ихотворения, я раздражаю друзей тем, что постоянно цитирую ваши песни, и мой жизненный девиз — двустишие из стихотворения, которое вы написали в 1958 году: «Он не желал, чтобы его держали, как пьяного, / под холодной струёй фактов».
Леонард выслушал его очень серьёзно. Чем больше он слышал, тем больше представлялся ему риск попасть в унизительное положение.
— Он не был уверен, что у него получится, — говорит Хэллет, — и он не был уверен, что кому-то есть до него дело. Я сказал: «Я циничный старый ублюдок и не хочу слушать ничьи концерты, но я хочу услышать Леонарда Коэна, и, наверное, я не один такой». Я был уверен, что в мире есть сотни тысяч людей, которые хотят его увидеть. Больше всего его беспокоило, что он может опозориться. С другой стороны, денег у него не осталось. Я сказал: «Вот что, организуйте репетиции, репетируйте столько, сколько сочтёте нужным, проводите прослушивания столько, сколько сочтёте нужным, и я за всё это заплачу. Если потом вы мне скажете: «Спасибо, но меня это не устраивает, я не могу выступать», я отвечу: «По крайней мере, мы попробовали», — и вы мне ничего не будете должны».
От такого предложения Леонард не мог отказаться. Он не связан обязательствами и может в любой момент уйти — всё как ему нравится. «Кажется, это разумное соглашение», — сказал Леонард, и они пожали друг другу руки. Кори начал разрабатывать план гастролей, а Хэллет принялся убеждать представителей индустрии, что концерты Леонарда Коэна — прибыльное дело.
Через несколько дней Леонард появился на пороге у Шэрон Робинсон, имея обеспокоенный вид. «Дорогая, — сказал он, — кажется, мне придётся снова поехать в тур». Он сказал, что ехать не хочет, но все знаки указывают именно на это. Он не пригласил Шэрон поехать с ним. Анджани он тоже не позвал. То ли тур в поддержку альбома The Future отбил у него охоту работать со старыми друзьями, то ли он боялся подвести друзей и провалиться у них на глазах, но он решил, что ему следует взять новых людей — музыкантов, с которыми он никогда прежде не работал. Единственное исключение он сделал для Роско Бека, которого попросил быть своим музыкальным директором.
— Леонарда вся эта затея очень тревожила, — вспоминает Бек. — Он даже не хотел обсуждать это по телефону. Он прилетел в Остин, чтобы поговорить со мной лично. Он сказал: «Я подумываю снова отправиться в тур. Не мог бы ты помочь мне собрать группу и как ты смотришь на то, чтобы поехать с нами?» Я сказал: «Да, конечно, я себе давно пообещал: если ты меня ещё когда-нибудь позовёшь, я поеду». [Бек собрал группу для тура Леонарда в поддержку альбома I’m Your Man, но сам тогда не смог присоединиться к команде.] Леонард сказал: «Смотри, я пока сам не уверен, что точно поеду. Надеюсь, ты не обидишься на меня, если я решу отказаться от этой затеи». Он действительно сомневался в своих силах. Он говорил: «Я уверен на 92,7 %». Цифра всё время менялась: «Я уверен на 82 %, я уверен на 93 %». Он сказал: «У меня есть возможность отказаться в любой момент, если мне не понравится, как всё это идёт, и если я всё-таки поеду, то только на шесть недель. Но если всё отменится, ты меня простишь?» Я ответил: «Конечно».
Теперь Леонард волновался не столько из-за самого факта гастролей — он чувствовал, что выдержит, если только его не подведут голосовые связки, — сколько из-за группы. Он так давно не играл с группой, что даже не знал толком, чего от неё хочет. Он привык работать дома с Анджани и Шэрон, но на сцене один старик с двумя женщинами и двумя синтезаторами выглядел бы хило. В январе 2008 года Бек начал обзванивать знакомых и проводить прослушивания. Правда, первым делом он нанял музыканта, которого Леонард прекрасно знал, — гитариста Боба Метцгера, мужа Леанны Унгар, игравшего в туре I’m Your Man и на альбоме Ten New Songs, зато следующие двое были новыми лицами: клавишник Нил Ларсен, чьё резюме включало работу с рок-певцом Кенни Логгинсом и с Майлсом Дэвисом, и испанец Хавьер Мас, исполнитель на бандуррии, лауде и двенадцатиструнной гитаре. Мас был музыкальным директором концерта-трибьюта Леонарду в Барселоне, в котором принимали участие сын Леонарда Адам Коэн, Джексон Браун и Анджани. Леонард видел DVD этого концерта, и Мас произвёл на него впечатление.
Одновременно Бек пытался понять, как именно Леонард представляет себе будущие концерты. За прошедшие годы голос Леонарда стал более низким, его подход к музыке — более изысканным, и соответственно менялись его концертные составы и их уровень громкости. Бек решил, что собирает «что-то вроде камерного ансамбля». Первые шесть недель они репетировали без барабанщика, потом наняли уроженца Мексики Рафаэля Гайоля, которого Бек знал по музыкальной сцене Остина. В какой-то момент Леонард решил, что ему нужна скрипка, и к группе присоединилась скрипачка. Потом Леонард понял, что скрипка ему не нужна, и от услуг скрипачки отказались, а Леонардом снова овладели сомнения, и он начал уже жалеть, «что запустил весь этот процесс» [8]. Тем временем Бек заменил скрипачку мультиинструменталистом по имени Дино Сольдо, игравшим на саксофоне и других деревянных духовых инструментах, а также на губной гармонике и клавишных.
