И совершает ошибку за ошибкой, начиная преследовать девушку. Караулит возле ее дома:
Чуть-чуть не налетел на Наталью Алексеевну, мать Антоновой. Она шла с сынишкой, который что-то болтал; я задал стрекача – и прозевал, кажется, Н.А., которая вошла в калитку вслед за матерью. С ней был какой-то господин – если это только была она. Страшно обозлился и оттого, что не удалось взглянуть на нее, и оттого, что с ней этот господин.
При этом он отдает себе отчет в том, что она не стоит такой невероятной любви.
Добра она свыше всякой меры? Великодушна? Умна до гениальности? Красива до божественности? Нет. Едва ли она добра. Великодушия у нее нет. Ум обыкновенный. Красавицей назвать нельзя… Так почему же, за что люблю ее я так безумно, так безгранично, такой нечеловеческой, страшной в своей силе и непреоборимости любовью?
Четвертого сентября 1897 года ночью в дневнике появляется запись:
Завтра страшный день. Много он может дать и в ту и в другую сторону. Может быть рубежом, с которого начнется новая жизнь.
Днем он “случайно” оказался на Пречистенке, встретил Надю и попросил ее назначить время, чтобы “серьезно и долго поговорить с ней”.
Н.А. после некоторых колебаний назначила завтрашнее утро. “От 11 ч. до… Большой Бронной…”, как смеялась она… И я смеялся, но что-то завтра будет?
Пятого сентября в 12 ночи:
Антонова ответила отказом. Писать не могу. Мука, горшая смерти. Страшно.
Но это был не финал. В 1907 году после смерти его первой жены Александры Михайловны Андреев находился на острове Капри, куда его пригласил пожить Горький.
Сюда приехала Надежда Антонова-Фохт.
В начале марта 1907 года на остров Капри приехала ко мне Надежда Александровна Фохт. Отдалась мне. Думали пожениться, но оказалось, что я ее не люблю, люблю только Шурочку. Теперь она живет со вторым своим мужем и часто пишет мне. И любит меня сильно и несчастна.
Глава пятаяДама Шура[24]
Луч света
В сущности, Надя и ее мать сделали правильный выбор. Зачем девушке из хорошей семьи выходить замуж за нищего пьющего студента? Но летом 1897 года в жизни Андреева случилось событие, о котором он пишет в дневнике весьма скупо, куда больше уделяя места своим любовным страданиям. Между тем для семьи Андреевых это событие было самым важным. В августе их Коточка окончил юридический факультет Московского университета и был назначен помощником присяжного поверенного.
Семья вздохнула с облегчением. Появилась надежда на более или менее обеспеченную жизнь. Из “вечного студента”, каким он сам себя называл, Леонид превратился в дипломированного юриста.
Однако главное внимание в дневнике он уделяет знакомству с семьей Добровых-Велигорских. Эта часть его записей соперничает только с записками об Антоновой. И слово “соперничает” здесь вполне уместно.
Это как бы две стороны одного дневника – темная (Антонова) и светлая (Велигорские).
Летом 1896 года Андреев репетиторствовал в подмосковном Царицыне, где снимала дачу семья московского врача Филиппа Александровича Доброва (1869–1941), чей характер вполне оправдывал его фамилию. Его женой была Елизавета Михайловна – в девичестве Велигорская. Кроме них, на даче проживали ее мать Ефросинья Варфоломеевна Велигорская (урожденная Шевченко, любимая племянница украинского поэта), ее младшая сестра Александра (Шурочка) и два брата Петр и Павел. С братьями Андреев был знаком еще по Орлу, они учились в одной гимназии.
Перед тем как отправиться в Царицыно Андреев едва не погиб. 18 мая собирался с приятелями на Ходынское поле посмотреть на торжества в связи с коронацией Николая II. Вероятность погибнуть в чудовищной давке, в которую вылилось это массовое зрелище, была очень высока. Но не нашлись приличные башмаки, и от посещения Ходынки пришлось отказаться.
Перед приездом в Царицыно Андреев вел, по его признанию, “ужасный” образ жизни, о чем писал год спустя:
Приехал я в Царицыно после отвратительнейшего года, проведенного мною в кабаке… За моей спиной стояли эти ужасные дни и ночи в грязных холодных квартирах, где я, совершенно оскотинившийся, пил водку, с головой погруженный в тоску, отчаяние, грязь и даже подлость… И вот из этой тюрьмы меня переносят на свет. Чисто, светло кругом, чисто, светло на душе. Моя вконец измученная душа отдыхает. Я с жадностью ловлю и солнечные лучи, и пахучий воздух, и ласковые взгляды. Как вынырнувший из омута дышит жадно, не думая ни о чем, сознавая только, что с каждым дыханием входит в него жизнь, – так я оживал минута за минутой.
Велигорские и Добровы
Отец Екатерины Михайловны и Шурочки Михаил Михайлович Велигорский происходил из дворянской семьи[25]. Образование он получил такое же, как и отец Андреева, – окончил таксаторские (землемерские) курсы при гимназии, только не Орловской, а Киевской. По окончании курсов был назначен в Черниговскую межевую палату младшим землемерщиком.
