Чуткий Евгений замолкает. Говорю:
– Читайте дальше.
Внимаю глуховатому голосу Чтеца, но уже не воспринимаю текста, думая о своём, о том, что меня любовь такой чистоты и силы обошла стороной. Знаю, что идеал – лишь спутник хорошей литературы, в жизни встреча с ним большая редкость, но сердцу не прикажешь. И плачу не оттого, что сентиментальна, я так устроена. Мне нравятся весёлые люди, в компании сама звонко смеюсь, люблю хороший юмор и сомнительные анекдоты, но жизнь воспринимаю трагически, и тут ничего не поделаешь, я этим ощущением не владею, оно владеет мной. Мой стакан всегда наполовину пуст. Карма.
Читая, Евгений постоянно касается волос на висках, приглаживая аккуратно, но как-то неуверенно, может быть, машинально, словно тоже думает о чём-то другом. Недавно начал лысеть – это причина? Хочет выглядеть хорошо, но стесняется, и приукрашивается не передо мной, а перед собой.
Новая книга, взятая Чтецом в библиотеке, опять написана женщиной, он думает – это мне интереснее. За вечер прочёл пару рассказов. Посыл так захватил меня, что я не выдержала и к утру проглотила остальные. Особенно понравилась повесть «Хрустальная мечта».
На другой день делились впечатлениями. Чтец повесть снова забраковал: надумана, неорганична. Анализирую его доводы, укоряю, что он мыслит ординарно и не понимает – поступки людей далеко не всегда оправданы и рациональны. В повести нет прямой, плоской логики, когда всё мотивировано до тошноты. Напоминаю ему фильм Антониони «Журналист». Жарко. Мужчина в мятой одежде лежит на кровати, на несвежих простынях, разглядывает муху на стене. Смотрит долго. Муха – крупным планом: жирная, трёт чёрными лапками грязно-серые крылья, словно сейчас взлетит, но остаётся на месте и без перерыва, однообразно работает лохматыми членистыми ногами… Человек встаёт и идёт убивать. Не муху. Так и в «Хрустальной мечте» – всё кинематографично. В сыром тумане Венецианской лагуны мелькают морские трамвайчики, у героини от холода покраснел нос, она снимает каплю пальцами. В узком канале несвежая вода лижет обшарпанную штукатурку древних стен, зелёную слизь на камнях ступеней… Тишина. И вдруг, на фоне ударов бронзового молота бронзовых мавров в колокол на Часовой башне, сменяются короткие, как выстрел, кадры: кружевной собор Сан-Марко, изящная Кампанила, роскошный дворец Дожей, крылатые львы, гондольеры, взмахивая веслом, прячут от ветра лица за широкополыми шляпами. Удары молота заканчиваются, и звучит хрустальный аккорд. Женщина садиться прямо на камни мостика и рыдает от избытка чувств, от жалости к своей несостоявшейся мечте. Во мне умер режиссёр.
Чтец возражает:
– Это повесть не о потерянной красоте, а о том, что новый общественный уклад отдаётся старому, как девушка пожилому насильнику – со слёзами и кровью.
– А люди продолжают рваться вперёд, работая локтями, уничтожая природу. Бог явно смастерил человека на скорую руку – столько в нём гадостей. Адам и Ева какие-то худосочные, бесцветные, как на полотнах Кранаха. И этот детский грешок, кислое яблоко, сорванное в чужом саду – ну, право же, смешно! – превратился в тяжкий грех. Как удобно – родился и уже виноват. Потом их первенец Каин убил брата Авеля, дальше – хуже. Свобода выбора – это серьёзно. Неучтиво Господу дать людям жизнь с условием, мы же не на рынке. Да и какой это выбор, если за кислый плод – из райского отчего дома под зад коленкой. Делал бы Бог выбор за нас, и жили бы мы в светлом мире, лишённом сомнений. Скучновато, зато стабильно и без головной боли.
– В отсутствии выбора человек неполноценен.
– Тогда почему большинство выбирает худшее, опускается всё ниже и становится ничтожнее и аморальней?
– Считаете, бои гладиаторов на аренах нравственнее «стрёлок» девяностых?
– Несомненно. Они соответствовали уровню развития общества. Когда жил Данте, в Италии все поголовно умели читать и писать, а на Руси немногие шкрябали на бересте, платили дань монголам, но дверей не запирали. Ещё в моё время дети свободно гуляли во дворе без присмотра. Решётки ставили лишь на окна тюрем и сумасшедших домов, а теперь везде – люди боятся друг друга. Убить могут за копейку.
– Это путевые издержки истории. Конечно, есть и негативный опыт. Но вы же не станете отрицать, что человечество движется от пещер к звёздам?
– Лучше бы сделать хорошую жизнь на Земле.
15 ноября.
Оптимизм Чтеца непробиваем. Его мировоззрение сформировалось не сегодня, но как он умудрился сохранить такую фантастическую девственность? Попробую спросить не напрямую:
– Не жалеете о той жизни, которую оставили? Она была интересной?
И неожиданно получила пространный ответ, словно Евгений давно хотел высказаться, но не представлялось удобного случая.
