовью, не душил в объятьях собственника, берущего своё, как делал охваченный влечением Дон, а любил трепетно, аккуратно, словно я могла дать трещину. Была ли это продуманная врачебная тактика или природная деликатность, не знаю, но она работала на сближение.
Кирюша весь состоял из беззащитной любви, и я погружалась в неё, не задумываясь, где начало и где конец, как не думаешь о воде, когда плывёшь голой в тёплом ночном море, и оно плещется у тебя между ног, вызывая тягучую силу блаженства. Я пила нежность, как хрустальную воду из родника, находя её прозрачность естественной. Но пила, не значит – ценила. Запомнилось лето: на Боровицком холме возле метро пышно цветут каштаны, муж в светло-сером костюме с букетом роз встречает меня с работы. С противоположной стороны улицы я вижу, как на него оглядываются женщины. Приятно. Спускаюсь в переход и выныриваю рядом. Он целует меня в висок:
– Любишь?
– А у тебя есть причины сомневаться?
Дура. Он мечтал о трех банальных словах: «Я тебя люблю». Не сказала. Думала – всегда успею. Но время не ждёт пока мы станем лучше. Если бы я могла быть услышанной: заклинаю всех Христом Богом – не откладывайте нежность на потом! «Потом» не будет, есть только «сейчас».
Самым сложным в наших отношениях оказался постельный дуэт. Повторить первый яркий взрыв, вызванный чувством освобождения, не получалось. Был ли Кирилл мне приятен? Несомненно, как зимой может быть приятно бельё с начёсом или стакан тёплого молока на ночь. Я уже не вздрагивала, от свиста молнии расстегиваемой ширинки и горячих касаний. Даже грубые крестьянские ступни с порепанными пятками меня не смущали, не коробил устойчивый дух больничной химии, пальцы без заусенцев и коротко остриженные розовые ногти. Страшили поцелуи. Они намного интимнее всего остального, происходящего где-то там, на периферии, в конце концов можно потом вымыться с мылом, а вот чувствовать посторонний шершавый язык и мешать свою слюну с чужой… О, для этого надо