– На твоё усмотрение.
Обычно в день получки он щедр, потому что от радости теряет над собой контроль. Но тут сразу стало ясно, что пачечка тощевата. Из трех с лишним миллионов квартального дохода – семьдесят тысяч – зарплата ленивого дворника.
– Ты что, шутишь?! Сегодня сколько в магазине потратил? Тысяч пять? А смели за один вечер. Но, кроме продуктов, нужны сковородки, шампуни, кремы, колготки. Это по мелочи. Где новая обувка, платья? В твоей компании жёны и девки над моим гардеробом смеются. Кстати, норковая шуба обещана ещё в прошлом году, забыл?
– Я тебе весной полтора миллиона дал.
– На всё про всё?! Я же не одной себе взяла, вместе профукали по курортам, по ресторанам. С тех пор полгода прошло. Сегодняшние где?
Валера поджал тонкие губы.
– Твоё какое собачье дело? (О, не зря мне фоксик привиделся!) Завтра у меня встреча в клубе.
– В кабаке.
– В клубе!
Он повысил голос – высокий, визгливый. И как он таким голосом объяснялся в любви? И главное, мне нравилось. Чудны дела Твои, Господи.
Валера повторил ещё раз, жёстче:
– В клубе! Долги надо отдать. Кстати, ты ходишь на свой фитнес? Я за него пятнадцать кусков отвалил.
– Ага. Сжигать калории на голодный желудок.
– Нечего жрать – иди работать.
– А институт? Твоя идея.
– Переведись на вечерний.
– Сам-то слышишь, что говоришь? Здоровый мужик, ничем не занят ни утром, ни днём, вот и нашёл бы себе дельце.
– У меня другие планы.
– Ставить по новой?
– Если надо, поставлю, тебя не спрошу. Деньги не твои и ты мне не жена, чтобы отчитываться.
Вот кусок говна. Я тоже разозлилась:
– А вроде бы обещался. Два года служу тебе кухаркой, постельной девкой, жилеткой для соплей. За одни посулы. Не жирно?
Валера побледнел. Я чувствовала, что перехожу грань, но не могла сдержаться. Мы и раньше ругались, когда он проигрывал, но так откровенно – ни разу. Засосало под ложечкой – просто это не кончится, а я уже привыкла к мысли, что у меня есть дом и мужчина, который любит. Ещё немного – и станет себя жаль, а это последнее дело. Не успела окончательно расстроиться, как услыхала фразу, от которой загорелись щёки:
– Ну, вот, всё встало на свои места. Дура-а-ак… – Валера для убедительности даже хлопнул себя по ляжкам. – Ах, дурак! Думал, что встретил наконец девушку, которая меня искренне любит, а она такая же дешёвка… Бабки, шубки, украшения…
Хотелось крикнуть: «Я не такая!» А может, такая? Чёрт! Дрожащими руками сорвала с пальца кольцо, лишь на миг запнулась и расстегнула браслете розовыми кораллами.
– На. Не печалься, жлобина.
Он посмотрел на меня с сожалением.
– Куда ты пойдёшь.
– А это уже не твои проблемы, – сказала я, схватила по дороге пальто и хлопнула дверью.
Лифт вызывать не стала – обычно, чтобы успокоиться, мне нужно какое-нибудь механическое действие, и я начала размеренно топать вниз по лестнице: раз, два, три, четыре, пять… Первый пролёт, второй. В стёкла застучали крупные капли, быстро темнело. Раз, два, три, четыре, пять – вышел зайчик погулять. А ведь я, правда, его любила, браслета жаль, да и ситуация патовая. Можно вернуться, зарыдать, покаяться – он простит, не такой уж он плохой. Ещё чего! Чтобы не заплакать, укусила себя за палец. Перестаралась – больно укусила, до слёз. Вот, дьявол! Может, выпрыгнуть из окна? Девяти этажей достаточно, чтобы больше никогда ни о чём не думать, не решать неразрешимые задачки – что поесть, где спать, кому верить. Было яичко, станет омлет. Мама, где ты? Неужели тебе всё равно?
Всё равно – всем, и я давно рассчитываю только на себя. Не-ет! Меня голыми руками не возьмёшь! Дотопала до железной двери и смело шагнула наружу. Ветер рванул на мне шарф, брызнул холодным дождём и заставил зажмуриться. Открыв глаза, увидела сутулую фигуру Валеры-2. Он накинул на голову капюшон со слипшимся мехом, засунул руки в карманы и постукивал раскисшими ботинками.
Валера-2 смеялся счастливым смехом. Я почувствовала такое облегчение, словно выздоровела после долгой болезни, и тоже засмеялась:
– Ты чего тут болтаешься целый день?
– Отработал и тебя жду.
– Откуда знал, что вернусь?
Он пожал блестящими от дождя плечами:
– Не знал. Надеялся.
– На что?
– На подарок судьбы.
Я представила собственную судьбу, которая мало смахивала на презент. Воспоминания, по-видимому, отразились на моём лице, потому что Валера-2 озабоченно спросил:
– Что с подругой?
– Подруга умерла. – Я сделала паузу. – Шучу.
– Ну, и шуточки у тебя.
– Почему бы не пошутить, это ж не я умерла. И не подруга, а друг. И не умер, а разбился на мелкие осколки.
Валера-2 собрал губы дудочкой, чтобы они не растянулись от радости.
– Тогда пошли. Куда?
– Куда хочешь. В кино? – предложила я.
Надо же что-нибудь сказать. Идти мне некуда. Но у него какое-то собачье чутьё.
