[660] В 1499 году Перреаль вернулся в Милан в свите Людовика XII. Будучи придворным живописцем, он, по всей видимости, отвечал за организацию и украшение празднеств, сопровождавших триумфальный въезд Людовика в город. Возможно, он был также одним из тех, кто сопровождал короля в церковь Санта-Мария делле Грацие.
Леонардо рассчитывал еще на одно знакомство среди захватчиков. К концу 1499 года он начал планировать отъезд из Милана: уезжать он, судя по всему, собирался насовсем. «Продать, что нельзя взять с собой», – помечает он для памяти на странице с архитектурным чертежом, сделанным десятью годами раньше.[661] Составлен список того, что он намеревается увезти: постельное белье, обувь, носовые платки и полотенца, книгу о перспективе, другую, по геометрии, четыре пары чулок и колет, даже семена – в «двух закрытых ящиках, везти на мулах». Третью коробку погонщик мулов должен был доставить на хранение в Винчи, где по-прежнему проживал дядя Леонардо.
Леонардо да Винчи (1452–1519). Страница из «Атлантического кодекса» (Codex Atlanticus. Fol. 669 r).
В этой заметке, чуть не единственный раз в жизни, Леонардо прибегает к шифру. Начинается заметка загадочно: «Найти Ingil и сказать ему, что будешь ждать его в Amor и поедешь с ним в Ilopan». Расшифровывается эта запись до смешного просто: Леонардо просто написал слова задом наперед. Amor – это Рим (Roma), а Ilopan – Неаполь (Napoli). То есть Леонардо собирался поехать в Рим, а оттуда – после встречи с «Ингилом» – в Неаполь. Занятная подробность заключается в том, что, поскольку заметка эта написана «зеркальным почерком», прочитать «зашифрованные» слова даже проще, чем остальной текст, – так что попытка скрыть важную информацию может быть признана провальной.
«Ингил» – это Людовик Люксембургский, обладавший, помимо прочих, титулом графа Линьи (Ligni). Он был камергером Людовика XII, а также, как правитель Пикардии и смотритель Лилльского замка, одним из главных его военных советников. Скорее всего, Леонардо познакомился с ним во время первого вторжения 1494 года, когда Линьи был назначен губернатором Сиены. Пять лет спустя у Леонардо появилась надежда поступить к Линьи на службу. Французы продолжали строить планы захвата Неаполя, но, чтобы подступиться к итальянскому югу, сначала нужно было овладеть крепостями Тосканы и Папской области. Заметка Леонардо завершается словами: «…освоить нивелирование и сколько грунта может вынуть за день один человек» – это говорит о том, что он собирался вплотную заняться строительством земляных и прочих укреплений, тем самым осуществив свою мечту стать военным инженером.
Однако Линьи так и не взял Леонардо к себе на службу: он вскоре покинул Милан и вернулся во Францию. Все французы, помимо Роберте, похоже, предпочитали не иметь дела с Леонардо, возможно не доверяя бывшему приближенному Сфорца. Среди его ближайших друзей был верный поклонник Сфорца, архитектор Джакомо Андреа да Феррара, человек, за столом у которого когда-то отличился своими шалостями десятилетний Салаи. Джакомо Андреа был настолько близким другом Леонардо, что Пачоли в предисловии к трактату «О божественной пропорции» даже назвал его братом художника. В декабре 1499 года Джакомо Андреа отправился в Инсбрук, где помогал Лодовико строить планы возвращения к власти. Французы не оставили это без внимания: по возвращении в Милан он был казнен через повешение, потрошение и четвертование.
Судя по всему, у Леонардо желание служить новым господам истаяло так же быстро, как и у других. Поначалу Людовик завоевал симпатию всех миланцев, снизив налоги, однако поведение французов скоро стало нестерпимо жестоким и беспринципным. Многие придворные уже бежали из города. Донато Браманте отправился в Рим, где скоро нашел себе занятие – обмеривал древние руины и писал папский герб на церкви Сан-Джованни ин Латерано. Лука Пачоли тоже готовился к отъезду.
Ничто не держало Леонардо в Милане, город утратил всю свою притягательность. Еще до конца декабря он освободил комнаты в Корте дель Аренго, частично упаковав, частично распродав имущество. По всей видимости, он напоследок посетил Санта-Марию делле Грацие: в списке дел, которые нужно было сделать до отъезда из Милана, значится: «Забрать жаровни из Грацие».
И вот, у самого порога нового столетия, он вместе со своими мулами и ящиками двинулся по замерзшим дорогам в путь.
ЭпилогДостиг ли я хоть чего-то?
В последующие годы Леонардо преследовали все те же горести: скитания, недовольство заказчиков, крушение всех хитроумных, порой гениальных проектов.
