Леонард Коэн. Жизнь — страница 81 из 106

«Почти все посетители были иностранцами — многие из Израиля; в группе из 35–40 человек бывало, может быть, три-четыре индийца», говорит Ратнеш Матхур, индиец-банкир, познакомившийся с Леонардом во время его первого визита в Мумбаи. Матхур впервые услышал о Рамеше от Леонарда, пригласившего его на сатсанг (в следующие несколько лет Матхур посетит около сорока встреч): у себя на родине Рамеш был малоизвестен как гуру. «Рамеш сторонился культов, — рассказывает Матхур, — он не пытался обратить на себя внимание индийских масс-медиа. Он не искал популярности и, очевидно, жил на свою пенсию и не имел денежных мотивов. Он говорил по-английски, у него были западные манеры, он говорил как эрудит и интеллектуал, и его стиль не имел ничего общего с традицией Раманы Махарши». Рамана был популярным гуру, и некоторые его последователи сурово критиковали Рамеша в качестве духовного учителя. «Он действительно жил, как банкир на пенсии, любил иногда сыграть в гольф и выпить виски, но каждый день на час или два открывал свою дверь, чтобы к нему могли приходить люди. Люди узнавали о нём обычно по сарафанному радио. Это были очень респектабельные люди, не хиппи» — правда, некоторые приходили к Рамешу из коммуны Ошо в Пуне, неподалёку от Мумбаи. (Бхагван Шри Раджниш, известный также как Ошо, в начале восьмидесятых основал коммуну в Орегоне, которая закрылась после череды скандалов и серьёзных преступлений, совершённых членами коммуны, и депортации гуру из США.)

Рамеш говорил без околичностей. Он общался со своими посетителями так же, как, должно быть, когда-то разговаривал с сотрудниками банка: сообщал информацию и давал наставления в прямой, даже жёсткой манере. Матхур рассказывает: «Рамеш легко терял терпение, если кто-нибудь говорил слишком много и пытался вовлечь его в какой-нибудь спор об эзотерике. Он напоминал им, что не берёт платы за вход [желающие могли пожертвовать деньги после встречи], и указывал на дверь». Если он замечал среди посетителей кого-то, кто постоянно приходил к нему в течение слишком долгого времени, он во всеуслышание обращался к нему и говорил, как вспоминает Матхур: «Неужели вам больше нечем заняться? Моё главное послание вам — что Бог повсюду, так что нельзя интересоваться только религией, не нужно медитацией прорываться к Богу». Другими словами, он говорил им: займитесь делом». Впрочем, Рамеш никогда не говорил таких слов Леонарду, с которым они также встречались отдельно и подружились. «С Леонардом он всегда был очень вежлив и мил».

Часа через два Рамеш смотрел на часы, и это означало, что время вопросов подошло к концу. Он покидал комнату, а вместо него приходила миссис Мэрти, чьим делом было петь бхаджаны, и под её руководством все пели традиционные индуистские песнопения. Людям раздавали бумажки с текстом на санскрите, написанным в двух вариантах: индийским алфавитом деванагари и латиницей. «Но Леонарду это было не нужно, — вспоминает Матхур. — Он знал все слова». После песнопений все выходили, а на столе у выхода лежали книги Рамеша и аудиозаписи каждого сатсанга, которые продавал муж миссис

Мэрти. Записи, сделанные на первых сатсангах Леонарда (когда он ещё задавал вопросы — позже он просто сидел, слушал и обдумывал услышанное), стали хорошо продаваться, когда стало известно о его визитах к Рамешу. Матхур замечал, что некоторые посетители больше хотели увидеть Леонарда, чем самого Рамеша. Никто не беспокоил его во время сатсанга, но потом, у стола мистера Мэрти или уже за дверью, люди подходили к нему поговорить.

«Он обычно бывал очень вежлив, — говорит Матхур. — Он говорил с ними. Иногда, если попадался интересный собеседник, он шёл с ним в чайную» — скромное заведение метрах в пятидесяти от дома Рамеша; Леонард в каждом городе находил и посещал такие кафешки. Все работники чайной узнавали его и улыбались, и они обменивались почтительным намасте. Для них он не был знаменитостью — он был западным человеком с короткими серебристыми волосами, дружелюбным человеком, который постоянно приходил к ним и всегда обращался к ним с уважением. «Он говорил мне, что его почти не узнавали на улице, и поэтому ему очень нравилось быть здесь». Леонард, как замечал Матхур, «сознательно избегал богатых и знаменитых людей Мумбаи». Люди, в том числе и сам Матхур, постоянно приглашали его куда-то, но он вежливо отказывался — «но однажды он рассказал мне, что был в гостях у таксиста в его нищем доме. Помню, я удивился тому, как он сближается с людьми, никогда не слыхавшими его песен. Возможно, больше всего времени проводили с ним уборщики в отеле «Кемпс» и работники чайной».

После чая, днём, Леонард всегда отправлялся плавать. В Мумбаи были бассейны YMCA, но все они были Леонарду неудобны, поэтому он стал членом «Брич-Кэнди», эксклюзивного частного клуба на берегу моря, на Уорден-роуд, в котором был спортивный бассейн, а также огромный бассейн под открытым небом в форме полуострова Индостан11521. Остаток дня Леонард обычно проводил у себя в номере, где медитировал, делал наброски, писал или читал книги, написанные или порекомендованные Рамешем. Матхур тоже предлагал Леонарду книги на духовные темы, но тот вежливо отказывался; он не хотел отвлекаться. Ранним вечером Леонард шёл в ресторан, где съедал вегетарианский ужин, затем возвращался к себе, зажигал благовония, включал диск с индийской музыкой, медитировал и снова читал. Он не интересовался достопримечательностями, но однажды сходил в синагогу Кенесет Элияху: в Мумбаи была небольшая еврейская община. Недалеко от синагоги был большой оживлённый музыкальный магазин «Rhythm House». Он спросил, есть ли у них записи Леонарда Коэна. Есть, ответили ему; он найдёт их в категории «easy listening”11531.

