Нам остаётся, Господи, молиться Тебе, всемилостивому, чтобы Ты вразумил народных слуг, обезумевших от власти и денег. Они достойны жалости, а мы, которые от них страдают, сочувствия. Говорят, есть законы, но законы не исполняются, законы для низов, а не для верхов, потому и уповаем единственно на Твою справедливость. Покарай кровопийц, не дожидаясь Страшного суда, а то сил уже не осталось.
Молящихся разогнала полиция, а кремлёвские бонзы как воды в рот набрали, сомневаюсь, что со стыда.
Как часто мы ждём, что добро совершит кто-то другой, а мы чужой беде только посочувствуем. Каждый раз внимательно читаю в «АиФ» списки жертвователей: Козюлин из Барнаула, Папилин из Новосибирска, Асташкина из Москвы… Интересно, кто они, сколько у них денег и много ли дали? Не очерствели люди, спасают больных детей, брошенных государством. Не пора ли и мне опустить в копилку добрых сердец свой пятак? Близких не обижу: Феде перейдёт московская квартира отца, Катюше достанутся апартаменты дедушки с бабушкой. Дача в Хосте с муниципальным пляжем без сортира и столичными ценами ей не нужна, они с мужем купили себе красивый домик в предгорьях Севенн, там тепло круглый год, оливковые деревья, тишина, неподалеку крошечный, забытый зеваками городок: дешёвые магазинчики и забегаловки с прованской кухней. Конечно, лучше бы при жизни передать детям наследство, но я живу с московской ренты, пусть подождут ещё немного. Во всяком случае, жилплощадью Галушек имею право распоряжаться по своему усмотрению. Заранее рассказала о своём намерении детям, чтобы не испугать неожиданностью. Приняли нормально.
Попросила Нину, разыскать женщину со страниц газеты. Она пришла, красивая, ещё не убитая жизнью, ещё надеющаяся на спасение. Я дала ей денег на подарки детям и уверила, что скоро всё необходимое от администрации города она получит – уж слишком громкий скандал, а после моей смерти, до которой меньше чем до конца жилищной очереди, они станут владельцами и этой квартиры. Старшая дочь уже невеста, выйдет замуж, сможет жить самостоятельно.
Многодетная мать, столько раз обманутая, мне поверила, я тут же пригласила нотариуса и составила завещание.
Нина обиделась. Если сосед выиграл в лотерею, прежде всего, думаешь: вот повезло! А почему не мне? Нина сказала:
– Вы бы лучше одну комнатку, маленькую, мне отписали. Ваши-то всё одно сюда не ездят. Я бы за вами бесплатно ухаживала.
Упаси, Господи!
Лихо я обмишурилась, уверовав в силу общественного резонанса! Городской глава принял позу японской мартышки: ничего не слышу, ничего не вижу, ничего не говорю. И никакой Божьей кары, а уж справедливостью и не пахнет. Никто не отнимет у нас знание, что есть подлость, страдания и смерть. Но в ген человека заложено воспоминание о рае, и он с упрямством одержимого стремится к безнадёжным мировым проектам: равенству, бескорыстной любви, благородству силы.
Отчётливо, как всё далёкое, помню своё первое, ещё неосознанное столкновение с несправедливостью. Родители отправили меня, пятилетнюю, в Евпаторию, славившуюся прекрасными детскими санаториями, в том числе лечебными, разумеется бесплатными. Я оказалась в казённом оздоровительном учреждении, в группе самых маленьких, скучала без мамы и плакала по ночам. Меня признали нервной и прописали мокрый и противный «электрический воротник», от которого щипало кожу. До завтрака мы делали зарядку, потом строем ходили на пляж купаться. С остервенением копались в песке, где искали ракушки, как дикари считали их драгоценными и, торгуясь, меняли серые гребешки на перламутровые домики мидий и завитушки от рачков. Нам давали картонные коробочки, клей и учили делать из ракушек шкатулки. Бедность магазинов подогревала моду на поделки, ими торговал весь прибрежный Крым.
В конце дня нас собирали на «линейку» – воспитатели обсуждали поведение детей и выставляли оценки. На расчерченном листе ватмана, напротив каждой фамилии, появлялся новый квадратик: красный означал отлично, синий – хорошо, коричневый – плохо. Эти сведения по окончании санаторного срока сообщались родителям. Моя строчка превратилась в сплошную синюю линию – за «неактивность». Это казалось обидным, ведь я ничего плохого не делала, просто ребята повзрослее не звали малявку в свои игры. Однажды, когда очень добрая и идеологически подкованная вожатая на вечерней линейке в очередной раз сказала, что октябрёнок Ксюша ни с кем не дружит, я, желая заработать красный квадрат, поцеловала в щёку стоящего возле меня мальчика, а наутро на ватмане рядом со своей фамилией увидела коричневый квадрат. Ничего не поняла и горько зарыдала. Слова «справедливость» я ещё не знала.
Девять из десяти взрослых говорят, что судьба к ним несправедлива. Не законы общества, не мироустройство, а именно судьба. Но почему она такая, а не другая? Сначала отобрала у меня брата и Дона, потом Мотю и Кирилла, маму с папой, а на закуску – самых близких друзей, оставив одну на ветру, без защиты. Красного квадрата не заслужила?