Мантуя, расположенная в ста пятидесяти километрах к юго-востоку от Милана, стала первой остановкой на его пути. Маркиза Изабелла д’Эсте, сестра Беатриче, возжелала заказать ему свой портрет. Изабелла слыла великой упрямицей: «женщина с собственным мнением», по словам ее супруга, которая «все и всегда делала по-своему».[662] Сотрудничество между Леонардо и Изабеллой не могло закончиться ничем хорошим. Через несколько недель он отбыл в Венецию, оставив ей набросок мелом и смутное обещание дописать портрет.
В Венеции бряцали оружием. В начале весны 1500 года Леонардо предложил сенату свои услуги инженера, пообещав, помимо прочего, установить шлюз на реке Изонцо, с помощью которого можно будет заполнить долину водой и потопить наступающих турок.[663] Даже серьезные территориальные потери не подвигли венецианцев на то, чтобы принять это предложение.
Во время пребывания в Венеции Леонардо, по всей видимости, получил несколько уколов в самое сердце: конная статуя Верроккьо стала для него болезненным напоминанием об упущенной возможности с бронзовым конем. Впрочем, в первые месяцы 1500 года надежды на завершение этого проекта ненадолго возродились. В самом начале февраля состоялось триумфальное возвращение Лодовико Сфорца в Милан – ему удалось отвоевать значительную часть герцогства с помощью швейцарских и немецких наемников. Миланцы встретили его восторженно, приветствуя криками «Моро! Моро!», поскольку правление французов оказалось отвратительной тиранией. Но если у Леонардо и возникли планы вернуться в Милан и зажить там прежней жизнью, через два месяца они сошли на нет – французы одолели герцога. Брошенный своими воинами, Лодовико попытался бежать, переодевшись солдатом-швейцарцем, однако 10 апреля его взяли в плен в Новаре. Там разыгралась сцена предательства, исполненная библейских аллюзий: один из швейцарских наемников указал на него врагу, получив за это от французов денежное вознаграждение. Этот Иуда (известно его имя – Ханс Турман) был без промедления казнен швейцарцами как предатель.[664]
Через неделю после пленения Лодовико Леонардо, за неимением лучшего, вернулся во Флоренцию. Ему исполнилось сорок восемь лет. Отец его был еще жив, он обосновался на Виа Гибеллина с четвертой женой и одиннадцатью детьми, младшему из которых, Джованни, было два года. Леонардо снял комнаты в монастыре Сантиссима-Аннунциата, где его отец – по-прежнему обладавший ценными связями – организовал ему заказ на создание алтаря для своих клиентов, монахов-сервитов. Дальше все пошло по-прежнему. Леонардо «тянул долгое время, так ни к чему и не приступая», – сообщает Вазари.[665] Объяснение его медлительности можно найти в отчете соглядатая, которого Изабелла д’Эсте подослала к Леонардо, дабы выяснить, как продвигается работа над ее портретом. Агент мрачно доложил, что Леонардо поглощен математическими изысканиями. Привычки художника, сообщил он Изабелле, «переменчивы и непостоянны», и он, похоже, живет сегодняшним днем. Более того, Леонардо «опостылела его кисть».[666] Братья из обители, как и Изабелла, так и не дождались выполнения своего заказа.
В 1502 году появилась возможность поработать в должности военного инженера. Леонардо поступил на службу к Чезаре Борджиа, однако жестокость этого солдафона потрясла его и разочаровала. Война, сделал он вывод, «есть самая жестокая разновидность безумия».[667] После этого он предложил свои услуги султану Османской империи, посулив построить мост через Золотой Рог. Однако турецкого властителя это не заинтересовало. Другой инженерный проект – амбициозный план прорыть канал и отвести в него из прежнего русла реку Арно – был принят на ура флорентийскими отцами города, причем одним из самых ярых его сторонников был Никколо Макиавелли. План этот ожидал скорый и бесславный конец.[668]
Так что как бы Леонардо ни надоела живопись, все другие проекты заканчивались одинаково и предсказуемо. В 1503 году он начал работать над портретом Лизы, молодой жены состоятельного торговца тканями по имени Франческо дель Джокондо. Как всегда, Леонардо не спешил. По словам Вазари, «потрудившись над ним четыре года, так и оставил его незавершенным».[669] Портрет в итоге все-таки был дописан, но к Франческо дель Джокондо так и не попал.
До нас не дошло сердитых жалоб Франческо и его супруги, зато другой заказчик – правительство Флоренции очень громко и гневно высказывалось по поводу невыполнения Леонардо своих обязательств. В октябре 1503 года, примерно тогда же, когда была начата работа над «Моной Лизой», Леонардо поручили стенную роспись под названием «Битва при Ангиари» на стене Зала совета в палаццо Веккио. Он приступил к делу в июне 1505 года, используя очередную экспериментальную технику, но вскоре вовсе забросил работу. В ранних источниках перечисляется множество причин его неудачи: от плохой штукатурки и некачественного льняного масла до неспособности жаровен высушить краску (которая, судя по всему, стекала по стене), а порой и «некое возмущение» Леонардо, – возможно, повторился «скандал», после которого несколькими годами раньше он покинул свои рабочие леса в Милане. В любом случае затею эту ждал, по словам Паоло Джовио, «безвременный конец».