Сердце на мгновение остановилось. Даже если не было интимных отношений, он обнимал её, целовал, гладил, чёрт возьми, вот что важно! Возникло ощущение предательства, более сильного, чем когда мне изменял Дон. Там всё кипело и крутилось, встраиваясь в жизнь, а тут образовалась отдельная часть Кирилла, от меня утаённая, меня обманувшая.
Десять лет ревность была моим мучительным спутником, и лишь с Кириллом я почувствовала себя освобождённой от этой страшной зависимости. Я его не ревновала и поэтому долго считала, что мало люблю: не как жена мужа – это особая ипостась, а как женщина мужчину. И надо же случиться, чтобы сомнения в верности возникли после его смерти! Давно и сладко спящий зверь ревности проснулся и куснул меня за сердце: из-за этой девочки Кирилл так долго не женился, а не потому, что неотвратимо влюбился в меня. Как просто открывается ларчик!
Он рассказывал, что была в его детстве какая-то семья Кутовых, с которыми дружили родители: Кутовые то, Кутовые сё, а с дочерью они в одном классе училась. Когда мы с Кириллом расписались, его мать, женщина безыскусная, сказала напрямик:
– Хорошо, что создал семью, давно пора. А то была девка, смутила ему душу, да не дождалась, пока суженый вернётся.
Вот и разгадка шрама на запястье: он так любил эту простенькую девочку, что пытался перерезать вены. А я-то хотела – хоть раз! – быть единственной! Дурочка, так не бывает, все мы любим многократно, каждой новой любовью вытесняя прежнюю. Вряд ли есть нормальные люди, не пережившие влюблённость в юности. Кирилл не исключение. Наивно полагать, что до женитьбы он не знал женщин, но они меня не волновали, словно существовали до нашей эры. Мне в голову не приходило, что он романтик и пронёс первую любовь через всю жизнь, воплотив мечту в новом образе. Возможно, обнимая меня, представлял ту, чем-то неуловимо похожую.
Это тянуло на оскорбление. Тридцать лет петь дифирамбы, развращать восторгами. Притворялся? Терпел частые обиды и решил расплатиться, когда я уже не могу ответить. Порой мы безжалостны в своём стремлении застолбить истину, которая никогда не бывает лучше иллюзии. Душа человека – потёмки не только для окружающих, но и для него самого. Однако месть – не в характере мужа. В конце концов, медальон из другой жизни, где меня не было. Да, да, именно так. Кирилл нормально неидеален.
Открытие принесло не только разочарование, но и пользу – на фоне чужих грехов собственные выглядят мельче. Я вдруг призналась себе, что до сих пор ношу в сердце образ Студента, и мне стало жаль Кирилла, словно товарища по несчастью. Наверное, он положил медальон на видное место, узнав, что смертельно болен. Но к чему так долго, так тщательно прятать свидетельство сердечной привязанности? Странное желание выпростать из паутины времени ту, которой, скорее всего, уже нет на свете.
Думая то так, то эдак, я никак не могла придти в согласие с собой. Дрожащими пальцами выцарапала пожелтевшие от времени личико и изорвала в мельчайшие клочки, но медальон с Кирюшиным фото не выбросила: раз он решил продлить жизнь странной вещице даже ценой моего покоя, так тому и быть. Вообще-то, я его понимаю. На склоне лет человек видит иначе. Время, когда мы были молоды и полны сил, приобретает магическую значимость. Детально рассматриваю в лупу молоденького мальчика, пришедшего ко мне из далёкого далека, дальше неведомого государства Урарту. Смотрю, не отрываясь, и отчётливо представляю, как он ходил, говорил, дышал, играл в лапту, целовал девушек, запрокинув им головы. Мог ли он тогда вообразить, что когда-то его не будет?
Почему мы задуманы именно так – свежесть, расцвет, увядание и горечь воспоминаний над бездной. Боже немилосердный…
Обычно подобные истории ничем не заканчиваются, а эта закруглилась классически. Случается, цепь событий нарушает ранняя болезнь, природная или рукотворная катастрофа, но даже с вырванными звеньями края времени смыкаются, потому что всегда есть начало и конец, рождение и смерть.
Разгадка пришла недавно. Как-то Нина, поплевав на трудовые ладони, покатила меня на plein air подышать морским воздухом. Чтобы добраться до причала, приходится кружить, но всё равно неминуемо преодолевать ступени, несмотря на то, что в преддверии зимней Олимпиады всех собственников отдельно стоящих жилых помещений – начиная от сапожных лавок и кончая гостиницами – заставили построить пандусы. Модное словечко – безбарьерная среда! А то, что коляски не пролезают в двери ванных комнат и сортиров – не важно.
Ах, как мы любим пускать фейерверки и пыль в глаза! В малых городах и весях со времён светлейшего графа Гришки Потёмкина – полюбовника Екатерины Великой, перед приездом начальства красят заборы, а в столице задолго до кортежа с фигурками власти, укрытыми за тонированными стёклами автомобилей, останавливают движение транспорта. Эта блажь сделалась национальной чертой, поэтому никто не протестует, ждут, разве что поворчат. От протестов нас отучали смертно, а к терпению и подчинению принуждают и поныне, в том числе с помощью так внезапно угодливой к властям церкви.
