Каждый год в феврале верстался график отпусков, и Кирилл меня спрашивал:
– Где будем отдыхать?
– Дома, в Хосте, – цедила я сквозь зубы. – Достаточно прошлогоднего вояжа в Грецию.
– Ну, не хочешь на Кипр, слетаем в Таиланд.
Он обожал путешествия.
– Издеваешься? Сутки в самолёте! Я же укачиваюсь!
– Значит в Хосту?
– В Хосточку, милый, в Хосточку.
Морская вода сглаживала шероховатости неминуемо частого сближения и даже сообщала ему своеобразную прелесть. По возвращении с курорта расписанная до мелочей жизнь снова начинала ковать железную маску. Дождливой московской осенью записи нашей судьбы начинали расплываться от сырости. Я теряла ориентиры.
При жизни с Доном существовала мечта – дотянуться до мужа. Хотя бы красиво выглядеть, стать интересной собеседницей, владеть парадоксами, читать, читать, чтобы знать больше него. Грезила об идеальной любви, которую неожиданно обрела, и опять недовольна.
Рядом с Кириллом я совсем перестала мечтать. Никогда не стремилась к внешней новизне, полагая, что место новизны внутри и зависит она от способности получать и перерабатывать впечатления. Но все закоулки моего частного пространства муж заполнил своей любовью, не оставляя и щёлки для притока свежего воздуха. Жизнь смахивала на комплексные обеды, которые подавали днём в ресторанах: только два варианта и в каждом обязательно есть блюдо, которое тебе не нравиться, а заменить одно другим нельзя.
Ищу, не зная чего. Даже пытаюсь снова примерить писательскую тогу, за давностью побитую молью, но моё воображение заторможено. Никак не могу начать, пропало ощущение конфликтности жизни, этого обязательного плюса и минуса, придающих тонус, рискованных, но неудержимых желаний. Ушло время. Живу без штормов, даже без сильного ветра. Эмоции дремлют. Я уже не просто скучаю, я зверею. Болото благополучия засасывает, пуская вонючие пузыри. Дёргаю по мелочам мужа, кричу на Федю, шлёпаю малышку. Кирилл со многим мирится, но свою любимицу в обиду не даёт. Однажды подвёл меня к зеркалу, взял за плечи.
– Посмотри, какое у тебя недоброе лицо. Даже голос, которым ты разговариваешь с детьми, режет слух.
Я, правда, показалась себе нехороша. И вдруг с ужасом подумала, что больна психически, не даром же прыгала с балкона и чуть не рехнулась после смерти Дона.
– Ты совершенно здорова, – успокоил муж. – Просто долго жила в напряжении, а потом со спущенными тормозами, и разучилась собой управлять.
Слова отрезвили. Чувствуя приступ злости, я пытаюсь держать себя в руках, но обыденность продолжает тяготить. Казалось, безумный мир, сверкающий всполохами и раздираемый противоречиями, куда-то несётся, а я стою на месте, словно ленивый гаишник.
Когда-то давно произошёл разговор с Доном.
– Ты неправильно живёшь, беспорядочно, – говорила я ему, – мечешься, не закрепляешь успех, отказываешься от нужных знакомств. Один скрипичный долбёж, приятели, карты и бабы. В конце концов, есть же правила.
– А насколько умны те, кто правила пишут? – В вопросе звучал сарказм. – И живут ли они по этим правилам сами? Сомневаюсь. Правила нужны для быдла, а творческой личности границы противопоказаны. Хочешь, чтобы я сделался благоразумным? Но тогда я перестану быть артистом, человеком, интересным другим.
На поверку правильная жизнь действительно выглядит унылой и банальной. Шутливо спрашиваю Кирилла:
– Почему ты мне не изменяешь? Даже скучно как-то. Я могла бы ревновать.
Он отвечает, не раздумывая, словно готовился заранее:
– Тебе и номер телефона назвать?
Теряюсь от неожиданности:
– Пожалуй.
Он полистал записную книжку и назвал. Обалдеть! Вот гад! Все они одинаковые. Меня трясёт.
– Ты же клялся, что любишь только меня!
Он машет рукой.
– Так получилось. Настроение нашло, хоть в воду…
Говорю подозрительно:
– Что-то не замечала.
– Потому что сама не умеешь любить. Это случилось один раз, участвовало только тело и то механически.
Мне не хватает слов.
– Но тело – как-то тоже… всё-таки… Наверняка были прелюдии. Чтобы совсем без чувств… сомнительно.
– Именно так, без чувств.
Он умел разговаривать с идиотками. Когда моё лицо исказила плаксивая гримаса, раскаяно обнял:
– Прости – это медицинский приём. Впредь не станешь так легко играть крамольными мыслями.
Пытаюсь сопротивляться:
– А телефон?
– Первый попавшийся. Можешь убедиться.
Я поверила. Сама когда-то «разыграла» Дона и жестоко поплатилась. Но сказанные Кириллом в вгорячах слова «не умеешь любить» задели. Потом успокоилась. Не любя, нельзя чувствовать себя счастливой, но можно обманываться, что любишь. Лучше с иллюзиями, чем совсем без них. Однако нужны общие с мужем интересы. Поразмыслив, я решила заняться психологией. Первым мне попался внушительный том Ломброзо, соблазнив названием «Женщина преступница или проститутка» и навсегда отбив охоту к этой науке. Возможность сблизить позиции проехала мимо. Больше в медицинские вопросы я не лезла, хватит с меня скрипки. Да Кирилл и не требовал, что существенно отличало его от Дона, вот только не соображу в какую сторону – лучшую или худшую.
