Из соседней комнаты послышался вопль, хриплый, клокочущий и неудержимый, как хлынувшая через плотину вода. Пронзительным звуком он пронесся по комнатам, наполнил их и перешел в жалобные слова:
– Го-лубчик мой… Сере-женька!..
Умирающий тихо шевелил пальцем, и хотя лицо было все-таки желто и неподвижно, казалось, что он слышит зовущий его голос, но не хочет почему-то отвечать. И Павел дико закричал:
– Папа! Да папа же!
Наверное, в этой сцене что-то присочинено. Едва ли в кабинете Николая Ивановича висела картина с голой женщиной. В остальном – все верно. Смерть была внезапной, от кровяного удара, и стала полной неожиданностью для семьи. Николаю Ивановичу был всего 41 год. Старшему Леониду – 17 лет. Младшему Андрею – 4 года. Павлу – 11 лет. Всеволоду – 15. Сестрам: Зинаиде – 5, Римме – 7. На руках матери осталось шестеро детей.
Старшего, умирая, отец успел назначить главой семьи.
Конец герцога
Римма Андреева вспоминала, что “через год после смерти отца матери сделал предложение богатый купец, но она отказала”. Возможно, это была ее ошибка.
Со смертью кормильца семья впала в бедность. Сначала пришлось потесниться. “После смерти отца, – вспоминала Римма Андреева, – семья наша занимала лишь меньшую половину большого дома; другую же половину так же, как и отдельную комнату, сдали. Пришлось сдать и флигель-особнячок”.
Но сдача половины дома приносила всего лишь 20 рублей в месяц. Учитывая, что до этого семья Андреевых проживала более тысячи в год, этих денег не хватало даже на пропитание.
В это время Леонид записывает в дневнике: “Наше положение становится окончательно скверным, ссуда из Управы, на которую мы рассчитывали для поправления своих обстоятельств, ухнула, так что нам приходится закладывать сегодня иконы, потому что больше нечего. Иначе завтра голодать придется”. На следующий день другая запись: “К этому нужно прибавить, что я вчера отобрал последние годные книги, для продажи, а то нам есть нечего”.
“Не прошло и двух лет со дня смерти отца, – вспоминал Павел Андреев, – как нами было продано все, за исключением дома, но и тот мы успели заложить. Быстрая ликвидация всего, что осталось нам от отца, объяснялась тем, что Леонид был тогда еще очень молод и не знал совсем жизни; что же касается матери, то она была так далека от суровой реальной действительности, так не приспособлена к ней, что мысли о страшном будущем пришли к ней тогда, когда мы стояли на пороге нищеты”.
На Леонида легли главные заботы о пропитании семьи, и он “с молодой горячностью заваливает себя уроками и всякого рода другой работой, главным образом, рисованием”.
Исключительное отношение к нему родителей вдруг оказалось оправданным его рано пробудившейся талантливостью во всем, что связано с творчеством. Благодаря матери, которая, как говорит Андреев в автобиографии, “держала карандаш в моих руках”, он уже в детском возрасте изрядно рисовал. Сам он об этом, впрочем, вспоминал с юмором:
Натуры я не любил и всегда рисовал из головы, впадая временами в комические ошибки: до сих пор вспоминаю лошадь, у которой по какой-то нелепой случайности оказалось всего три ноги. Всё уже кончил, оттушевал бока, похожие на колбасу, а четвертую позабыл. И только посторонний критический взгляд открыл мне мою позорную забывчивость. И до чего было обидно, прекрасно оттушеванной колбасы никто не заметил, а над ногою все смеялись. Фантазировал я бесконечно: был у меня огромный альбом “рож”, штук триста, и года два или три я провел в мучительных поисках “Демона”.
Но в будущем, не получив никакого художественного образования, он станет талантливым художником-самоучкой, работы которого оценил Валентин Серов.
Пока же рано проявившаяся способность к рисованию в буквальном смысле спасала семью от голода. Частные уроки приносили примерно 15 рублей в месяц за ученика. А вот портреты на заказ купцов, военных, чиновников и их домочадцев давали неплохую прибыль. “Условия мои таковы, – пишет он в дневнике, правда, уже московского периода. – Портрет поясной, почти в натуральную величину. Цена 10 р. Если же дама, и платье у нее с финтифлюшками, то дороже рубля на 2–3”.
Интересно, сколько сохранилось таких “произведений” раннего творчества Леонида Андреева? И сохранилось ли хотя бы одно? Впрочем, едва ли он их подписывал.
Сам он вспоминал об этом с юмором, но на самом деле это была каторжная работа, которую приходилось сочетать с учебой в гимназии.
“Ложился он тогда часа в два-три ночи, – вспоминал Павел Андреев, – не имея ни одного свободного часа. Это была какая-то гонка за все большим и большим заработком, но чтение все же не забрасывал. Вообще, должен сказать, что без книги он никогда не садился за стол, равно как без книги никогда и не ложился спать”.
На этом закончилась жизнь “орловского герцога”. “Не было уже более ни проклятых вопросов, ни мыслей о самоубийстве, которым он так часто тогда предавался”, – пишет Павел Андреев.