Обычно Нина ставит коляску на тормоза, закрепляет зонт от солнца или дождя и уходит на рынок. Сегодня в конце мола я не одна: привезли старушенцию, явно дряхлее меня. Инвалидное кресло устало толкает пожилой лысый мужчина. Маленькая и вертлявая, бабуля страдает липучей общительностью. Впрочем, потребность рассказывать первому встречному сокровенные истории объяснима: и не душе легче, и секрет сохранён, поскольку нет общих знакомых. Но висящее на стене ружьё хоть раз да стреляет.
Соседка начала первой:
– Вам не страшно?
Пожимаю плечами: разных страхов множество. Большинство из разряда мистической ерунды. Что она имеет в виду? Ах вот что.
– Скоро помирать, а я не надышалась. Пережитое поднялось из глубины души и принялось сосать.
Поддерживаю тему:
– Есть что вспомнить?
Собеседница оживляется.
– Была у меня любовь, ещё в девятом классе. Он студент, в Сочи на врача учился, мы на пляже и познакомились. Влюбились, ну и всё такое, чего не полагалось. Я заполошная, ветер в голове, а он строгий, правильный, никогда никуда не опаздывал, на танцплощадку не затащишь, но любил меня крепко, жениться хотел, а мне шестнадцать, не распишут. Родителям ничего не сказала, решила, сначала школу окончу, а то будет скандал. Тут моего отца, военного моряка, перевели служить во Владивосток. Парень клялся: как только институт закончит, меня заберёт, и ведь прилетел на край света, а я уже замуж выскочила. Не потому, что вертихвостка, не думайте. Старый дружок казался уж очень правильным, честным и письма писал скучные, а новый кавалер был человек-праздник. Потом изменял мне, но я ни минутки не жалею. А тогда мне вдруг показалось, что первое сильное чувство не прошло. Муж на ученьях, ну, мы со старым приятелем несколько раз встречались в гостинице уже как любовники, я ему даже медальон с нашими фотографиями на память подарила – совсем по-детски!
Меня словно ударили в солнечное сплетение. Собеседница реакции не заметила, слушала только себя.
– Развестись не рискнула: квартира, дача, машина. Любовник в Москву уехал, а я оказалась беременной, мужу не признались, что от другого, ему-то какая разница. Знаете, незаконнорожденных детей в мире гораздо больше, чем мы думаем. Ничего в этом особенного нет. Я потом ещё троих родила, наших, так годы и пробежали. А вот осталась одна, вернулась на родину, и начал мне сниться мой влюблённый врач. Он давно умер, на местном кладбище похоронен. Жаль ноги не носят – на могилку сходила бы.
Она махнула назад сушёной ручкой:
– А это мой старшенький.
Я оглянулась: в морскую даль, чуть прищурившись от солнца, смотрели немигающие глаза Галушки.
Ну, вот. И так всю дорогу. Словно ты муха и ползёшь по ленте Мёбиуса, у которой нет ни начала, ни конца, и всё время возвращаешься к исходной точке, но уже с обратной стороны, вверх тормашками. Вероятно, именно тогда, в эти мгновения, когда бесконечность утверждает себя так наглядно, человеку даётся шанс узнать правду. Только шанс. И тот призрачный. Меня охватил священный ужас перед возможностями неназванной и неразгаданной силы, которая играет нашими жизнями.
Между тем соседка не замолкала:
– Письма храню. Такие они светлые, написаны ещё до моего замужества.
– Продайте, – неожиданно сказала я. – По тысяче за каждое.
Старушка так удивилась, что перестала кудахтать.
– Вам-то зачем?
Пришлось соврать:
– Я писатель, пригодятся.
– Ну, нет. Богаче не стану, а память не продаётся. Над памятью так легко надругаться.
Это правда. Надо уничтожать тайные дневники, старые письма, сердечные знаки прошлого. Кроме горечи упущенного, в них нет ничего.
Старушня что-то стрекотала и стрекотала, развернувшись в мою сторону тощим тельцем, заглядывала сбоку в лицо, как бы приглашая к согласию. Я молчала. Тут очень кстати явилась Нина с покупками и покатила меня домой, в семейное гнездо бывшего любовника случайной знакомой. Если бы эта мумия в далёком прошлом дождалась Кирилла, моя судьба имела бы другую траекторию.
6–10 октября.
Уже несколько дней мысли крутятся вокруг медальона. Муж о моей измене не напоминал или делал вид, что забыл, а вот у меня простить его или хотя бы примириться с фактом не получалось. Если нам становится известно о близких что-то недостойное, даже не обязательно об этом думать – знание заживёт собственной жизнью, отравляя существование. Когда недостатков много, они слипаются в один ком, ты принимаешь человека целиком или не принимаешь вовсе. Но что мне делать с чистой памятью о Кирилле, которая вдруг явила изъян? Разочарование оглушило.
Стройная последовательность воспоминаний смята безжалостно. Когда образы памяти терпеливо ждут своей очереди, прошлое представляется чередой повседневных удовольствий и неудовольствий, вокруг которых выстроена жизнь: с работы домой, где был, что делал, котлеты с картофельным пюре, постель, оргазм, пенка малинового варенья в разгар лета… Стандартная «корзина» стандартного человека. Вспышки страстей, жертвенность, Дон, сгорающий, как бенгальский огонь, Кирюша, медленно и тяжело истекающий нежностью – это серьёзнее, это уже пятна цвета крови на серой канве прошлого.