Память подбрасывает ещё сюжет. Я уже перешла в выпускной класс, начитанна, самонадеянна и имею собственное мнение не только о справедливости, но о жизни вообще. Мы с мамой едем в Одессу на поезде, в «мягком» вагоне, поскольку так называемые международные, со специальным отделением для двух смежных купе, где находится умывальник, а под ним ночной горшок, по этой ветке не курсировали. У нас нижние полки, приобретённые бесплатно по броне, верхние достались молодой парочке. Похоже, студенты. Высокий блондин и девочка, совсем неприметная, со слегка обозначенным животиком. Если женаты, то недавно. Она лежит, а он, не отходя, стоит рядом и всё время трогает её голые ноги, неумышленно, как бы случайно, повинуясь хотению руки. Мне обидно: я же лучше, почему он на меня даже не смотрит? На станции купил пирожок, откусил, сосредоточенно пожевал, потом дал ей.
Крокодилица выговаривает молодому человеку, чтоб не торчал в дверях, мешая притоку воздуха из открытых в коридоре окон – кондиционеры изобрели лет на пятьдесят позже. Мы с попутчиком садимся в проходе на откидные полукруглые стульчики, и заводим разговор. Тема – справедливость. Я рассуждаю по-взрослому и жду комплиментов. Юноша отвечает:
– Вот ваша, ещё совсем не старая мама, тем более вы, молоденькая девушка, не сочувствуете беременной женщине, вынужденной лезть наверх, а берётесь рассуждать о справедливости. Ваше социальное положение усыпляет вашу совесть.
Хорошо помню ощущение растерянности и жгучего стыда, когда образованный и умелый оппонент разоблачил моё книжное представление о жизни.
С тех пор я задумалась, достойна ли счастья больше других? Кому-то всё равно придётся ездить на верхних полках. Теперь это решают деньги. Причём тут справедливость? Её не было, нет и не может быть в принципе. Вот фото, где мы с Доном во Флоренции, мне тридцать, я выгляжу восхитительно в платье из искусственной соломки, Дон как всегда прекрасен и смеётся, запрокинув голову. В моей голове звучит популярная песенка из советского фильма: «Капитан, капитан, улыбнитесь, только смелым покоряются моря!». Из какой же густой толпы смельчаков прорвутся те немногие, которые покорят стихию жизни! Дону хватило таланта и смелости хоть ненадолго завоевать мир. О, как прекрасна жизнь и как коварно коротка. Через несколько месяцев он погибнет и никогда не будет так заразительно смеяться. У судьбы нет справедливости. Справедливость – выдумка философов.
Серьёзных ударов несправедливости мне пережить не пришлось, сначала прикрывал отец, потом мужья. С мужьями повезло, только вот за какие заслуги? Ни одного из них я не стоила. Сами они утверждали иное, ну, да мало ли чем несёт влюблённого мужчину. Наверное, самая большая несправедливость случилась, когда они ушли прежде меня.
Сколько людей глубоко верующих, в том числе жестоких, как Карл Великий, задавались вопросом: справедлив ли мир? А ведь Создатель сам признал, что эксперимент не удался, послав на землю Потоп, потом на крест единокровного сына. Хотел исправить ошибку. Результат известен.
Недавно я, гуманитарий, впервые услышала пронзительные стихи Леонида Завальнюка – оказывается, был такой поэт, мой современник. В Большом Российском энциклопедическом словаре Кирсанов есть, Луговской есть, Щипачёв есть, а Завальнюка нет. Почему? Судьба порой выносит на гребень волны всякий мусор, а достойные получают свой лавровый венок после смерти или никогда. Чиновники, которые не дают Ире паспорт, бывший муж, который бил Аню, ленивый дворник, поднимающий пыль вместо того, чтобы мести улицу… Обидно умереть, а они все останутся. Справедливость, ау. Вот если бы Чебаркульский метеорит был побольше, шарахнул сразу – и Земля в звёзды!
Прости, Господи, за крамольные мысли.
21 октября.
Несколько дней подряд ни о чём не вспоминаю, живу преходящим днём, наблюдая, как ветер раскачивает верхушки кипарисов. На крыльце нежится в тёплых лучах грязно-белая дворовая кошка, и я укладываю рядом свои мысли погреться на осеннем солнышке. Над морем собираются кучевые облака, крутые, словно взбитые сливки. Они обтаивают с краёв, выстраиваются в фантастические фигуры, щедро расходятся, образуя синие дыры, в которые победно врывается солнце. Но на западе, над горой Ахун, грозно темнеет. Будет дождь. Однако это тоже мысль.
Часто в голове звучит какая-нибудь музыкальная фраза, обрывок песни. Под знакомые мелодии в памяти мелькают знакомые лица, привычные пейзажи, занавески на кухне. На зрительные образы накладываются сравнения, минувшие события и даже мечты о будущем.
Вот так, неожиданно встретились на полянке мыслей два сакраментальных, даже мистических слова: «мечта» и «будущее». Настоящие мечты недостижимы, потому они и называются – мечты. Их путают с вполне осуществимыми при определённых условиях желаниями. Получить повышение по службе и большой оклад. Построить дом у моря с террасой и садом. Вырастить умных, добрых детей. Желания, на которые есть деньги, превращаются в планы. Купить новые штаны. Сковородку. Машину. И вот, если повезло, всё есть, а радости никакой, ничего не хочется и приходит понимание мечты. Поздно приходит.