144. Жан-Огюст-Доминик Энгр, «Смерть Леонардо» (1818).
Описанный миг кажется столь идеальным, что позднее его не раз изображали восхищенные живописцы. Больше всего известна картина Жана-Огюста-Доминика Энгра на этот сюжет (илл. 144). Итак, нам предлагается торжественная и красивая прощальная сцена: Леонардо умирает на руках могущественного и заботливого покровителя, в уютном доме, в окружении любимых картин.
Но с Леонардо всегда все было непросто. Не исключено, что рассказ о его кончине на руках короля — не более чем очередная сентиментальная выдумка. Нам известно, что король Франциск выпустил некий указ 3 мая, находясь в Сен-Жермен-ан-Лэ, то есть в двух днях езды от Амбуаза. Поэтому сомнительно, что за день до этого он действительно посещал Леонардо. Впрочем — может быть, и посещал. Тот указ был издан королем, но не подписан им. Под ним стоит подпись его канцлера, а в записях, сделанных в тот день, не упоминается о присутствии короля на совете. Так что все-таки мы не лишены возможности поверить в то, что Франциск действительно находился 2 мая в Амбуазе и бережно придерживал голову умирающего гения[887].
Леонардо похоронили в галерее церкви при королевском замке Шато д’Амбуаз, но сегодня местонахождение его останков неизвестно. В начале XIX века церковь Сен-Флорантен была разрушена, а спустя шестьдесят лет там устроили раскопки и вырыли частично сохранившийся скелет и череп, возможно, принадлежавшие Леонардо. Эти кости перезахоронили в часовне Святого Губерта (Сент-Юбер) по соседству с замком, а на надгробной плите написали, что здесь покоятся «предполагаемые останки» (restes présumés) Леонардо да Винчи.
Все, что связано с Леонардо — его искусство и жизнь, место рождения, и вот теперь смерть и могила, — все окутано дымкой тайны. Мы не можем очертить его портрет или жизненный путь четкими, резкими линиями, и не стоит к этому стремиться: ведь он сам не желал изображать так Мону Лизу. Даже хорошо, что всегда остается небольшой простор для воображения. Как прекрасно знал Леонардо, очертания действительности неизбежно расплываются, и мы должны радоваться любому намеку на неопределенность. К его жизни лучше подходить так же, как он сам подходил к миру: с безграничным любопытством и с готовностью дивиться бесчисленным чудесам.
Глава 33Заключение
Гений
В предисловии к этой книге я уже говорил, что не стоит бросаться словами «гений» и «гениальный», подразумевая, что за ними стоит нечто сверхчеловеческое, что это дар небес, которого простым смертным ни за что не постичь. Теперь-то, я надеюсь, вы согласитесь с тем, что Леонардо был гением. Он был одним из немногих людей в истории человечества, который по праву заслужил — точнее сказать, заработал — это имя. Но столь же верно и то, что он был простым смертным.
Самым очевидным свидетельством того, что он не был сверхчеловеком, является множество замыслов и работ, которые он бросил, не доведя до конца. Это и глиняная модель коня, расстрелянная гасконскими лучниками, и недописанные «Поклонение волхвов» и «Битва при Ангиари», и летательные машины, так и не летавшие, и танки, никогда не ездившие, и несостоявшаяся переброска реки, и страницы блестящих трактатов, так и не подготовленных к печати. «Скажи мне. Скажи мне. Скажи мне, сделал ли я что-нибудь… Скажи мне, сделано ли что-нибудь…»[888]
Конечно, и того, что он все-таки завершил, вполне достаточно для доказательства его гениальности. Ее доказывает уже одна «Мона Лиза», как и все его художественные шедевры или анатомические рисунки. Но, заканчивая писать эту книгу, я начал видеть и ценить его гений даже в тех замыслах, которые остались неосуществленными, и в незаконченных шедеврах. Давая волю фантазии и вынашивая проекты летательных аппаратов, гидротехнических сооружений и военных машин, Леонардо предвосхитил многое из того, что другие новаторы изобретут лишь спустя века. А отказываясь хоть как-то заканчивать работы, которые ему не удавалось довести до совершенства, он подтверждал свою репутацию гения, а не искусного ремесленника. Сложность самого замысла радовала его гораздо больше, чем рутинный труд, требующий окончания.
Одна из причин, почему ему не хотелось оставлять некоторые произведения и объявлять их завершенными, заключалась в том, что мир нравился ему в текучем состоянии. Он обладал сверхъестественным умением передавать движения — человеческого тела и души, машин и лошадей, рек и вообще всего, что способно течь. Ни один миг не замкнут и не самодостаточен, как не замкнуты и не обособлены ни одно действие в театральном представлении, ни одна капля воды в текущей реке. Каждое мгновенье заключает в себе и предыдущее, и следующее. Точно так же Леонардо рассматривал свои картины, инженерные проекты и трактаты как часть некоего динамического процесса, а потому считал, что всегда найдется, что усовершенствовать, если его вдруг осенит новая мысль. Он подправил своего «Святого Иеронима в пустыне» спустя тридцать лет, когда благодаря анатомической практике узнал кое-что новое о строении шейных мускулов. Проживи Леонардо лет на десять дольше, он бы столько же лет продолжал дорабатывать «Мону Лизу». Оставить работу, объявить ее законченной значило бы положить конец ее развитию. Леонардо не любил это делать. Ведь всегда можно узнать что-то новое, подсмотреть у природы еще одну мелочь, которая приблизит картину к совершенству.
