У Чтеца здравого смысла оказалось погуще. К тому же он не маялся влюблённостью.
– Я потерял целый мир, а вы хотите заменить его квадратными метрами. Во мне уже сформировалась неприкаянная душа, которая бежит от знакомых стен. Движение рождает иллюзию содержания. Когда устану бродяжничать, брошу якорь. Кстати, сегодня мой последний к вам визит. Уезжаю.
Я чуть не выпала из коляски. Как унизительно это «кстати». Так, завернул между делом на парочку месяцев, развлёк скучающую старушку. Правду говорят, что бессмысленность жизни порождает жестокость.
Не удержалась, спросила язвительно:
– И куда влечёт вас жалкий жребий?
Чтец тона не принял, ответил вежливо:
– Куда глаза глядят.
– Почему?
– Так надо.
Кому? Ему, мне, какому-то третьему? Бессердечная надобность. Он понимает – я им дорожу и мне будет больно. Тогда почему? Боится, что дружба свяжет его по рукам и ногам? Или докопался до моей сущности, обглодал ей косточки и интерес иссяк? Не может пережить собственную трагедию и утешается крушением надежды у других? Но он же не чёрствый, не бездушный, или померещилось?
У меня много версий и ни одной убедительной. Надо сделать вид, что его мотивы мне по барабану. Пытаюсь острить:
– Жаль. Скучно будет лежать на кладбище без надежды услышать ваши шаги.
– Но ведь и я не вечен. Тами встретимся, времени будет достаточно, ещё надоем вам своей болтовнёй.
Чтец на ходу сочинил эти наивные слова, думая, что они мне нужны, что я стану выуживать их из кучи других, ничего не значащих, и цепь моих воспоминаний не прервётся. Где ж ему знать, что я уже вполне оправилась от разочарования, у меня были хорошие тренеры. Бедный одинокий волк, который считает себя правым. Но правота так же индивидуальна, как совесть.
На прощание Евгений с чувством приложился к ручке, и я с удовлетворением отметила, что во мне ничего не зашевелилось. Это показательнее, чем вставные зубы, это конец гендерной сути. Женское начало больше не станет диктовать мне поведение. Пусть Чтец уходит, уезжает, исчезает. Он никогда мне не приснится, не вспомнится. Я помахала поцелованной рукой, словно стряхивая с неё наше общее прошлое:
– Бог вам в помощь.
Хлопнула входная дверь. Из окна вижу, как маленький человечек пересекает двор в своём куцем, вышедшем из моды пальтеце. Холодно, накрапывает дождь, он прячет руки в карманы, поднимает плечи и становится похожим на мокрого воробья. Как хорошо он научился себя обманывать.
Я уже привыкла, что всё кончается. Кончилась и эта преходящая радость, похожая на ту, что испытываешь весной, когда Нина приносит с рынка первую местную пахучую клубнику. Я даже чувствую облегчение. Надеюсь, что не была смешна. Хочется обелить себя, представить притягательней и прозорливее. А почему бы и нет? Всё-таки протяжённость жизни дарует хоть немного мудрости. Впрочем, в мудрости гораздо меньше полезного, чем принято считать. Её суть – в признании равной ценности всех версий.
Когда я работала в редакции, к нам приехал из Питера известный литературовед – усохший улыбчивый старикашка, переживший блокаду. Сотрудники подготовили для него давно терзавший нас лингвистический вопрос, теперь уже не помню какой, и, затаив дыхание, ждали ответа. Знаменитость не спешила, высморкалась, пожевала блеклыми губами и сказала, лукаво блеснув глазками: «Можно так, а можно и так».
Всё, что случается – плохое и хорошее и даже то, что оставляет нас безучастными, наполняет чашу жизни. А иначе, что бы мы пили?
Прошло с полгода. Как-то между прочим Нина говорит:
– Видела вашего распрекрасного Чтеца: картошку покупал в «Пятёрочке». Никуда он не уехал.
Я нисколько не удивилась. Ну, вот, пасьянс и сошёлся.
10 января.
Как-то незаметно наступил новый год. Долгое время мой календарь был девственно чист. Игра в крестики снова перестала меня занимать, а отмечать даты задним числом глупо. К тому же вряд ли полезно для психического здоровья фиксировать убытие собственной сущности. Впрочем, это вопрос договорённости между правым и левым полушариями мозга.
Без привычных встреч дни тянутся медленно, но это только кажется. Пока сидишь внутри времени, оно стоит, а оглянешься назад и обнаруживается: время уже промчалось – час, день, месяц, год, полвека. Промчалось как-то неприлично быстро.
Странно, что все восторженно празднуют наступление неизвестного грядущего, а не плачут по ушедшему. Собираясь вокруг ёлки, знакомые и незнакомые с поросячьей радостью желают друг другу нового счастья, видимо, старое оказалось с душком. Меня вполне устроила бы стабильность. Любые изменения непредсказуемы – ждёшь одного, получаешь другое.
Великий русский провидец писал:
Что день грядущий мне готовит?
Его мой взор напрасно ловит,
В глубокой мгле таится он.
А мы, как молодожёны, на скорую руку строим долговременные планы. Прогнозы дело неблагодарное и субъективное. Экономисты с такой же погрешностью предсказывают цены на нефть и доллар, как метеорологи погоду. Правительство нацелилось уже в 2044-й год, когда спрашивать, почему показатели не дотягивают, а люди так и не зажили лучше, будет не с кого – многие до такой даты просто не доживут. Парадоксально, но прогнозистам хорошо платят, а их ошибки стоят ещё дороже. Дешевле держать на всю страну одну гадалку на кофейной гуще, результат будет тот же.
