евозможно, потому что, если эта кровь станет биться о сердечные клапаны, пока они сморщены и сложены, то кровь, которая давит сверху, хлынет вниз и сомнет перегородку». Наверху последней из шести страниц он нарисовал, как именно выглядел бы клапан, скомканный под напором противотока крови сверху (илл. 113)[731].
Леонардо выстроил свою гипотезу путем аналогии: используя свои знания о завихрениях водных и воздушных потоков, он высказал догадку о том, что кровь поступает в аорту, закручиваясь в спираль. А потом он придумал хитроумный способ проверить свою идею. В верхней части плотно заполненной тетрадной страницы он описал словами и показал на рисунке, как сделать стеклянную модель сердца. Если заполнить ее водой, можно будет наблюдать, как закручивается поток крови, проходя в аорту. Леонардо взял в качестве модели бычье сердце и впрыснул в него воск, воспользовавшись той техникой отливки статуй, с помощью которой он уже изготавливал слепок мозга. Когда воск застыл, он сделал форму для отливки стеклянной модели сердечной камеры, клапана и аорты. А чтобы водяной поток был заметнее, Леонардо бросил туда семена травы. «Проведи этот опыт в стеклянном сосуде и помести внутрь семена проса», — указал он[732].
Анатомам понадобилось почти 450 лет, чтобы понять правоту Леонардо. В 1960-х годах коллектив врачей-исследователей под руководством Брайана Беллхауса из Оксфорда, используя красящие вещества и методы радиографии, принялся наблюдать за кровотоком. Как и Леонардо, они воспользовались для этого прозрачной моделью аорты. Эксперименты показали, что клапану требуется «механизм контроля над динамикой жидкости, который регулирует положение затворов относительно стенки аорты, так что малейший противоток приводит к закрытию клапана». Ученые поняли: этим механизмом и является тот водоворот, или закрученный поток крови, который обнаружил Леонардо у основания аорты. «Водовороты оказывают давление и на затвор клапана, и на стенку синуса, благодаря чему закрытие затворов происходит плавно и одновременно, — написали исследователи. — Леонардо да Винчи верно предсказал образование воронок между затвором и его синусом и сделал правильный вывод о том, что именно они помогают захлопываться клапану». Хирург Шервин Нуланд объявил: «Из всех удивительных прозрений Леонардо, которым столько веков дивятся потомки, эта его догадка — пожалуй, самая необычная».
В 1991 году Фрэнсис Робишек из Каролинского кардиологического института показал, настолько близко эксперименты, проведенные Беллхаусом, следовали опытам, которые описал в своих тетрадях Леонардо. А в 2014 году еще одному научному коллективу из Оксфорда удалось понаблюдать за током крови в живом человеческом организме, чтобы окончательно доказать правоту Леонардо. Для этого использовали метод магнитного резонанса и в режиме реального времени следили за сложными движениями кровотока в основании аорты живого человека. «Проведя наблюдение на живом человеческом организме, мы подтверждаем, что Леонардо верно предсказал систолическое завихрение тока крови и выдвинул поразительно точное описание этих завихрений соразмерно основанию аорты», — заключили ученые[733].
Однако за верными догадками Леонардо о работе сердечных клапанов последовала неудача: он не понял, что кровь в организме движется по кругу. Казалось бы, опознав одноходовые клапаны, он должен был увидеть изъян в теории Галена (беспрекословно принимавшейся современниками Леонардо) о том, что кровь, толкаемая сердцем, якобы просто ходит туда-сюда. Но тут, что для Леонардо было довольно нетипично, его ослепила книжная премудрость. Он, «человек не ученый», издавна презиравший тех, кто полагается на вычитанные у других знания, и клявшийся полагаться только на собственные опыты, здесь вдруг дал маху. Его творческий гений всегда достигал удивительных высот именно потому, что Леонардо избегал предвзятых мнений. Но изучение кровотока стало одним из редких исключений: Леонардо обзавелся таким количеством учебников и ученых наставников, что они помешали ему мыслить самостоятельно. Лишь столетием позже Уильям Гарвей открыл кровообращение и полностью его объяснил.
Эмбрион
114. Эмбрион в утробе.
Вершиной анатомических штудий Леонардо стало изображение самого начала человеческой жизни. На плотно исписанной тетрадной странице (илл. 114) он выполнил — чернилами поверх сангины — рисунок человеческого зародыша в утробе[734]. Пожалуй, этот знаменитый рисунок может посоперничать с «Витрувианским человеком» за звание главной работы Леонардо, ярче всего воплотившей союз искусства с наукой. Он очень хорош в качестве анатомического этюда, но еще его хочется назвать божественным (почти в буквальном смысле) произведением искусства. Тщательно выполненная перекрестная штриховка не только поражает красотой наши глаза, но и дает пищу уму. Перед нами — самая суть человеческой природы, от которой исходит духовная красота — одновременно тревожная и возвышающая. Мы видим как будто самих себя, воплотившихся в чуде творения живого существа — невинного, волшебного, таинственного. Хотя этот рисунок обычно классифицируют и анализируют как анатомический этюд, искусствовед и обозреватель Guardian Джонатан Джонс подошел гораздо ближе к его истинной сущности, когда написал: «На мой взгляд, это самый красивый рисунок на свете»[735].