Оставалось только найти бэк-вокалисток. Бек позвал Дженнифер Уорнс, но она отказалась. Анджани вначале заходила на некоторые репетиции, но её участие в туре не обсуждалось. Бек рассказывает: «Я не знал, чего ожидать в этом смысле, из-за личных отношений Анджани и Леонарда». Сама Анджани объясняет своё неучастие в туре «различием во мнениях» относительно концертов. «Мне виделся революционный подход к музыке Леонарда; я хотела представить её так, как никогда не делалось раньше, с новаторскими и неожиданными аранжировками. Другим вариантом было воссоздать предыдущие туры. В конечном счёте [Леонард] выбрал то, что было ему комфортно, и я понимаю это решение». Бек позвонил Шэрон Робинсон, и она выразила заинтересованность. Но Леонард хотел двух бэк-вокалисток, так что поиски продолжались.
В марте 2008 года до тура — в том случае, если бы он состоялся, — оставалось всего два месяца. Леонард тем временем находился в Нью-Йорке, где его должны были ввести в Зал Славы рок-н-ролла — американский, тот самый; это была наивысшая честь, которой его могла удостоить музыкальная индустрия США, когда-то относившаяся к нему с таким пренебрежением. Церемонию было поручено провести Лу Риду, который устроил собственный маленький спектакль: одетый в чёрную кожаную куртку, чёрные кожаные штаны и рубашку цвета фуксии, он вышел на сцену со стопкой машинописи и экземпляром книги Book of Longing и вместо торжественной речи зачитывал избранные места из текстов Коэна. Время от времени он в манере университетского лектора прерывался, чтобы отпустить восхищённый комментарий: «Со временем он становится только лучше… Нам так повезло жить в одно время с Леонардом Коэном» [9].
Леонард, выглядевший очень респектабельно со своей серебристой сединой, в смокинге и чёрной бабочке, вышел на сцену, отвесил Риду глубокий поклон и поблагодарил его за то, что тот напомнил ему, что он за свою жизнь написал пару приличных строчек. Он назвал оказанную ему честь «таким маловероятным событием», и в нём говорила не только скромность: он был вполне серьёзен. Он вспомнил «пророческое заявление Джона Ландау в начале 1970-х: «Я узрел будущее рок-н-ролла, и это не Леонард Коэн» [10]. Это была шутка: на самом деле Ландау, который теперь возглавлял отборочный комитет Зала Славы рок-н-ролла, а в начале 70-х был сотрудником журнала Rolling Stone, сказал, что узрел будущее рок-н-ролла, и это Брюс Спрингстин. Но в Rolling Stone ранние альбомы Леонарда действительно встречали разгромной критикой: альбом Songs from a Room в рецензии назвали «выражающим депрессию и вгоняющим в депрессию» [11], а Songs of Love and Hate — альбомом, который «не вызовет в вас желание двигать тельцем» [12]. Как и Лу Рид, Леонард заменил речь декламацией, торжественно прочтя первые пять куплетов своей песни «Tower of Song». В нарушении традиции он не стал выступать на церемонии — он ещё не был готов выступать. Но он постепенно шёл к этому. Пока что он предоставил сцену Дэмиену Райсу, исполнившему «Hallelujah»; эта песня — в версии Джеффа Бакли — в то время занимала 1-е место по продажам в iTunes. Очередной всплеск её популярности был вызван не тем, что Леонард наконец занял официальное место в пантеоне поп-музыки, а горячей онлайн-дискуссией по следам телеконкурса American Idol, на котором её спел Джейсон Кастро.
Тем временем в Лос-Анджелесе Бек был готов рвать на себе волосы. Ни одна вокалистка, пришедшая к нему на прослушивание, его не устраивала. Он спросил Шэрон Робинсон, не может ли она порекомендовать хоть кого-нибудь. Шэрон назвала имена Чарли и Хетти Уэбб. Сёстрам Уэбб было немного за двадцать. Они родились в Англии с разницей в два года и начали петь и играть дуэтом ещё подростками — Чарли на гитаре, Хетти на арфе. Они приехали в Лос-Анджелес с намерением записать альбом, и их лейбл предложил им параллельно написать несколько песен для детского альбома, который они собирались выпускать. У Шэрон был издательский договор с той же фирмой, и её тоже привлекли к этому детскому проекту. Оказалось, что они замечательно поют втроём: их голоса прекрасно сочетались друг с другом.
С тех пор сёстры Уэбб потеряли свой контракт, и они были уже готовы сдаться и вернуться домой, когда позвонила Шэрон и сказала, что Леонард ищет вокалистку. Сёстры ответили, что знают очень мало песен Леонарда; хотя они выросли на родительской коллекции пластинок сингер-сонграйтеров 60-х и 70х, их отец не терпел в своём доме альбомы Леонарда: он был парикмахером, а его коллега в салоне целыми днями крутил одни только записи Коэна. Ещё они сообщили Шэрон то, что она и так знала: сёстры были готовы работать только вместе и не желали разделяться.
Когда сёстры Уэбб пришли на репетиционную студию SIR, там уже собралась вся группа. Бек поставил запись «Dance Me to the End of Love» и попросил всех троих певиц придумать свои партии. Затем сёстры достали свои инструменты, арфу и гитару, и спели две собственные песни, «Baroque Thoughts» и «Everything Changes». Когда Бек изучал их страничку на Myspace, он счёл их слишком молодыми. Теперь же, услышав их пение, он понял: вот вокалистки, которых он искал. Когда сёстры ушли, он позвонил Леонарду в Нью-Йорк. «Я сказал: «У меня одна хорошая новость и одна плохая новость. Хорошая новость — кажется, я нашёл вокалисток». Леонард сказал: «Прекрасно». «Плохая новость — теперь их три». Когда Леонард вернулся из Нью-Йорка, мы снова пригласили сестёр, и стало ясно, что тут и думать нечего. Мы знали, что нашли вокалисток и теперь у нас есть готовая группа».