Лично я никогда не испытывала соблазна узнать, что впереди. Судьба, словно хорошая книга, должна хранить тайну до конца. Теперь, когда роман моей жизни дочитан и все секреты вылезли наружу, можно листать страницы назад и перечитывать их сколько угодно, если хватит сил. Боль воспоминаний оказалась острее той, что была в реальности. Долговременные и сиюминутные потери сошлись в одну большую утрату, а жиденькое настоящее не способно смягчать удары.
В Рождество приходила с поздравлениями наследница моей квартиры. Зовут её замечательно – Мария. Принесла в подарок ветку пинии с шишками и две иконки – говорит, прабабушкины, чудом не продала, когда безденежье заело, но не поднялась рука, деньги – на время, а память – навсегда. Иконы старинные, с сеточкой кракелюра, сквозь потемневший лак смутно проникает трагический взгляд Христа. Он явно взывает о помощи. Бедняга. Зачем этот театральный жест – послать Сына на муки ради спасения толпы, кричащей «Убей!»? Сам бы, Отец небесный, и искупал грехи человечества. Сегодня за подобные меры воспитания, папочку лишили бы родительских прав. Глядя, как страдает на кресте её кровинка, не прокляла ли Богородица Того, Кто тайком, без спросу и брачного контракта, сделал ей ребёнка? Как знать.
На вопрос, почему не привела детей, Мария ответила, что боялась помешать, шуметь будут – они же дети.
– Но, – добавила женщина поспешно, – если вам что-то нужно, вы только скажите, я мигом.
Говорит, а сама в пол смотрит, боится, вдруг подумаю – явилась высматривать будущее имущество. Так и ушла с опущенными глазами. А я собиралась её предать. Спасибо, Мария. Щедро наградила меня судьба на склоне жизни, вроде бы и не стою. Не ожидала такого щедрого дара, может, потому и случилось негаданно, как всякое чудо, приходящее вдруг. Хорошее это правило: быть доброй и не жалеть себя для другой жизни. На мне много грехов, надеюсь, иконки Марии помогут. Вечером помолюсь.
И забыла, потому что не нахожу в молитве успокоения и вообще смысла. Религиозные обряды кажутся мне надуманными. С помощью ритуалов пытаются придать вере признаки овеществлённой сути. В молитвах славят Бога. Зачем? Если Он есть, то и без того велик, а просить чего-нибудь для себя – стыдно. Если только прощения, но я его не заслуживаю, да и вряд ли в несметном хоре грешников мой голос будет услышан.
Нина испытывает к Марии неприязнь, замешанную на зависти. Теперь ещё и подарки. Допытывается:
– Зачем вам иконы? Не видела, чтобы вы молились.
– Может, молюсь про себя.
– Так не положено, – говорит Нина с вызовом.
Агрессия меня раздражает, но пытаюсь быть терпеливой.
– Между прочим, молиться нужно не иконе, а образу. Иначе ты молишься идолу. Читала в Библии: не сотвори себе кумира?
Нина не понимает и злится. Библии она не читала.
– Мудрите.
Я опять приготовилась жить воспоминаниями. Они стали моей работой, моей страстью, заполняя свободное время, драгоценное по сути, но никому, кроме меня, не нужное. Картинки былого доставляют не только нравственные страдания, но и удовольствие, а порой и минуты истинного счастья, заметила бы я, если бы ещё дружила с этим словом. Каждый день, а то и полночи, путешествую по кладовым мозга, воссоздавая свой маленький мир, который служит мне Вселенной. Иногда вдруг всплывёт какая-нибудь невзрачная деталька и незначительный эпизод покажется важным, хотя бы потому, что сохранился и вот добрался до самого сердца, сладко ноя и побуждая вспоминать дальше.
Случается, в голову лезет проза момента, из которой трудно извлечь что-нибудь стоящее, и день выглядит прожитым зря. А если он последний? Продумывая программу воспоминаний «на завтра», удивляюсь, как много в моей жизни, а наверняка, и во всякой другой, необязательного, мелкого, пустопорожнего, без чего можно обойтись.
Казалось бы. Эта шелуха и есть живая ткань, на которой мистически проступает пленяющий согласием орнамент или тревожные абстрактные линии. Так, после приготовления обеда отходов остаётся во много раз больше, чем получилось съедобной массы. Где-то в глубине жилищ, как и в глубине сознания, застревает квинтэссенция того немногого, что выражает суть бытия, а всё остальное – только сопровождение. Возле домов стоят дурно пахнущие контейнеры, из которых вываливаются груды мусора. Мы брезгливо отводим глаза. А не символ ли это нашего пути?
Совокупность мусорного времени, израсходованного всеми мыслящими существами, грандиозна по размерам. Большая часть жизни тратится на отходы. Но можно ли спрессовать лишь значимые события? Похоже, нет. Даже гении чахнут в плотной среде подобных. Господь не напрасно предусмотрел лентяев, глупцов и бездарей – удобрение для талантов и цветов, которые украшают нашу жизнь. В воспоминаниях мусор нужно отсеивать, чтобы избежать повторов и не утонуть в необязательном, хотя в литературе случайно оброненная, вроде бы несущественная фраза вдруг придаёт выпуклость повествованию. Абсолютного нет ничего.