Леонардо не доводилось препарировать женские трупы, так что ему пришлось отчасти полагаться на результаты вскрытия коров. Именно поэтому матка у него получилась сферичной, не похожей на человеческую. И все же он обнаружил кое-что, расходившееся с общепринятыми взглядами того времени. Он верно нарисовал матку однокамерной, тогда как его современники полагали, что она состоит из нескольких камер. Его изображения маточной артерии, сосудистой системы влагалища и кровеносных сосудов пуповины тоже являлись новаторскими для той эпохи.
Как всегда, Леонардо замечал общие, междисциплинарные закономерности и прибегал к аналогиям как к ценному методу исследования. В ту же самую пору, когда создавался рисунок человеческого зародыша, Леонардо снова принялся изучать растения. Подобно тому, как раньше он усматривал подобия в разветвлении растений, рек и кровеносных сосудов, сейчас он отмечал сходство между развитием растительного семени и человеческого плода. У растений имеется семяножка — нитевидный отросток, связывающий семяпочку со стенкой завязи будущего плода. Леонардо осознал, что семяножка выполняет ту же функцию, что и пуповина. «У всех семян имеется своя пуповина, которая обрывается, когда плод созревает», — написал он на одном из анатомических набросков, изображающих человеческий зародыш[736].
Леонардо сознавал, что его изображение эмбриона несет и духовный смысл, какого не было в других анатомических зарисовках. Спустя несколько лет он вернулся к этому наброску и записал внизу страницы текст, который больше похож на очерк, чем на заметки анатома. Начал он с научно здравого довода о том, что эмбрион не дышит внутри материнской утробы, потому что окружен жидкостью. «Если бы он стал дышать, то захлебнулся бы, — писал он, — и дышать ему не нужно, так как он получает и жизнь, и пищу от матери». А затем он записал несколько мыслей, которые показались бы еретическими церкви, которая учила, что жизнь каждого человека начинается с его зачатия. Леонардо же утверждал, что эмбрион — в той же мере часть материнского организма, что и ее руки и ноги. «Одна и та же душа управляет этими двумя телами, — добавляет он, — и одна и та же душа их питает».
Леонардо отвергал церковные учения о природе души без какого-либо надрыва или страха. Просто ему всегда был ближе и понятнее научный гуманизм, он предпочитал иметь дело с фактами. Он по-своему верил в славную природу творения всего живого, она вселяла в него благоговейный трепет, но он был убежден, что все эти чудеса следует изучать и восхвалять посредством науки и искусства, а церковные догмы его нисколько не интересовали.
Несостоявшееся влияние
Леонардо отдавался изучению анатомии с таким упорством и усердием, какое нечасто проявлял в занятиях другими предметами. За все годы лихорадочной работы в моргах — с 1508-го по 1513-й — он, казалось, никогда не уставал от нее, она увлекала его еще больше, пускай даже приходилось проводить ночи среди трупов, в смраде от разлагающихся органов.
Главным стимулом было для него собственное любопытство. Возможно, он задумывался и о том, что мог бы внести вклад в копилку общих знаний, но в этом нет большой уверенности. Леонардо писал, что собирается когда-нибудь обнародовать свои открытия, но когда дело доходило до разборки и упорядочивания накопившихся записей, он, как обычно, выказывал медлительность, а не усердие. Ему гораздо интереснее было добывать знания, чем публиковать их. И хотя в жизни и работе он охотно общался с людьми, делиться своими находками он как будто не очень стремился.
Это относится ко всем его заметкам — не только к работам по анатомии. Целая сокровищница трактатов, так и оставленных незавершенными и неопубликованными, говорит о том, что им двигали необычные мотивы. Ему нравилось накапливать знания ради самих знаний и для собственного удовольствия, а не потому, скажем, что он мечтал прославиться как ученый или способствовать общему прогрессу человечества. Некоторые даже утверждали, будто он нарочно писал зеркальным способом, чтобы оградить свои открытия от чужих любопытных глаз. Я думаю, это было не так, но все же трудно отрицать очевидное: его страсти собирать знания отнюдь не сопутствовало желание широко ими делиться. Как отмечал Чарльз Хоуп, исследователь творчества Леонардо, «он не вполне сознавал, что рост знаний — процесс кумулятивный и коллективный»