Я ко многому в новой жизни никак не привыкну. Недавно наблюдала из окна, как по улице медленно идёт мужчина, держась рукой за склонённую на бок голову. Похоже, ему плохо. Перекрёсток возле поликлиники оживлённый, но люди шныряют мимо, не обращая на беднягу внимания. Порываюсь крикнуть: эй, вы, толстокожие, оторвитесь на минуту от мыслей о себе, окажите помощь! Наконец мужчина остановился, повернулся, и я увидела прижатый к уху мобильник. Впору расхохотаться. Но почему-то не смешно.
Путь времени – лабиринт: мы то больно стукаемся лбом о стену отведенной нам природой камеры, злясь и плодя зло, то вырываемся на волю и, рыдая от восторга, готовы обнять весь мир. Зло в добре и добро во зле. Различить добро и зло – в жизни, а не в литературе – сложно, нет ничего отдельно, как нет человека без других людей. Всё смешалось в драгоценный клубок, который я трепетно держу обеими руками, боясь уронить прежде, чем доплету свою сеть.
Пора возвращаться на полянку, где пасутся мои бараны. Два месяца пролежала в Центральной городской больнице под капельницами. Инфаркт – болезнь мужская, но порой делает исключения. Врачи относительно быстро «поставили меня на ноги» и только собрались выписать, как вредную старушку скрутила боль в спине. Если делали МРТ, то это называется межпозвоночные грыжи, а если нет, то остеохондроз. Какая разница – впечатление, что тебя пытают электрошокером.
Госпитальная атмосфера к раздумьям располагает мало, молнии в пояснице посылают любые соображения куда подальше. Все усилия организма направлены на то, чтобы одолеть недуг. Терпеть мучения способен сильный человек, а это не мой случай. Философия тут не помогает, помогают уколы, глотаю таблетки, чтобы жить дальше. Ну, бред полный.
Болезни всегда обостряются ночью. Этому должно быть физиологическое объяснение. Или мистическое: без света дьяволу орудовать сподручнее. Он дразнит демонов прошлого, и становится жаль глупо прожитой жизни. Когда я ушла от Дона, мама сказала: «Десять лет кошке под хвост». А если все восемьдесят? Тоска хватает прямо за яблочко, и хочется, чтобы воспоминания умерли во мне. Но тогда я сама перестану существовать.
Ворочаюсь на продавленном тюфяке без сна, и нечистая сила с завидным занудством начинает по новой грызть мою плоть. Только, когда лежу на спине, боль делается сносной, но на спине я спать не могу: мышцы лица ослабли, челюсть отвисает, в горле сохнет, и я просыпаюсь от собственного храпа. Значит, всё-таки сплю. Скажите, пожалуйста.
По утрам кости ноют, словно мой скелет всю ночь висел на дыбе, ноги отекают, сухая кожа зудит, а вокруг не кончается красота, и те, кто идут вослед, ещё долго будут ею наслаждаться. Это неправда, что всё имеет конец. Я устала себе вдалбливать, что у красоты и любви конца нет. Как их ни убивай, они прорастут, почки раскроются, и опять будут служить счастью, пусть быстрому, но ведь счастью! Совсем несчастных нет. Каждый когда-то был счастлив: кто в детстве, кто в минуту экстаза. Одни реже, другие чаще. Быть счастливым тоже надо уметь. Главное, не забывать дарить нежность другим, чтобы они могли радоваться, тогда и сам будешь счастлив. Надо любить людей, любить пока не поздно, внушаю я себе.
Думаю через боль. Господи, если Ты не намерен подарить мне жизнь вечную, позволь хотя бы умереть сразу, не обременяя близких своими недугами, не заставляя их ненавидеть. Эти слова Дона я помню крепко. Горько заплачет моя девочка, зло скривится сын, отталкивая от себя вину, которая не уходит. И нельзя облегчить им жизнь и изгнать себя из их памяти.
В сражениях с силами, превышающими мои собственные, время утекло незаметно. Наметилось что-то похожее на стабильность, и я запросилась восвояси. Да меня никто и не держал – койко-места после реформы здравоохранения сократились и существенно подорожали.
Путь домой превратился в праздник, похожий на дни весёлого благоденствия молодости, когда не знаешь, почему так хорошо. Даже Нина весело смеётся, толкая перед собой инвалидное кресло. На стыках тротуарной плитки колеса подскакивают, напоминая мне, что боль лишь затаилась. Но вот и наш двор, тесный лифт, квартира, пахнущая знакомо. Как легко среди привычных вещей! Словно близкие люди, ушедшие из дома давно и далеко, вдруг вернулись все разом. Спасибо, милые призраки.
День прошёл быстро. Нина расстаралась – приготовила на ужин мой любимый вишнёвый пирог. Господи, как вкусно, особенно после больничной запеканки, напоминающей резину. Наконец я одна в комнате. Одна! Без соседок, неистребимого запаха карболки и синего света из коридора. Блаженство. Над крышей пятиэтажки зависала первая звезда. Как её имя? Луна, похожая на шлепок густой сметаны, застревая в чёрных ветвях, ползёт вверх, чтобы занять положенное место, но теряется в мрачных облаках. Лампа над подъездом перегорела, южной ночью черно, хоть глаз выколи, лишь брюшки светлячков мерцают в кустах мальвы, что растут возле гаража нашего инвалида.
