Горький глубоко понимал эту личную драму Андреева и никогда не пытался своего друга испытывать. Наоборот, Андреев постоянно испытывал Горького, хотя испытывал он, в сущности, самого себя.
На “Собрании сочинений”, которое Леонид подарил мне в 1915 г., он написал: “Начиная с курьерского «Бегемота» (“Баргамот и Гараська”. – П.Б.), здесь всё писалось и прошло на твоих глазах, Алексей: во многом это – история наших отношений”.
Это, к сожалению, верно; к сожалению – потому, что я думаю: для Л. Андреева было бы лучше, если бы он не вводил в свои рассказы “историю наших отношений”. А он делал это слишком охотно и, торопясь “опровергнуть” мои мнения, портил этим всю обедню. И как будто именно в мою личность он воплотил своего невидимого врага.
Непокорный ученик
Отношения Андреева с Горьким также чем-то напоминают отношения Фридриха Ницше с композитором Рихардом Вагнером. В этих сюжетах условно можно выделить три периода.
Первый: сильная душевная и интеллектуальная зависимость.
Второй: попытка выбраться из-под этого влияния.
Третий: отторжение и вражда[44].
Но в отличие от Ницше, в молодости боготворившего Вагнера, как и Горький – Толстого, Андреев изначально переживал свою зависимость от Горького как несвободу и своеобразно мстил своему другу. Эта “дружеская” месть смущала Горького. И здесь “общественник” Горький, упрекавший Ивана Бунина в эстетической самодостаточности и отсутствии революционных идей (“Не понимаю, как талант свой… вы не отточите в нож и не ткнете им куда надо”, – писал он ему), оказался эстетическим пуристом и защитником творческой свободы. Горький сам тяготился своим влиянием на Андреева и даже радовался, когда тот от него отмежевывался.
Начало дружбы
Весною 1898 года Горький прочитал в московской газете “Курьер” рассказ “Баргамот и Гараська”. Прочитав его, он сказал на собрании кружка “Среда”: “Черт знает что такое… Я довольно знаю писательские штуки, как вогнать в слезу читателя, а сам попался на удочку: нехотя слеза прошибла”.
Их первая встреча состоялась 12 марта 1900 года на Курском вокзале в Москве.
Одетый в старенькое пальто-тулупчик, он напоминал актера украинской труппы. Красивое лицо его показалось мне малоподвижным, но пристальный взгляд темных глаз светился той улыбкой, которая так хорошо сияла в его рассказах и фельетонах… Не помню его слов, но они были необычны, и необычен был строй возбужденной речи. Говорил он торопливо, глуховатым, бухающим голосом, простуженно кашляя, немножко захлебываясь словами и однообразно размахивая рукой, – точно дирижировал. Мне показалось, что это здоровый, неуемно веселый человек, способный жить, посмеиваясь над невзгодами бытия. Его возбуждение было приятно.
– Будемте друзьями! – говорил он, пожимая мою руку.
Я тоже был радостно возбужден.
На обратном пути из Крыма в Нижний Новгород Горький ненадолго остановился в Москве, и там их отношения “быстро приняли характер сердечной дружбы”.
В детстве Горького и Андреева нет почти ничего общего, кроме ранней потери отца. Но есть и “странные сближенья”. Оба подростками ложились между рельсов под поезд, испытывая себя. Оба юношами пытались покончить с собой.
Ладонь одной руки у него была пробита пулей, пальцы скрючены, – я спросил его: как это случилось?
– Экивок юношеского романтизма, – ответил он. – Вы сами знаете, – человек, который не пробовал убить себя, – дешево стоит.
На самом деле Андреев поранил руку о бутылочное стекло во время катания на коньках. Если Горький точен в своем очерке, то Леонид явно что-то присочинил. Может, для того, чтобы понравиться своему новому другу?
В отличие от Горького, не закончившего даже средней школы, Андреев учился в классической гимназии, а затем в двух университетах. В 1891 году, когда Алексей Пешков странствовал “по Руси”, Андреев поступал на юридический факультет Петербургского университета.
Вообще удивительно, что они подружились! Более непохожих людей было трудно себе представить. Один – поклонник Человека и его разума. Другой – отрицатель разума и смысла жизни.
Следует написать рассказ о человеке, который всю жизнь – безумно страдая – искал истину, и вот она явилась пред ним, но он закрыл глаза, заткнул уши и сказал: “Не хочу тебя, даже если ты прекрасна, потому что жизнь моя, муки мои – зажгли в душе ненависть к тебе”.
Мне эта тема не понравилась; он вздохнул, говоря:
– Да, сначала нужно ответить, где истина – в человеке или вне его? По-вашему, в человеке?
И засмеялся:
– Тогда это очень плохо, очень ничтожно.
Между Андреевым и Горьким сразу обозначилось противостояние.