Необходимость в смене состояний копится терпеливо, а разрешается неожиданно. Меня снедало желание проверить на прочность семейную гармонию, а может, это была просто тяга к бунту в пробирке. Роль подопытного досталась редактору ростовского литературного журнала «Дон», направленного к нам в издательство на стажировку. После нескольких недель общения, когда муж вечером дежурил, я поехала к ростовчанину в дешёвую гостиницу, где-то в спальном районе, на отшибе. Он встретил меня тощим букетиком тюльпанов и мало убедительным объяснением в любви. Кроме знакомства с новым, неясным мне телом, ничего утешительного из этой одноактной пьесы я не вынесла. Напротив, после чужих поцелуев во рту остался привкус неопределяемой дряни.
Вернувшись домой, поставила тюльпаны в воду – цветы же не виноваты – и набрала телефон гостиницы:
– Мы больше не будем встречаться.
Командированный спросил разочарованно:
– Что случилось?
– Не звони мне никогда. Ясно?
– Какая муха тебя укусила?
Я вспомнила Бориса, с его «мухой», и чуть не расхохоталась.
– Це-це.
И повесила трубку. Случайные мужчины, даже не лукавые и открытые, наполнить новым смыслом мою нынешнюю обыденность не способны. Кирилл сделался ближе. Сравнений с первым мужем они тем более не выдерживали. Дон занимал слишком большую часть пространства, где жил сам, со своими достижениями, неудачами, реальными чувствами и фантазиями. Он никого туда не пускал, даже меня, и должна признаться, что не знала его, как теперь знаю Кирилла, хотя и этот отворился не полностью.
Звоню Тине:
– У меня тоска смертная. Скучно жить.
– Если скучно, значит есть силы. Мне скучать некогда: пью таблетки, сама себе делаю уколы и мечтаю хоть полночи поспать без боли.
Успокоила. Но, как всегда, права. Причём здесь адюльтеры? Надо раз и навсегда выкинуть эту глупую мысль из головы. Забыть и закопать.
Хорошие намерения живут недолго, а желание всегда изыщет лазейку. В который раз убеждаюсь, что судьба бежит впереди лошади: меня ждала встреча с Сигурдом.
10–16 сентября.
Совершенно выбита из колеи, даже забываю отмечать дни в календаре. Уму непостижимо: Нина набралась смелости и привела в дом женщину с семилетним внуком! Тоже из Кишинёва, но русские.
Ире за пятьдесят, когда-то закончила педучилище и работала воспитательницей в детском саду. Курносенькая, симпатичная, но уже растерявшая женскую прелесть на колдобинах судьбы, сутулится и при ходьбе тянет шею вперёд. С бывшим мужем-военным давно развелась, беременную дочь бросил любовник. Когда Союз развалился, женщины вмиг стали иностранками, всячески притесняемыми местными властями и даже соседями-молдаванами. Устав от национализма и неопределённости, всё продали и рванули в Россию, а отечество как отчим: надо долго жить и работать, чтобы доказать, что ты гражданин государства, в котором родился. Вот перед Депардье, толстым и богатым, отчим расшаркался. Зная по-русски два слова: «здравствуйте», «спасибо», и одну фразу – «пошёл в жопу», актёр, пусть и замечательный, возжелал иметь российский паспорт. И тут же его получил. А простые русские по нескольку лет ждут квоты. Без прописки на работу берут лишь временно и платят гроши, пенсия «негражданам» тоже не полагается. Чем тут Россия лучше Прибалтики? Каждые три месяца претенденты вынуждены пересекать границу, чтобы продлить право ждать участи на родине.
Законодательство постоянно меняется и не в лучшую сторону. Власть сокрушается по поводу отрицательной демографии и одновременно мурыжит миллионы соотечественников, разбросанных по бывшим республикам. Встать бы перед ними на колени и возопить: вернитесь, слёзно вас просим! Куда там. Пустить всех желающих, да ещё сразу, было бы странно для менталитета наших чиновников, привыкших создавать препятствия и что-то с этого иметь. Грозят, что проблем с расселением не оберёшься, хотя в сельской местности пустых домов, а то и целых вымерших деревень, названия которых даже вычеркнуты из списка, навалом. Как временное пристанище, а кому и постоянное, вполне сгодятся.
Практически, Ира с семьёй – беженцы. Деньги за кишинёвскую квартиру охраняют, как зеницу ока, даже если не хватает на еду. Пытаются купить скромное жильё, но цены несопоставимы, вот и ждут, когда подвернётся что-то подешевле. Перспективы туманны, но женщины привыкли висеть между небом и землёй, надеясь на чудо, которое не спешит. Бывший дочкин ухажер, выпивоха и ловкач, где-то неплохо устроился и зовёт Аню обратно, но та возвращаться к старому не хочет, работает продавщицей, на её скудную зарплату все и живут. Это громко сказано – еле сводят концы с концами. Мальчика кормят кашами, Ира покупает себе на день полбуханки ржаного и мажет маргарином, ужинают вермишелью с кубиком куриного эрзаца для запаха.