ался в отель «Генри Гудзон» на 57-й Западной улице. В середине шестидесятых это был ещё не шикарный бутик-отель, как сегодня: он был скорее дешёвой версией отеля «Челси» и своим видом и запахами напоминал викторианский госпиталь для неимущих. Если бы устроили перепись наркоманов, шаромыжников, люмпенов без определённых занятий и нищих художников, то многие его постояльцы отметились бы в этом списке.
Половину комнаты, в которой поселился Леонард, занимала одноместная кровать под вытертым покрывалом, на окне висела цветастая занавеска. Но окно, по крайней мере, можно было закрыть, а в отеле был бассейн, а также гашиш и несколько молодых женщин, которые были не прочь согреть Леонарда холодной ночью: высокая шведка, которая занималась йогой и подрабатывала проституцией; хорошенькая молодая писательница, которой едва исполнилось двадцать и которая пыталась отвертеться от обвинения в продаже наркотиков (в этой борьбе Леонард немного помогал ей деньгами); наконец, очаровательная бездомная художница, которую Леонард пригласил пожить к себе и которая, как оказалось, разделяла его интерес к Екатерине Текаквите. На двери собора Св. Патрика (на Пятой авеню, между 50-й и 51-й улицами) имелся горельеф Екатерины, и Леонард совершал туда регулярные паломничества: взбирался по каменным ступеням и клал перед её изображением цветок.
* * *
Монреальская фолк-сцена, наверное, не смогла бы выстоять в поединке против гринвич-виллиджской, но всё же жила и прекрасно развивалась. Пенни Лэнг пела и играла на гитаре в монреальских кофейнях с 1963 года. «Если тебе нравилась фолк-музыка, её не нужно было искать: она, кажется, была повсюду. Было семь или восемь кофеен [где все выступали], но очень часто мы играли музыку спонтанно — в парках и других местах. Было ощущение чего-то очень живого, как будто одна сторона города очнулась от долгого сна». Лэнг ничего не слышала о Леонарде («Я не читала стихов») до 1966 года, когда The Stormy Clovers начали играть «Suzanne». «Тогда эта песня как бы разошлась по всему городу среди певцов, и я выучила её и придумала свою собственную версию. Он изысканный автор, никто не писал так, как он. Вот и всё, что я знала про Леонарда Коэна».
Стоял декабрь, и Леонард, который снова вернулся в Канаду, напряжённо думал о своей едва успевшей начаться музыкальной карьере. В письме
Марианне он говорил, что знает, кем должен стать: «певцом, человеком, которому ничего не принадлежит… Теперь я знаю, чему мне нужно учиться» [17]. Он позвонил Пенни Лэнг. «Это был наш первый в жизни разговор, он просто позвонил и спросил: «Вы не согласитесь поучить меня играть на гитаре?» — рассказывает Лэнг. — Но я была тогда в очень плохом состоянии — у меня биполярное расстройство — и сказала: «Нет, у меня сильная депрессия». На том разговор и закончился. Позднее я сообразила, что если кто-то в то время и мог понять слово «депрессия», это, наверное, был Леонард». Спустя несколько месяцев Лэнг сама поехала в Нью-Йорк. В клубе Gerde’s Folk City в Гринвич-Виллидже, где она пела «Suzanne», её заприметил агент из Warner Bros. Он предложил ей записать эту песню с рок-группой. «Когда речь зашла о «рок-группе», я сказала: нет». Впрочем, Лэнг согласилась давать уроки Дженис Джоплин. Дженис хотела выучить песню Криса Кристофферсона «Me and Bobby McGee», чтобы исполнять её на сцене под собственный аккомпанемент. «Но этого так и не случилось, потому что Дженис умерла». Леонард больше не обращался к Лэнг за уроками. Он занимался самостоятельно: играл перед большим зеркалом, обращаясь к тому единственному слушателю, чьё мнение имело значение.
- Что там было с зеркалом?
- Из какого-то нарциссизма я всё время играл перед зеркалом — наверное, так я старался научиться, как лучше всего выглядеть с гитарой, а может быть, всё дело было в расположении стула и зеркала в комнате, в которой мне тогда довелось жить. Но мне было очень комфортно смотреть на себя, пока я играл.
Чем больше Леонард играл, тем чаще придумывались песни. Его сравнительно примитивная техника игры как будто только упрощала дело. «Меня всегда интересовал минимализм, пусть мы тогда и не использовали это слово. Простые вещи, простая поэзия нравилась мне больше, чем вычурная» [18]. Его мелодии подразумевали поэзию так же, как его стихи подразумевали мелодию. «Я нахожу, что обычно песня рождается из игры на гитаре, когда просто дурачишься с гитарой. Я просто пробую разные последовательности аккордов, и всё — я просто каждый день играю на гитаре и пою, пока не довожу себя до слёз, и тогда останавливаюсь. Я не рыдаю, просто чувствую комок в горле или что-то в этом роде. Тогда я знаю, что нашёл что-то чуть более глубокое, чем то, с чего я начинал, когда взял гитару» [19].
Письмо Леонарда Марианне заканчивалось словами: «Дорогая, я надеюсь, что мы сможем заделать болезненные прорехи, куда завели нас сомнения. Надеюсь, что ты сможешь вывести себя из отчаяния, и надеюсь, что я смогу тебе помочь» [20]. Почтальон принёс Леонарду посылку из Нью-Йорка — новый альбом Джуди Коллинз. Аккуратно взяв пластинку за края, он положил её на вертушку и поставил иглу на четвёртую дорожку. Снаружи всё было под толстым слоем снега; через несколько дней снова должен был родиться младенец Иисус. Леонард, сидя в одиночестве в своей монреальской комнатушке, слушал, как Джуди поёт «Suzanne». Когда песня заканчивалась, он поднимал иглу и ставил её в начало дорожки — снова, и снова, и снова.