Не было почти ни одного факта, ни одного вопроса, на которые мы с Л.Н. смотрели бы одинаково, но бесчисленные разноречия не мешали нам – целые годы – относиться друг к другу с тем напряжением интереса и внимания, которые не часто являются результатом даже долголетней дружбы. Беседовали мы неутомимо, помню – однажды просидели непрерывно более двадцати часов, выпив два самовара чая, – Леонид поглощал его в неимоверном количестве.
Беседа длиною в двадцать (!) часов не может держаться на одном умственном интересе. Почему Андреев нуждался в Горьком – понятно. Тот предоставил ему площадку для успешного писательского старта. Он выполнил миссию, которую по эстафете сам получил от Владимира Короленко. Известные писатели должны помогать неизвестным. Еще Андреев видел в Горьком “рыцаря духа”, называя себя “колеблющимся поклонником” духа. Горький был для Андреева своего рода Данко, который выводил его из тьмы сомнений к ясности. Под его влиянием он настолько увлекся освободительными идеями, что порой становился революционером больше, чем сам Горький, так сказать, “роялистом больше, чем король”.
Например, он не мог понять, как социал-демократ Горький может любить монархиста Василия Розанова, сотрудника консервативной газеты “Новое время”. И для Горького в этом было какое-то противоречие, но не из самых трудных. Весь сотканный из противоречий, такие вопросы он решал легко. Розанов талантлив, следовательно, является украшением образа Человека. А монархист он или нет, это не так важно. Не верящий в Человека Андреев подобного решения не понимал. Не мог он понять и того, почему Горький увлекается житийной, религиозной литературой. Для Андреева мистика – это трусость. “Ядро культурных россиян совершенно чуждо мистической свистопляске и якобы религиозным исканиям – этой эластичной замазке, которой они замазывают все щели в окнах, чтобы с улицы не дуло”, – писал он издателю В.С.Миролюбову.
Под этими словами подписался бы и Ленин…
“Мужское” и “женское”
После смерти Андреева его архивом владела его вторая жена – Анна Ильинична. Наиболее значительную часть писем Горького Андрееву она передала сыну Валентину Леонидовичу, жившему во Франции.
93 письма у него приобрел Архив русской и восточноевропейской истории и культуры при Колумбийском университете в Нью-Йорке. 10 писем он передал сводному брату Вадиму Леонидовичу, жившему в Швейцарии. Копии этих 103 писем получил советский искусствовед Илья Зильберштейн. Они легли в основу 72-го тома “Литературного наследства”, вышедшего в издательстве “Наука” в 1965 году.
Судьба писем Андреева Горькому была еще сложнее. Часть их Горький уничтожил, видимо, не желая, чтобы наиболее откровенные (возможно, скандально откровенные) письма были обнародованы. Часть – раздарил. В результате в 72-м томе “Наследства” были опубликованы всего 75 писем Андреева. Но и этого достаточно, чтобы этот том превратился в напряженный и увлекательный психологический роман. Попробуем кратко изложить его сюжет.
В этом романе Андрееву отведена “женская” роль, Горькому – “мужская”.
Андреев постоянно о чем-то вопрошает Горького, о чем-то умоляет его, чего-то от него требует. Он много раз признается ему в любви как писателю и человеку. Горький это благосклонно принимает, но не позволяет своему поклоннику слишком увлечь себя темой горьковской личности, полагая, что есть темы куда более важные. Эта его закрытость злит Андреева. Он хочет и почти требует предельной откровенности. Горький всячески уклоняется. Несколько раз Андреев провоцирует ссоры, разрывы отношений. Он как бы испытывает своего друга: а это ты стерпишь? А это? А если так?
Но почему волевой, позитивно мыслящий Горький нуждался в слабом, негативистски настроенном Андрееве? Потому что это позволяло ему, не изменяя своей внешней цельности, внутренне переживать андреевский “раздрай” как свой собственный и тем самым отдыхать от тягостной необходимости быть всегда лидером. В свою очередь Андреев нуждался в Горьком – и в качестве душевной опоры, и как в объекте для своих провокаций.
Например: Горький – поклонник книги, страстно влюбленный в литературу. Следовательно, Андреев должен выглядеть их противником.
Читать Л.Н. не любил и, сам являясь делателем книги – творцом чуда, – относился к старым книгам недоверчиво и небрежно.
– Для тебя книга – фетиш, как для дикаря, – говорил он мне. – Это потому, что ты не протирал своих штанов на скамьях гимназии, не соприкасался науке университетской. А для меня “Илиада”, Пушкин и все прочее замусолено слюною учителей, проституировано геморроидальными чиновниками. “Горе от ума” – скучно так же, как задачник Евтушевского[45]. “Капитанская дочка” надоела, как барышня с Тверского бульвара.
И это говорил Андреев, который в молодости читал непрерывно, буквально не выпускал книгу из рук.
Провокация была очевидной. Для Горького русская и мировая литература – незыблемая система ценностей. Да и Андреев, конечно, не верит в то, что говорит. Но его “женская” природа возмущена любовью Горького к литературе