– Мои родители, как большинство советских людей – атеисты и трудяги, у меня было стандартное детство, юность, потом скучная жизнь провинциального инженера, а в перестройку, я словил лихие деньги, открыл дело, разбогател, женился на красивой девушке, дочери губернатора. Ни в чём ей не отказывал, меха, бриллианты, кругосветные вояжи. Она меня любила. Почему бы не любить? Дети, как ангелы. Имел всё, что можно хотеть, но не знал, что счастлив. Понял, лишь, когда потерял, но, возможно, я счастлив не был, нынешнее ощущение лишь реакция на боль, на то, что дом разрушен и кирпичи унесены ветром. С тех пор живу в чужом мире, где всё идёт своим чередом, где рожок месяца обязательно превратиться в луну, где удобно и красиво. Но меня здесь нет. Я не знаю ни прошлого, ни будущего, живу мгновением. Старое сломано до основания, построить новое, наполнив ничтожной суетностью, пустыми обязательствами и очередными утратами, нет желания. Я во всей полноте познал силу и коварство денег, дарующих власть. Теперь деньги меня интересуют лишь как необходимость. В сезон полдня работаю массажистом на пляже, чтобы иметь минимум к существованию, играю в бильярд на деньги и в шахматы для удовольствия, читаю, путешествую, занимаюсь спортом. Живу свободным от вещей и привязанностей, меняя места и предлагаемые обстоятельства. Человеку много не требуется. Я теперь, как птица, клюю по зёрнышку, наслаждаюсь бескорыстием природы и случайных знакомств.
– Но время не стоит на месте, пройдут годы, придёт слабость и появится желание, чтобы обняли и пожалели.
– Вы предлагаете мне самый сомнительный вариант из возможных – дожить до глубокой старости. И кто сказал, что в немощи лучший помощник – близкие? Мой опыт этого не подтверждает. Их измена и равнодушие ранят сердце навылет. Предпочитаю друзей, их у меня много и друзья хорошие, не только в Сочи, но и во всех городах, где я жил. Со многими переписываемся.
Приверженец старых привычек, Чтец пишет письма от руки и отправляет по адресам в конвертах с марками. Не могу понять, откуда такое упорное отрицание технических средств, но от этого он делается ещё больше мил. Из-за успехов электроники и информатики мир уже потерял целый пласт эпистолярного наследия. Где были бы письма Пушкина, Тургенева, дневники Толстого, живи они в наше время? Страшно подумать!
Вот я и узнала фабулу жизни Чтеца, но не причины, толкнувшие его на странную Голгофу неприкаянности. Ничего не сказал и про женщин, которых отныне, похоже, использовал исключительно по физиологической надобности, самостоятельно стирая сорочки и работая утюгом. Возможно, причастность женщины к домашним заботам вызывает у него болезненные ассоциации.
Одиночество Чтеца кажется мне страшнее собственного. Он глубже и искреннее чувствует и любит тех, кто ушёл, больше чем себя. Тяжело жить в чужих квартирах, среди чужых вещей, лишившись воспоминаний, которые вызывают знакомые предметы. Растение, вырванное с корнем из родной земли. Перекати-поле. Хочет искупить грех, если грех был. Кто ж знает. Но очень круто. Я бы так не сумела, такой воли у меня нет. За мною шлейф из проступков, недоданной любви, которая просится наружу, липнет к людям, не всегда достойным. Достойным кого? О, как я себя люблю! Можно бы и поменее.
Вчера, получая очередное щедрое вознаграждение, Евгений сказал:
– Вы же понимаете, я у вас не из-за денег.
Если бы он знал, что это плата за то, чтобы его видеть. Но он не знает, а я говорить не собираюсь. Спрашиваю:
– А из-за чего?
– Любопытно. Вы человек со столичным образованием. Хочется обменяться соображениями. Несогласие – тоже диалог. Ещё меня привлекает опыт. Действительно ли, он что-то даёт человеку?
Усмехаюсь:
– Замыливает свежесть восприятия, мешая быть объективным. Опыт нельзя перенять, его можно только нажить. С возрастом люди видят и судят по-другому.
– Вы же сами как-то утверждали, что человек практически не меняется.
– Да? Ну, что ж. Иногда мы думаем иначе, чем говорим, иногда говорим иначе, чем думаем. Я имела в виду природный характер. Меняются времена, восприятие времён, а человек – нет. Обстоятельства лишь заставляют его приспосабливаться.
– Тогда он обречён повторять ошибки, общество перестанет развиваться, а это смерть.
– А вам не кажется, что вокруг нас толпами ходят мертвецы?
– Нет. Общаясь с молодёжью, я наблюдаю подвижки человеческой сути. Новое поколение качественно иное. Хуже или лучше – вопрос другого ряда.
– Ну, да, новое электронное поколение занято лишь обретением навыков, игнорируя запросы души. Оно способно возбуждаться только от экстремальных удовольствий. Детские игры в стрелялки убеждают подростков, что жизнь – экран, а смерть – иллюзия, и они становятся зацеперами, принимают наркотики, прыгают с крыши, уверенные в том, что никогда не погибнут, потому что в последнюю минуту можно нажать на кнопку и всё вернётся в исходное положение.
– Не верьте журналистам, им важно, чтобы читали и смотрели. Значит, нужна «жареная» информация. Нормальных ребят в разы больше, просто обыденность выглядит невыигрышно.
– Разумеется, среди молодёжи есть таланты, они ограждены от всего дурного своими способностями, но в общем объёме – их мизер. Основная масса даже не замечает роботизации сознания и