«И ты не стыдишься об этом говорить?» — вопрошает Фидий.
Леонардо — во всяком случае, в этом вымышленном диалоге у Ломаццо — не стыдится. «Чего же здесь стыдиться? Среди достойных людей это скорее повод для гордости… Пойми, ведь мужская любовь — лишь порождение заслуг (virtù), объединяющее людей с разнообразными дружескими чувствами, дабы они могли с самого нежного возраста приходить к зрелости еще более верными друзьями»[254].
Салаи заслужил свою кличку, едва поселившись у Леонардо. «На второй день я велел скроить для него две рубашки, пару штанов и куртку, а когда я отложил в сторону деньги, чтобы заплатить за эти вещи, он эти деньги украл у меня из кошелька, — записал Леонардо. — И так и не удалось заставить его признаться, хотя я имел в том твердую уверенность». И все-таки он начал брать Салаи с собой в гости — а значит, видел в нем не просто вороватого помощника или ученика. Уже на третий день Леонардо взял Салаи на ужин к архитектору Джакомо Андреа ди Феррара, и там мальчишка повел себя плохо. «[Салаи] поужинал за двух и набедокурил за четырех, ибо он разбил три графина, разлил вино», — записал Леонардо в дневнике.
Леонардо, обычно редко оставлявший записи личного характера, упоминает Салаи десятки раз — часто с раздражением, в котором одновременно проскальзывают умиление и симпатия. И по меньшей мере в пяти случаях он рассказывает о кражах. «7 сентября он украл у Марко, жившего со мной, штифт ценою в 22 сольдо, который был из серебра, и он его вытащил у него из шкафчика, а после того, как Марко вдоволь наискался, он нашел его спрятанным в сундуке у Джакомо». В 1491 году, когда готовились торжества по случаю свадьбы Лодовико Моро с Беатриче д’Эсте, «когда [Леонардо] находился в доме мессера Галеаццо да Сансеверино, распоряжаясь празднеством его турнира, и когда какие-то конюхи примеряли одежды леших, которые понадобились в этом празднике, Джакомо подобрался к кошельку одного из них, лежавшему на кровати со всякой другой одеждой, и вытащил те деньги, которые в нем нашел»[255].
По мере того как эти обвинения накапливаются, начинаешь смеяться уже не только над выходками Салаи, но и над Леонардо, который продолжает терпеливо сносить и описывать его проделки. «Когда мне… магистр Агостино ди Павия подарил турецкую кожу на пару башмаков, этот Джакомо через месяц у меня ее украл и продал сапожнику за 20 сольдо, из каковых денег, как он сам мне в том признался, купил анису, конфет», — гласит другая запись. Столбики цифр, где обозначены расходы, написаны мелким ровным почерком, а вот рядом с одной записью, на полях, Леонардо с явной досадой вывел буквами вдвое крупнее: «Вор, лгун, упрямец, обжора».
Их пререкания продолжались еще много лет. Список покупок, который Леонардо диктовал своему помощнику в 1508 году, внезапно заканчивается словами: «Салаи, я хочу мира, не войны. Хватит уже войн, я сдаюсь»[256]. И все-таки Леонардо почти всю жизнь продолжал баловать Салаи, покупать ему цветастую щегольскую одежду, часто розового цвета, и буднично заносил в записные книжки расходы на все эти наряды (среди которых было по меньшей мере двадцать четыре пары модных башмаков и пара таких дорогих чулок, что можно подумать, будто они были усеяны драгоценностями).
Рисунки со стариком и юношей
Еще до появления Салаи Леонардо обзавелся привычкой, которой останется верен всю жизнь: он полюбил делать наброски, изображавшие миловидного курчавого юношу андрогинного вида, а напротив него — грубоватого мужчину значительно старше, похожего на воина с «тематического листа», с выступающим подбородком и горбатым носом (илл. 24). Позднее он наставлял художников: «В исторических сюжетах следует смешивать по соседству прямые противоположности, чтобы в сопоставлении усилить одно другим, и тем больше, чем они будут ближе, то есть безобразный по соседству с прекрасным, большой с малым, старый с молодым…»[257]
Мотив таких парных изображений Леонардо подхватил еще у своего наставника Верроккьо, который очень любил противопоставлять мужественных старых воинов и хорошеньких мальчиков. С тех пор подобные парные профили постоянно встречались в его альбомах. Вот как описывал этих типажей Кеннет Кларк:
Чаще всего в таких изображениях фигурирует лысый, чисто выбритый, грозно нахмуренный мужчина с носом и подбородком, как у щелкунчика. Иногда он предстает в карикатурном, но чаще в идеализированном виде. Эти намеренно подчеркнутые черты, вероятно, олицетворяли для Леонардо энергию и решительность, и потому первый тип выступает противоположностью второго профиля, который выходил из-под пера Леонардо с равной легкостью и олицетворял двуполую юность. По сути, это два иероглифа, рождавшиеся из подсознания Леонардо, когда его рука сама водила по бумаге, а мысли блуждали где-то далеко… Эти два образа — мужественный и женоподобный — символизируют два начала, сосуществовавшие в самом Леонардо[258].
