С помощью Нины совершился тягостный ритуал: опорожнение желудка, умывание, обтирание тёплыми махровыми салфетками, смоченными в лавандовой воде. Замечаю, что утренняя гигиена как-то странно сблизилась с вечерней. Неужели большая часть суток прошла? Пугает скорость утекающего времени.
И дальше как всегда: завтрак, обед, ужин, редкие безрадостные встречи. Дни-близнецы убывают, перечёркиваю их крестиком, ничего не предпринимая, чтобы остановить падение. Сколько мне осталось? Стала бояться гасить на ночь свет – в темноте жизнь истончается незаметно. Беру книгу – хочется продлить сутки хотя бы на несколько часов – «Три товарища» Ремарка, бестселлер моей юности, но от красивой любви как всегда хочется плакать. Заглянула в конец календаря – там листок с двенадцатью месяцами следующего года. Смотрится словно письмо с другой планеты. Похоже, новый численник мне не понадобится, так долго я не протяну.
Втянувшись в авантюру с воспоминаниями, я пыталась сложить дни моей жизни в единое целое. Результат монтажа смущает. Если Всевышний замыслил нашу земную ипостась как испытание, то Он своего добился. Жизнь есть ад, а нежизнь – рай. Земное время дано, чтобы научится любить. Билет в райские кущи нужно выстрадать.
20 июля.
Восходит солнце и заходит солнце. Сутки зримо опрокидываются в вечность. Жизнь коротка. Как у Пришвина в «Фацелии»: вся жизнь – одна ли, две ли ночки… Мы постоянно что-то теряем: друзей, близких, здоровье, годы, наконец саму жизнь. Такое чувство, будто погружаешься в воды океана всё глубже и глубже. Уже по шейку. Может, это мой последний день, а я про то не знаю, нет у Него такой привычки – предупреждать. Режиссёр всякой жизни, даже такой непритязательной, как моя, видно, решил, что пьеса выдохлась, пора опустить занавес. Задержалась бабулька на этом свете, пора и другим место уступить.
Прожитые годы схватились, словно остывший цемент, придавили и держат, не давая вздохнуть. Живу отчаянно, как на крайнем рубеже. Отступившие было недуги вернулись, сплю беспокойно, и сны мне сняться драные. Только погружаюсь в забытье, как что-то несовершенное, страдательное заставляет меня вздрогнуть и открыть глаза. Сон взрывается, словно на меня обрушились все несчастья моей жизни. Ощущение, что я вернулась оттуда, откуда не возвращаются, но ничего нового не узнала. Охватывает паника: цель бытия не просто сокрыта, она бессмысленна.
Прозрачная красота южного утра перестала меня утешать. Отчётливо чувствую, как истощаются силы и убывает плоть. Тело теряет влагу и делается невесомее – команда генам сворачивать удочки. Уже давно думаю непоследовательно, пережёвывая одни и те же слова. Воспоминания трещат, как истлевшее полотно, мозг не командует мыслями, выводы какие-то случайные. Если так будет продолжаться, пора закрывать лавочку и заказывать белые тапочки. Пытаясь удержаться на краю смыслов, продолжаю свой устный дневник.
Вчера звонила из Марселя моя девочка. Не забывает, родная. Но мой полупустой стакан подбрасывает подлянку: вдруг она звонит не потому, что просит сердце, а потому, что о родителях полагается заботиться, а Катя человек правил. Отбрасываю негатив и бодро заверяю её, что у меня всё славно, даже отлично, нет повода для беспокойства. Она верит. Помню, как Дон боялся одиночества, цеплялся за меня, а я всячески старалась от него отделаться – без надобности шла в магазин или аптеку, лишь бы подальше от липкого запаха смерти. Теперь, прозревая собственный конец, трясусь, словно бездомная собака. Но не стану портить жизнь девочке, рассказывая о своей депрессии. Кстати, не забыть бы поздравить Феденьку, у него скоро день рождения. Седьмой десяток разменял, но крепкий. Это Донат подарил нам свои недожитые годы.
На днях приходил с визитом участковый врач, похожий на Санду. Посещения эти бессмысленны, но я ему симпатична, и он думает, что помогает мне жить. Помог бы умереть. Затем явились Ира с Аней, подарила им комплект постельного белья – мне уже точно хватит того, что есть. Гостьи горячо благодарили и долго пили чай с моим любимым миндальным печеньем.
В тот день для воспоминаний не осталось времени. Хотя, пожалуй, я додумала свою жизнь до конца. У меня нет слов: чертовка невозможно хороша! Оглядываясь назад, наконец без сомнения признаю, что была счастлива. В душе становится просторно, будто камень свалился. Лежу, не двигаясь.
Чем буду заниматься завтра? Скрести по сусекам памяти, так обманчиво казавшейся бездонной. На дальних полках застряли слежавшиеся комочки событий. Чтобы бежать по второму кругу, подбирая оброненное впопыхах, нужно напрягаться, а сил – кот наплакал. Однако побегу, жизнь есть движение.
Отец рассказывал: в Гражданскую у них в отряде тяжело ранило красноармейца-радиста. Он лежал на столе без сознания, судорожно зажав в руке оторванную пуговицу, и непрерывно стучал: три точки – три тире – три точки, SOS. Человеческий мозг продолжал выполнять заданную работу. Чтобы успокоить беднягу, вынули пуговицу из скрюченных пальцев. Он умер сразу.