Дальнейшее его продвижение по службе было медленным. Это говорит о том, что связей у него не было. Напомним, что отец Андреева Николай Иванович устроился служащим в банк благодаря протекции своего шурина. Не было у дворян Велигорских и собственного имения.
В межевой палате Михаил Михайлович служил с 1863 по 1872 год, после чего ушел в отставку и на протяжении семи лет вел хозяйство в имении своей жены Ефросиньи Варфоломеевны в селе Местищи Козелецкого уезда Черниговской губернии. Но имение жены доходов не приносило, и в 1879 году Михаил Михайлович был вынужден снова устроиться на службу – в Киевскую удельную контору, откуда был командирован помощником окружного надзирателя в местечко Голованевск Подольской губернии. Там в феврале 1881 года и родилась самая младшая в семье Велигорских Шурочка. В 1883 году он был переведен в Московскую удельную контору и направлен окружным надзирателем в город Трубчевск Московской губернии.
С этого момента начинается странное, полураздельное проживание семьи. Ефросинья Варфоломеевна с детьми остается в Голованевске, потому что у мужа нет средств, чтобы перевезти их к себе. Заведующему Московской удельной конторой от него поступает служебная записка:
Служивши помощником окружного надзирателя и получая ограниченное содержание, едва хватавшее на пропитание семьи и лечение жены, я не мог сделать никаких сбережений. Не имея положительно никаких средств, я вынужден был оставить свое семейство, состоящее из больной жены и пяти маленьких детей, на произвол судьбы в м. Голованевске, отстоящем от г. Трубчевска в 1168 верстах, на перевозку шести душ через такое пространство нужно более 400 рублей, а жить на два дома не хватит того содержания, какое я получаю.
Находясь в таком критическом положении, я прибегаю с всепокорнейшею просьбою исходатайствовать подъемные деньги, необходимые для перевозки моего семейства из м. Голованевска в г. Трубчевск.
Но, получив подъемные деньги, Михаил Михайлович по каким-то причинам перевозит семью не в Трубчевск, а в Феодосию. Там они живут до 1884 года, после чего Ефросинья Варфоломеевна с детьми переезжают в Орел, а Михаил Михайлович продолжает жить в Трубчевске, а позже переселяется в другой уездный город Орловской губернии – Севск, тот самый, где Андреев безуспешно боролся с саранчой…
Фактически, как пишет в своих воспоминаниях родственник Велигорских В.П.Митрофанов, это был развод, хотя формальных подтверждений этому нет. При этом Михаил Михайлович продолжал содержать семью в Орле, на что уходило всё его не слишком большое жалование.
Филипп Александрович Добров был потомственным врачом и уважаемым в Москве человеком. Он родился и вырос в Тамбове, где его отца называли “доктор Добрый”, а после смерти его вышел хоронить весь город. Филипп Александрович работал в московской Первой градской больнице и проживал в своем доме в Малом Лёвшинском переулке. Дом был открытым для гостей, в нем перебывало много известных людей. Андрей Белый писал в мемуарах: “Дом угловой, двухэтажный кирпичный: здесь жил доктор Добров; тут сиживал я, разговаривая с Леонидом Андреевым, Борисом Зайцевым…” Сюда приходила Марина Цветаева. В годы Гражданской войны дом Добровых приютил и прокормил множество людей.
Филипп Александрович стал врачом не столько по призванию, сколько по традиции – как старший сын в семье врача. Его душевные интересы склонялись скорее к истории и музыке. Он отлично играл на рояле.
Андреева приняли в семье Добровых не из милости, а потому что выделили среди других обитателей Царицына. Яркий молодой человек, с красивой внешностью, широко начитанный и способный поддержать разговор, к тому же начинающий писатель, он тоже стал для них лучом света в царстве дачных обывателей. И он это оценил. Но поначалу повел себя очень плохо.
“Любить хочется до безобразия…”
Эта фраза из дневника Андреева 1897 года точно отражает его настроение периода знакомства с семьей Добровых, когда он разрывался между любовью к Надежде Антоновой и Шурочке Велигорской.
Все-таки в его стремлении всегда любить и всегда быть любимым было что-то ненормальное. Нельзя сказать, что Андреев был завзятым ловеласом; такие не переживают романы с женщинами столь мучительно, вплоть до попыток покончить с собой. Но как только он терял надежду на ответную любовь со стороны одной женщины, он бросался к другой, делая ее как бы “заместителем” первой. Увы, так сначала вышло и с Шурочкой.
Она оказалась даже не первым, а вторым “заместителем”. Сначала он увлекся ее старшей сестрой. Как и во время романов с другими женщинами, Андреев дал ей прочитать свой дневник. Записи 1896 года, когда состоялось их знакомство, до нас не дошли, но дневник 1897 года являет собой образец сочетания беспощадного самоанализа и неприятного самолюбования.