– Мокрые? В кино? Лучше ко мне. Мама заварит горячего чаю с лимоном и имбирём. Ужасно вкусно. И тепло. Помогает от простуды.
– Не пробовала.
– Тогда поехали!
Мы сплели холодные пальцы и, весело перекликаясь, побежали прямо по лужам, хотя новые сапоги, судя по всему, в ближайшее время мне не светят.
Конец.
Совсем неплохо. Просто. Так просто, как подхватить грипп или некстати залететь. Никто этой простоты не оценил. Ну, что ж, значит простота уже не в фаворе.
Неудачи на литературном фронте требовали компенсации. Я вступила в пору зрелости и даже, как ни странно, красоты. Вокруг вертелось много мужчин, они создавали иллюзию разнообразия жизни. Я флиртовала с коллегами, крутила пустые романы с писателями, у которых герои – умные, высокие и обязательно блондины, неуловимо похожие на искажённого Орленина. Всерьёз не обольщалась, хорошо зная, что персонажи имеют с авторами мало общего, а то и прямо им противоположны, потому что люди пишут чаще всего о том, чего не хватает самим. Но мне нравилось морочить мужчинам голову, жонглировать мечтами, далёкими от обыденности, провоцировать и сдерживать желание. Головы никогда не теряла. Только с Доном.
В общем, ничего толкового из собственных литературных упражнений я не вынесла и решила прекратить этот мазохизм. Искры из глаз я уже проходила. Теперь можно пожить спокойно, в своё удовольствие, за спиной преданного человека. Он заботится о тебе, целуется, словно влюблённый школьник, а играя с сыном и дочкой, сам смеётся, как ребёнок. Никогда не сердится, а если обижают, принимается готовить. Ни трёпки нервов перед концертами, ни репетиций, которые, то ли есть, то ли нет, и которыми так удобно прикрывать левые свиданья. Не надо помнить, сколько денег в банке, кому платить за квартиру и где взять справки, которые требуют городские службы по самому ничтожному поводу. Тишь и гладь.
Однако, что же это за любовь такая: без волнений и мук ревности, без обретений и потерь? Это Христос делит мир на страдания и спасение, а Я жить хочу, чтоб мыслить и страдать. Возможно, ровное чувство – лишь устойчивый самообман, но не с моей философской подготовкой вывести любовь на чистую воду, для этого она слишком иррациональна, причины зарождения и гибели любви не разгаданы до сих пор. И зачем искать правду? Не принесёт ли она непоправимых разочарований? Правда бывает хуже всякой лжи – поверим русскому гению на слово.
Из этого утверждения следует исключить литературу. Жизнь отличается от своего изображения, как правда от кривды. Когда читатель принимает выдуманное за действительность, значит, он читает хорошую книгу. В обыденности мы часто правду замалчиваем, а вот всегда ли правду думаем? Склоняюсь к тому, что думаем мы правду ещё реже, чем говорим.
Хотя, мне кажется, роль правды сильно преувеличена.
9 сентября.
На стене, напротив кровати, висит небольшая картинка, которую я написала с балкона в Ялте ещё при жизни Дона. Шторм, маленькое судёнышко жалко болтается на волнах, оно ждёт не помощи, а конца урагана или другого конца, более печального. Остановить стихию не в его власти. Похоже на жизнь человека.
Ничего такого я не думала, когда водила кистью по загрунтованному картону, и теперь внимательно разглядываю скромный этюд, пытаясь вернуть события в естественных ощущениях и, может быть, может быть! кичливые надежды! – в откровении даже очиститься. Да, время не лечит, но кровь моя остыла, и я могу анализировать минувшее, не испытывая боли. Только печаль.
Размеренная жизнь с Кириллом долго меня убаюкивала. Я так нахлебалась землетрясений, ураганов страсти и неожиданных ощущений, что больше не хотела экзаменов на прочность и радостно барахталась в застывшей субстанции. Старалась соответствовать новому статусу и доказать себе, что лучше мужа нет, а любить нужно прежде всего себя, и в том нет противоречия. Большинство приукрашивает и обеляет собственную личность вполне даже невинно и ненамеренно, пока жизнь по башке не шарахнет, тогда увидишь действительность в истинном свете. Я себя люблю очень сдержанно, а частенько и презираю за отсутствие уверенности, без чего трудно взобраться на желанную вершину.
Пересиливая слабость мотива, больше времени уделяю дому, ребёнку, снова хожу в оперу, тем более наши с Кириллом музыкальные вкусы совпадают. Скрипку я исключила из своей жизни, не находя душевных сил её слышать. Она, как осколок, застрявший в сердце, и каждый дрожащий сладостный звук бередит рану, из которой начинает сочиться кровь. Опера совсем иное, ею я бредила ещё до рокового знакомства с Доном.
В Москве мы с Кириллом носились, как угорелые коты, по знакомой колее, без сбоев и отвлекающих моментов. Старались везде успеть и ничего не забыть, вечером я падала в постель от усталости и сразу засыпала. Муж часто дежурил в больнице, и для регулярного секса времени оставалось мало, что меня вполне устраивало. В отпуске ничто не мешало проникновению друг в друга, но я научилась стойко переносить эти испытания.
На юг, к морю, меня тянуло, но не в санаторий с огромными восточными тараканами и общепитовскими щами. Пока были живы родители Кирилла, в Хосту мы тоже не ездили – мне хватало опыта совместной жизни с собственными предками. Маленький посёлок у моря обрёл привлекательность, когда квартира перешла к мужу по наследству.