Весной Леонард вернулся в Лос-Анджелес. Там он закончил песню, предназначенную для вечера, посвящённого покойному канадскому поэту и интеллектуалу Фрэнку (Ф. Р.) Скотту, которого Леонард знал ещё по университету Макгилла. Леонард положил на музыку стихотворение Скотта «Villanelle for our Time» («Вилланель11541 нашему времени»). Работая над песней, он понял, что она нуждается в женском голосе. Он позвонил своей старой бэк-вокалистке Анджани Томас и попросил её принять участие в записи. Они справились за один день.

Потом Леонард поехал в Маунт-Болди. Он уже почти четыре месяца не видел Роси и хотел выразить ему своё почтение. Как прежде, они выпили коньяка в домике старого монаха, пока за окном мир погрузился во тьму и мотыльки распластались по москитной сетке, как засушенные цветы в поэтическом томике. Они мало разговаривали, но когда нарушали молчание, то не упоминали учёбу Леонарда у другого гуру. Леонард не обсуждал с Роси то, что узнал у Рамеша. «Роси не обсуждает», — говорил Леонард, — даже своё собственное учение. «Его не интересуют точки зрения и разговоры. Ты либо понимаешь, либо нет. Он не сообщает тебе поразительных истин, которых мы привыкли ждать от духовных учителей, потому что он механик: он не учит философии транспорта — он учит чинить мотор. Он чаще всего беседует со сломанным мотором. Роси это прямая передача» [37].

В монастыре Леонард оставался недолго. В июне он снова спустился с горы. Его близкая подруга Нэнси Бэкол, встретившаяся с ним в Лос-Анджелесе, заметила, что «он был как маленький мальчик, когда вернулся с Болди; вдруг оказалось, что он совершенно свободен и может делать всё, что ему заблагорассудится. Ему потребовалось какое-то время, чтобы понять это, но когда он понял, то было так чудесно видеть его таким счастливым, таким радостным. Болди принёс ему много хорошего. Пришла пора идти дальше».

Впервые за долгое время Леонард съездил на Гидру. С собой он взял блокноты, в которых писал, когда жил в монастыре, и теперь, в своём старом кабинете в доме на холме, принялся за работу над стихотворениями и песнями разной степени готовности. Кроме того, он побывал в Монреале и навестил своего старого друга Ирвинга Лейтона: Лейтону было уже восемьдесят семь лет, он страдал болезнью Альцгеймера и жил в доме престарелых. В последнее время Леонард перечитал многие стихи Лейтона и подумывал положить некоторые из них на музыку, как он сделал с «Вилланелью» Ф. Р. Скотта.

Леонард вернулся и в Мумбаи, где снял свой старый номер в отеле «Кемпс-Корнер». В 1999 году эта комната была его домом почти пять месяцев. Там он встретил свой последний в старом тысячелетии день рождения. Матхур видел Леонарда в тот день и не мог не заметить, каким счастливым тот выглядит. После сатсанга Леонард устроил себе праздничный ланч. «С нами пошла одна девушка, которая ходила на встречи с Рамешем и явно восхищалась Леонардом. Он взял цветок из вазы в отеле и вставил его в петлицу пиджака, и ещё он в тот день выкурил пару сигарет, хотя он тогда, мне кажется, уже бросил курить. Он сказал, что очень счастлив быть здесь, и его счастье всё время ощущалось. Оно было заметно в его лице и во всех его словах: всё, что он говорил, было очень, очень позитивно».

В Индии с Леонардом что-то случилось. Что-то, как он рассказывал Шэрон Робинсон, «просто подняло» завесу депрессии, через которую он всегда видел мир. В следующие несколько лет он ещё не раз возвращался в Мумбаи, жил в отеле «Кемпс-Корнер» и ежедневно ходил на сатсанги (всего он проучился у Рамеша больше года), и за это время «незаметно, потихоньку этот фон тоски, который был со мной всю жизнь, начал рассеиваться. Я сказал себе: вот, наверное, каково быть относительно в своём уме. Ты встаёшь утром и не думаешь: о боже, ещё один день, как я вынесу его? что мне делать? может, есть какое-нибудь лекарство? может, есть женщина? может, есть какая-то религия? есть вообще что-то, что вытащит меня отсюда? Теперь фон моей жизни — покой» [38]. Депрессия исчезла.

Леонард не мог точно сказать, что излечило его депрессию. Кажется, он где-то читал, «что нейроны, отвечающие за тревогу, с возрастом отмирают» [39], хотя вообще известно, что с возрастом депрессия усугубляется. Может быть, это было сатори, просветление, хотя если и так, то оно пришло «тихо, без фейерверков» [40]. Почему оно пришло через Рамеша и его индуизм, а не через Роси и его дзен-буддизм, Леонард не знал. При всех различиях между их методами (с одной стороны, суровый, жёсткий режим Роси и его гипнотизирующие тейсё, которые он произносил и на вдохе, и на выдохе, и которые не обращались к разуму, но были нацелены на медитативное состояние; с другой стороны, прямой, без околичностей, диалог Рамеша, и его завет жить своей жизнью) в их учениях было много общего: преодоление эго, отсутствие привязанностей, универсальное сознание, тендрел- взаимосвязь всех вещей. Скорее всего, сработали оба учения, просто так получилось, что просветление пришло к Леонарду «в вахту» Рамеша. Рамеш думал примерно то же самое. «Ты понял очень быстро», — сказал о