Что делало Леонардо гением, что отличало его от просто исключительно одаренных людей, — это способность к творчеству, умение подключать к мышлению воображение. Легко сочетая наблюдения с фантазиями, он неожиданно перескакивал туда, где видимое соседствовало с невидимым. Примерно так же действуют и другие творческие гении. «Талант попадает в цель, в которую никто попасть не может, — писал Артур Шопенгауэр. — Гений попадает в цель, которую никто больше не видит»[889]. Из-за того что выдающиеся творцы «мыслят иначе», их порой считают неприспособленными к жизни чудаками, но, как говорилось в рекламе Apple, сочиненной при участии Стива Джобса, «где кто-то видит безумие, мы видим гений. Потому что только люди, которым хватает безумия думать, что они способны изменить мир, действительно его меняют»[890].
А еще гений Леонардо отличался универсальностью. В мире было немало мудрецов, мысливших глубже или логичнее, и много таких, кто мыслил практичнее, но не было больше ни одного, кто блистал бы в столь многих и разных областях. Некоторые люди — гении на каком-то одном поприще, как Моцарт в музыке или Эйлер в математике. А дар Леонардо проявлялся во множестве дисциплин, и это позволяло ему тонко улавливать общие закономерности и переклички, наблюдаемые в природе. Повинуясь любопытству, он стал одним из немногих людей в истории, кто силился узнать все, что только можно, обо всем, о чем только можно.
Конечно же, в мире было немало других ненасытных многознаек, и одна только эпоха Возрождения породила их немало — попутно породив само понятие «человек Возрождения». Но ни один из них не написал «Мону Лизу», и уж тем более не создавал параллельно анатомические рисунки непревзойденного качества, опираясь на собственноручно проведенные вскрытия, не разрабатывал проекты переброски рек, не объяснял, как солнечный свет, отраженный от Земли, становится лунным, не препарировал еще бьющееся сердце забитой свиньи, чтобы продемонстрировать, как работают желудочки, не придумывал оригинальные музыкальные инструменты, не ставил театральные представления, не оспаривал библейский рассказ о потопе на основе изученных окаменелостей, а потом не рисовал сам потоп. Леонардо был гением, но это еще не все: он был олицетворением всемирного разума, стремившегося постичь весь сотворенный мир и осмыслить место человека в нем.
Чему стоит поучиться у Леонардо
Леонардо был не только гением, но и живым человеком со своими причудами и навязчивыми идеями, он любил игру и легко отвлекался, и все это приближает его к нам. Нельзя сказать, что его одаренность — явление, совершенно для нас непостижимое. Напротив — ведь Леонардо был самоучкой и осознанно прокладывал путь своему гению. И поэтому, пусть нам никогда не сравниться с ним талантами, все же можно кое-чему у него поучиться и попытаться кое в чем ему подражать. Из его жизни можно извлечь много ценных уроков.
Проявляйте любопытство, неустанное любопытство. «У меня нет особых талантов, — написал однажды другу Эйнштейн. — Я просто страшно любопытен»[891]. У Леонардо, конечно же, имелись особые таланты (как и у Эйнштейна), но отличительным и самым вдохновляющим свойством его натуры оставалось жгучее любопытство. Ему хотелось знать все: почему люди зевают, как ходят по льду во Фландрии, как выполнить квадратуру круга, что заставляет закрываться клапан аорты, как человеческий глаз обрабатывает свет и как это сказывается на восприятии перспективы в живописи. Он напоминал себе, что нужно выяснить, как устроены плацента теленка, челюсть крокодила, язык дятла, лицевые мышцы человека, откуда Луна берет свет и какие края у теней. Проявлять неустанное и хаотичное любопытство ко всему окружающему — задача, вполне посильная для каждого, и помнить о ней мы можем постоянно, как помнил Леонардо.
Стремитесь к знаниям ради самих знаний. Не все знания обязательно должны приносить пользу. Иногда к ним стоит стремиться просто ради удовольствия. Чтобы написать «Мону Лизу», Леонардо не нужно было знать, как работают сердечные клапаны, а чтобы создать «Мадонну в скалах», ему не требовалось понимать, почему высоко в горах оказались окаменевшие остатки морских животных. Поддаваясь порывам чистого любопытства, он исследовал новые горизонты и видел в мире больше связей между разными явлениями, чем его современники.