Как покорять женские сердца
В газете Village Voice напечатали объявление: «Энди Уорхол представляет: Нико поёт под музыку The Velvet Underground». Был февраль 1967 года. Леонард, который уже снова был в Нью-Йорке, поднял воротник плаща и по улицам Ист-Виллиджа направился в место под названием The Dom. Этот похожий на пещеру зал располагался в доме XIX века на улице Сент-Маркс-плейс; когда-то в нём был общинный центр немецких иммигрантов, затем — польский ресторан и концертный зал. В 1966 году здание взял в аренду Энди Уорхол, который устроил в нём гибрид авангардного цирка с авангардной же дискотекой. The Dom служил площадкой для перформансов Exploding Plastic Inevitable, включавших фильмы (самого Уорхола и Пола Морриси), танцоров (это были красавцы и фрики из студии «Фабрика», например, тусовщица и уорхоловская кинозвезда Эди Седжвик и поэт и фотограф Джерард Маланга) и музыку. Музыку обеспечивала группа The Velvet Underground, а Уорхол был их менеджером. Именно по его настоянию их вокалист и основной автор песен Лу Рид, невысокий еврейский юноша из Нью-Йорка, делил сцену с высокой светловолосой немкой, которой тогда было уже под тридцать. По словам Лу Рида, Нико «задавала стандарт невероятной красоты».
Леонард познакомился с Нико случайно. Как-то раз в свой последний приезд в Нью-Йорк он зашёл в ночной клуб и в конце барной стойки увидел её — снежную королеву, похожую на Марлен Дитрих. У неё были чистые, сильные черты лица, белоснежная кожа и пронзительные глаза, а при ней был смазливый мальчик-гитарист: под его аккомпанемент она пела свои песни странным, глубоким, монотонным голосом. «Я был совершенно очарован, — рассказывал Леонард. — Я уже имел дело с блондинками; я уже жил с блондинкой и долгое время чувствовал себя персонажем нацистского плаката. И теперь всё как бы повторялось» [1]. (Той блондинкой, видимо, была Марианна, и не исключено, что это была одна из причин, почему ей пришлось временно покинуть дом во время визита матери Леонарда.)
Женщина, которая вскоре станет новой музой Леонарда, родилась в Кёльне в 1938 году — через четыре года после рождения Леонарда и через пять лет после прихода к власти Гитлера. Криста Пеффген работала моделью в Берлине, затем изучала актёрское мастерство у Ли Страсберга в Нью-Йорке (в то же время у него занималась Мэрилин Монро) и смогла получить эпизодическую роль в «Сладкой жизни» Феллини (1960) и главную роль в «Стриптизе» Жака Пуатрено (1963). В студии звукозаписи Нико впервые оказалась в Париже, ей предстояло записать главную песню для фильма «Стриптиз», написанную Сержем Генсбуром. Но её тёмный, траурный голос Гензбуру не понравился, и вместо неё песню спела Жюльетт Греко1671. Вторая попытка оказалась более удачной: в 1965 году в Лондоне, с не менее прославленным продюсером — гитаристом Джимми Пейджем. Её сингл — кавер на «I’m Not Sayin» канадского фолк-певца Гордона Лайтфута — вышел на лейбле Immediate Records, принадлежавшем Эндрю Лугу Олдэму, менеджеру The Rolling Stones; любовником Нико тогда был гитарист «Стоунз» Брайан Джонс1681.
Благодаря знакомству с Бобом Диланом Нико снова оказалась в Нью-Йорке. Дилан присматривал за её сыном Ари — плодом мимолётного романа со знаменитым французским актёром Аленом Делоном — и в это время написал песню «I’ll Keep It With Mine», которую подарил ей. Когда менеджер Дилана Альберт Гроссман прислал Нико билет в Нью-Йорк, она решила, что тот хочет заниматься её музыкальной карьерой. Она ошибалась. Однако через Дилана и Гроссмана Нико познакомилась с Уорхолом, который решил, что она — само совершенство. Он снял её в нескольких фильмах (самый известный из них — «Девушки из «Челси», в котором также появляется четырёхлетний Ари) и сделал её участницей The Velvet Underground. Её равнодушный, наркотический, готический голос звучит на обеих сторонах первого сингла группы, «All Tomorrow’s Parties»/«I’ll Be Your Mirror», который вышел в октябре 1966 года — примерно тогда же, когда Леонард показал свои песни Джуди Коллинз1691. Леонард стал ходить по пятам за Нико, которая невольно стала для него гидом по Нью-Йорку и показывала ему излюбленные места богемы и персонажей полусвета.
- Однажды я пришёл в клуб, который назывался Max’s Kansas City и куда, как я слышал, ходили все (я никого не знал в Нью-Йорке). Я замешкался у барной стойки, завязывать знакомства всегда было для меня тяжким трудом, и ко мне подошёл молодой человек и сказал: «Вы Леонард Коэн, вы написали «Прекрасных неудачников», — а их никто не читал, в Америке купили всего несколько книжек. И это был Лу Рид. Он отвёл меня за столик, где сидели звёзды — Энди Уорхол, Нико. Внезапно я оказался за одним столом с великими людьми того времени [смеётся].