Неужели я дома? Кланяюсь в пояс распорядителю наших жизней, что не дал помереть на больничной койке. На своей кровати, на дорогом ортопедическом матрасе и любимой подушке, впервые за много месяцев засыпаю безмятежно и сладко. Не тут-то было! Будит душераздирающий крик. Не сразу соображаю, где я, в больнице или дома, в каком времени живу – вчера, сегодня, завтра? Одна из жительниц, видно, умаянная такой же старческой бессонницей, решила не тратить попусту время и вынести объедки, чтобы не завонялись на кухне, да угодила в темноте ногой в выбоину. Асфальт возле контейнеров разбит колёсами тяжёлых мусоровозов, чинят его редко и излюбленным методом, который называется «ямочный ремонт», он гарантирует, что вскоре на том же месте образуется новая дырка и в неё опять можно втюхать бюджетные деньги.
Как ни странно, наши дороги хуже наших дураков, которые сбежалось на крики очень споро, хотя время позднее, но как пропустить неординарное событие. Пока ждали скорую, кто-то ругал коммунальные службы, дорожников и даже государство, плюющее на простых людей, но в основном курили, перебрасывались пустыми словами, тихо смеялись. Наконец бедную женщину взгромоздили на носилки, отчего она завопила ещё отчаяннее, похоже, сломала шейку бедра. Не самая страшная травма в век высокотехнологичной медицины – так теперь любят говорить, ломая язык, – однако возраст. И лишь Бог знает, чем это кончится.
В прошлом году одну любительницу ночных прогулок уже похоронили. Гроб стоял во дворе открытый, и жители окрестных домов пришли проститься, с цветами. На юге цветы внутрь класть не принято, их бросают под ноги, идя за катафалком. Вернувшись с кладбища, родственники и соседи вынесли на улицу столы, загрузили их яблоками, варёной сиреневой колбасой, спиртным и пили весь день – женщины наравне с мужчинами. Был бы повод. Время от времени любители поминок собирали деньги, и наиболее шустрый бегал через дорогу в магазин под названием «24 часа» за новой бутылкой. Веселье и звон стаканов продолжались далеко заполночь. Чем не жизнь?
С утра первым делом глаза притягивает синь, уходящая за горизонт. Моречко! Заставлю Нину чаще возить меня на причал, особенно в шторм. Водяная пыль висит в воздухе, создавая ощущение неземного блаженства. В сегодняшнем сне я плавала, проснувшись, лизнула губы – солёные. Или это слёзы?
В момент пробуждения, когда душа-путешественница непрочно соединена с телом, случается испытывать сожаление, что ещё живу, но уже не так, как прежде. Хочется погружаться с аквалангом, наблюдая рыб, неподвижно зависающих между мохнатыми камнями, пить большими бокалами красное вино и чтобы мужчины огладывались вслед. Тю-тю. Придётся черпать удовольствие в том, что ещё не утеряла привычку думать, наблюдать. Но знать и жить – разные вещи. Какая радость в бездеятельном существовании? Однако мы всё тянем и тянем резину, пьём лекарства, увеличивая процент долгожителей на удивление демографов. Не можем расстаться. Не можем согласиться. Не можем понять. Не знаем, что нас ждёт. Или, напротив, верим, что не ждёт ничего, поэтому хватаемся за соломинку, лишь бы продержаться ещё один пустой денёк.
Любимая болтовня стариков: столько, мол, пожил и повидал, что и смерть не страшна. Врать-то не надо. Смерти не боится только дурак. Боится солдат перед атакой, боится пациент, получив сообщение о неизлечимой болезни, пенсионер, который пока ещё ходит без палки, азартно играет в шахматы и ездит в санаторий по бесплатной путёвке. Я же внушаю себе, что просто не согласна с таким режиссёрским решением, когда герой обязательно погибает. Оно несправедливо, негуманно, в конце концов, неостроумно! К небытию невозможно подготовиться, будь ты хоть семи пядей во лбу, хоть циник, хоть поэт. Верующему не хватит смирения, атеисту мужества. Стоит кольнуть в боку, дрожащим пальцем набираешь «03», а сердце стоит в горле – неужели конец? Тот самый, всамделишный конец? Конца не хочется.
Пугает даже не сам факт убытия, а кардинальная смена состояний. Как безмучительно перейти в неизвестность? Что за гранью? Нет свидетельств, нет сколько-нибудь серьёзных научных исследований. Виде́ния во время клинической смерти отражают работу ещё активного мозга и к истинной смерти ни малейшего отношения не имеют. Тьма – ещё куда ни шло, но вдруг впереди иное, непонятное бытие, где надо отвечать за содеянные грехи, которых вместе с невольными наберётся товарный вагон? Одни лишь связанные руки Дона и недоумение в глазах Чернушки, которую я накормила рыбьими костями, потянут на вечные муки. Переступая границы памяти, с печалью осознаю совершённое зло. Как умудриться жить праведно, ибо всё возвращается. Зло, как бумеранг: куда бросишь, оттуда и придёт.
Чтобы отвлечься от назойливого чувства стыда, прошу Нину достать с антресолей картонные коробки с фотографиями, поставить рядом на стулья и не убирать, не трогать.
– Это важные вещи.
– Тогда, зачем прятать так высоко и годами туда не заглядывать? – вполне логично возражает Нина, сдувая пыль со щегольского «дипломата», которым пользовался ещё первый муж.