Отчего мне вспомнился этот случай? Не догадаться, хоть изнасилуй мозги. Однако мысли и образы не приходит в голову просто так, должна быть связь. Напрягаюсь. Кажется, разгадка близко. Но нет, опять отступила куда-то в глубины сознания.
О, Бог всех людей, мы игрушки в Твоих руках.
27 июля.
Вот уже неделю просыпаюсь в отличном настроении. Сегодня даже кости не ноют, значит погода будет славной, без чёрных туч и берущий на испуг грозы, сколько не ври метеорологи, что местами ожидаются дожди.
С рассветом из забытья пытаются выплыть окружающие предметы, но мне так хорошо, что тянет обратно к подушке, и проклюнувшееся было сознание заволакивает сладкий морок. Стряхнуть его не удается, я перестаю противиться и – поплыла, поплыла, словно на корабле с бортовой качкой. Слышу шорохи, звуки музыки, а через них слова, но чей голос – не могу разобрать. Врач говорит – это шум в ушах, сосуды забились шлаками за длинную жизнь. И что всем далась долгота моей жизни? Завидуют. Было бы чему.
Наконец словно в ванночке фотографа, проявился стеклянный столик на колёсиках возле стены, на нём графин с высоким тонким горлышком, хрустальный стакан и букетик ромашек в фарфоровой вазочке. Сквозь полупрозрачные кремовые шторы пробилось прохладное утреннее солнце. Жду. Солнце поднимается выше, и пятно света на пододеяльнике становится тёплым. Налетел ветер, раскинул в разные стороны занавески, и в прогалину глянула шеренга тёмно-зелёных кипарисов, которые, как солдаты, охраняют террасу. Над ними повис кусок высокого, очень синего неба, какое бывает только на юге в жару.
Рабе божьей Ксении щедро послан ещё один день. Погожий, без пятнышка облаков. Меня переполняет молодая энергия, кажется, спрыгну с коляски и пущусь в пляс. Такое впечатление, что колесо моей жизни повернуло вспять. Если я не бессмертна, то, по крайней мере, жить мне ещё долго.
Пришла Нина измерить давление. Оказалось, повышенное.
– Вызвать врача?
– Дорогая моя, я давно так хорошо себя не чувствовала! Иди, готовь завтрак, да закрой окна и включи кондиционер.
Я давно усвоила, что здоровье и показания медицинских приборов мало зависят друг от друга. Можно умереть при самых отличных анализах. Надо больше доверять собственным ощущениям и не глотать в панике таблетки, если у тебя высокий холестерин или гемоглобин. Организм индивидуален и приспособлен к своим значениям. Хорошие врачи это учитывают, но хороших немного.
Приходила Мария со старшей дочерью, принесла охапку красных роз. Мои самые любимые цветы, хотя навевают грусть – я всегда покупала розы Дону. Гостьи обрадовались моему здоровью, причём видно, что искренне, и это взбодрило меня ещё больше.
В обед прилетел сизый голубь и застучал клювом в стекло. Сказала Нине, чтобы покрошила ему печенья, но она вдруг замахала на бедную птицу руками: «Кыш!» – и прогнала. Я рассердилась:
– Зачем?
– Плохая примета.
– Глупости.
Верит приметам, мифам, сплетням, потому что мало читает, только смотрит по ящику сериалы. В одном она права: не напрасна жизнь, в которой была любовь. То, что истина открылась лишь на излете, не имеет значения, теперь каждое дружеское слово, жест, поцелуй вспоминаются как зарницы радости.
Я прожила этот день обычно и в конце долго не могла заснуть, но не от печали, а от восторга, глядя в бархатную ночь – тёплую, безмятежную, полную скрытых удовольствий и нежности. Даже изжитый мною лоскут бытия всё ещё трогательно хорош, а горе и несправедливость выглядят орудием для понукания ленивого человечества.
Цикады, любительницы жары, пристроились на соседней мушмуле и вопят так яростно, что мешают спать. А вчера не мешали. Но то было вчера, а можно сказать – в прошлом веке или до нашей эры, разницы никакой. Что-то тут не так. Какая-то хитрость. У мира, в котором мы живём, нет ни начала, ни конца. Человек уходит, и никто не знает, идёт он вперёд или назад.
Я отъехала на великое расстояние, а издалека, как ни парадоксально, многое видится отчётливее. Но откуда тревога? В комнате кто-то есть. Или кажется? Напряжение не отпускает – что-то надо сделать, очень важное. Память, сучка, стала подводить. А, вот! Скорее, скорее… надо записать, а то завтра забуду. В темноте шарю по тумбочке в поисках блокнота. Наконец-то. Рука движется с трудом, будто ею вожу не я, и строчки ложатся криво. Ну, теперь всё. Но нет, записка отозвалась стихами:
Любимый мой. Я тоже тут,
Мой прах у твоего порога
Лежит, моля немого Бога —
Пусть вечное свиданье нам дадут.
И в жадном разговоре глаз
Я вырву у тебя прощенье,
Сама прощу в последний раз
И наконец приму смиренье.
Всю дорогу я внушала себе неправду. Хотела, как лучше, а теперь уже ничего не изменить. Цикл завершился, концы сомкнулись с поворотом на 180 градусов, образовав лежащую на боку восьмёрку с единой плоскостью. Лента Мёбиуса. Всё ушло и всё будет пройдено снова, и какую бы цель мы перед собой ни ставили, путь к ней никогда не закончится.