И еще с этого времени в душе Леонида поселился страх бедности, который останется в нем навсегда и будет соперничать только со страхом смерти.
Аттестат, ура!
Восьмого июня 1891 года Леонид Андреев из рук директора гимназии Ивана Михайловича Белоруссова получает аттестат зрелости, дающий ему право на поступление в университет. Это открывало дорогу в будущее и возможность вырваться из хотя и милого его сердцу, но все-таки провинциального Орла в одну из столиц – Москву или Петербург.
“Аттестат, ура!” – пишет он в этот знаменательный день своей подруге и первой серьезной любви Зинаиде Сибилевой, тоже выпускнице Орловской гимназии, только женской. Она уже живет в Петербурге и учится на женских курсах.
В целом оценки в его аттестате были не выдающиеся. Но – вполне сносные и для поступления в университет достаточные. Закон Божий – 4, логика – 4, русский язык и словесность – 5, латинский и греческий языки – 3, немецкий язык – 3, физика и математика – 3, история и география – 3. Экзамена по французскому языку он не держал, видимо, не будучи подготовленным.
Но в аттестате была одна дисциплина, не имея отличной оценки по которой о поступлении в Петербургский университет можно было забыть. В Московский – еще можно, а в Петербургский – уже нет. Это была оценка за поведение.
Незадолго до экзаменов он в пьяном виде ночью разбил окна в доме орловца Кутепова[13], который прилюдно злословил о его отце и самом Леониде. История была местная, “пушкарская”, и могла бы закончиться обоюдным примирением и выплатой денег за нанесенный ущерб. Но Кутепов и его жена подали в суд. Хулигану вменялись не только разбитые стекла, но и буйство с угрозой для жизни, а это уже была серьезная статья. Соответствующая жалоба от Кутеповых поступила и в гимназию, причем как раз накануне экзаменов. Андрееву грозил не только сниженный балл за поведение. Его могли просто исключить из школы перед самым выпуском.
Спас директор гимназии и он же учитель-словесник И.М.Белоруссов. Он выведен Андреевым в рассказе “Молодежь”. Эдакий сухарь и педант, но – добрый человек.
На самом деле этому человеку Андреев обязан своим высшим образованием и возможностью перебраться из Орла в Петербург, а потом – в Москву, где начался его сначала журналистский, а затем литературный путь.
К тому же именно Белоруссов первым отметил писательские способности Леонида. Он неизменно выделял его сочинения среди работ других учеников, что для самолюбивого, но неуверенного в себе юноши было важно.
В книге Николая Фатова И.М.Белоруссову посвящено несколько страниц отзывов о нем его бывших учеников. Так, И.Н.Севостьянов вспоминал: “Его преподавание дальше пересказов своими словами учебников не шло. От учеников он требовал точности, аккуратности, а в сочинениях ставил в первую голову план; на самую мысль и даже на слог обращалось мало внимания; поэтому подаваемые ему сочинения не превышали посредственности, а это и требовалось, главным образом, Белоруссовым”.
Другой бывший ученик В.А.Еловский отзывался о нем тепло, но тоже без восторга: “Человек не злой, он при управлении гимназией заботился только о своих интересах и никогда не раздувал, а всегда старался затушить всякие «истории»”.
Неизвестно, по каким причинам директор постарался “затушить” историю с битьем стекол у Кутеповых. Сначала, как пишет Леонид Сибилевой, он как раз предлагал ему “выйти из гимназии”. Это было бы катастрофой для семьи. После смерти Николая Ивановича она могла рассчитывать только на Леонида, на то, что он закончит университет и найдет работу с приличным заработком. И если бы, как пишет Андреев в письме к своей возлюбленной, было бы доказано, что буйство он совершил в пьяном виде, из гимназии его бы непременно “выперли”.
Обошлось! Суд приговорил к 20 рублям штрафа. А то, что в аттестате за поведение он получил 5, это уже было доброй волей директора гимназии.
Письмо к Сибилевой он, предвосхищая будущее, гордо подписывает: “Твой студент Петербургского Императорского Университета, Леонид Андреев”.
На этом можно было бы закончить историю с учебой Андреева в гимназии. Но обратимся к судьбе его спасителя – Ивана Михайловича Белоруссова.
Судьба человека
Сегодня это почти забытое имя в истории российской педагогики. Но когда-то оно было весьма известным. Статью о нем можно прочитать в “Вестнике Череповецкого государственного университета” за 2020 год (№ 2). Ее автор – профессор Вологодского государственного университета Г.В.Судаков.
Иван Михайлович Белоруссов родился 1 июня 1850 года в многодетной семье сельского дьякона. Сведения о месте его рождения расходятся, но со слов его самого, переданных его знакомым писателем Иваном Шмелевым, он родился в Усть-Сысольском[14] уезде Вологодской губернии.
Закончил духовную семинарию. Чтобы поддержать многочисленную семью, уже на четвертом курсе преподавал арифметику и Закон Божий в народном училище у себя на родине. Затем учился в Санкт-Петербургском ис