29. «Щелкунчик» и молодой человек, 1478 г.
Самый ранний из известных парных профилей такого рода появляется на странице записных книжек, относящейся к 1478 году, когда Леонардо жил еще во Флоренции (илл. 29). У старика длинный заостренный нос, слегка загнутый книзу, и преувеличенно выступающий подбородок, наползающий на верхнюю губу. Иными словами, это «щелкунчик», которого так часто рисовал Леонардо. Волнистые волосы намекают на то, что Леонардо, возможно, в карикатурном виде изобразил самого себя, каким он станет с годами. А напротив несколькими простыми линиями набросан довольно безликий стройный юноша, томно глядящий куда-то вверх, слегка изогнув шею и повернув туловище. Эта гибкая отроческая фигура, чем-то напоминающая статую Давида работы Верроккьо, для которой, возможно, позировал Леонардо, наводит на мысль, что здесь Леонардо — сознательно или нет — нарисовал отражение самого себя, каким он был в юности. Таким образом, он, возможно, сопоставлял свои собственные черты — в отрочестве и в зрелости. А еще в этих противопоставленных профилях можно усмотреть намек на товарищеские отношения. Именно на этом листе, датированном 1478 годом, Леонардо написал: «Фьораванте ди Доменико из Флоренции — мой самый любимый друг, он мне как…»[259]
30. Старик и, предположительно, Салаи, 1490-е гг.
После 1490 года, когда при Леонардо поселился Салаи, среди каракулей и рисунков все чаще появляется другой мальчик — более нежный, полноватый и чуть-чуть распутный с виду. С годами этот персонаж (моделью для которого, можно уверенно предположить, служил Салаи) постепенно становился взрослее. Хорошим примером может послужить парный портрет юноши и старика с грубым выпирающим подбородком, нарисованный Леонардо в 1490-х годах (илл. 30). В отличие от наброска 1478 года, здесь у юноши густые кудри, ниспадающие волнами до длинной шеи. Глаза у него большие, но какие-то пустоватые. Подбородок мясистый. Полные губы сложены, если вглядеться внимательнее, в улыбку а-ля «Мона Лиза», правда, более озорную. Вид у него ангельский и в то же время дьявольский. Рука старика тянется к плечу юноши, но предплечье и оба туловища оставлены недорисованными, так что два тела как будто сливаются. Старик, хотя и не является автопортретом Леонардо (ему было в ту пору не больше 45 лет), все же выглядит карикатурой, к которой он часто прибегал, чтобы выразить те чувства, какие вызывали в нем мысли о грядущей старости[260].
31. Салаи, ок. 1504 г.
Всю жизнь Леонардо будет снова и снова с нежностью рисовать Салаи. Мы видим, как он постепенно взрослеет, но при этом остается неизменно миловидным и чувственным. Когда Салаи чуть за двадцать, Леонардо рисует его красной охрой и тушью в полный рост, обнаженным (илл. 31).
32. Ок. 1505 г.
Губы и подбородок все еще мальчишеские, волосы буйно вьются, а тело и слегка разведенные в стороны руки уже обнаруживают ту мускулатуру, которую мы увидим в «Витрувианском человеке» и на некоторых анатомических рисунках. На другом ню в полный рост, только со спины, Салаи тоже изображен с расставленными ногами и разведенными руками, и здесь его крепкое тело выглядит уже чуть полноватым (илл.32).
33. Ок. 1510 г.
Через несколько лет, около 1510 года, Леонардо выполнил очередной карандашный рисунок, изображающий голову Салаи в профиль, на этот раз повернутый вправо (илл. 33). Мы видим там все прежние черты — от лебединой шеи до пухлого подбородка и томных глаз, — но теперь он выглядит чуть старше, хотя запомнившийся мальчишеский облик никуда не делся. Полная верхняя губа выдается вперед, а нижняя слегка втянута, и вместе они снова образуют знакомую дьявольскую усмешку.
34. Ок. 1517 г.
Даже в последние годы жизни Леонардо, похоже, оставался под обаянием образа Салаи. В одном наброске, сделанном около 1517 года, он изобразил нежный профиль юного Салаи, каким тот врезался ему в память (илл. 34). Глаза под набрякшими веками по-прежнему страстные и пустоватые, а волосы, которыми, по словам Вазари, не мог налюбоваться Леонардо, задорно курчавятся, как и раньше[261].
35. Аллегорический рисунок: Удовольствие и Неудовольствие.
С многочисленными парными профилями старика и юноши есть много общего у выразительного, сразу запоминающегося аллегорического рисунка Леонардо с фигурами, которые олицетворяют Удовольствие и Неудовольствие (илл. 35). Молодой персонаж, изображающий Удовольствие, чем-то напоминает Салаи. Он стоит спиной вплотную к другому мужчине, постарше, который символизирует Неудовольствие. Их руки переплетены, а туловища ниже сливаются в одно. «Это — Удовольствие вместе с Неудовольствием, и изображаются они близнецами, так как никогда одно неотделимо от другого»,